Верное дитя О.А. Седакова об Осипе Мандельштаме  - Как рано Мандельштам увидел и осознал фундаментальную разрушительную сущность нового, советского режима?
- Мандельштам не был политическим мыслителем. Он не видел мир в категориях «классов», «партий», даже «режимов». Он не был человеком «идейным», как часто бывает с русскими интеллигентами. Н.Я. Мандельштам гораздо резче и системнее видит социальную реальность (я имею в виду ее воспоминания), видит всю работу этой государственной машины, ее узлы и винтики. В свое время для меня и для многих моих ровесников «Воспоминания» Н.Я. Мандельштам стали своего рода учебником политической истории СССР, пособием по сознательному сопротивлению этому уродству и невежеству. В этом смысле проза Надежды Яковлевны - замечательное дополнение к творчеству О. Мандельштама. Ее мысль с мандельштамовской роднит радикализм; но это несколько разные радикализмы. - Разделим землю на две части, в одной половине будете вы, а в другой останусь я, - эти слова1 Мандельштам сказал не большевицким вождям, а своему посетителю, бездарному стихотворцу. Беда в том, что внятно объяснить причину такой абсолютной несовместимости невозможно. Но я предпочла бы для нее любое название, только не «эстетическое». Мандельштам, художник по призванию, живет наощупь - или же «вооруженный зреньем узких ос» (это не значит: наивно или слепо; просто это другой способ ориентироваться в происходящем; «ось земную» он чует, а детали политики вряд ли). Кроме того, Мандельштам исходно доброжелателен (и это тоже природное свойство художника - сравните ответ Пушкина на вопрос о том, что он больше всего ценит в человеке: благоволение), он готов любоваться всем хорошим, что ему встречается, не затрудняясь «принципиальностью», он рад одобрять и восхищаться. Вспомним такие его поздние стихи, как «Еще мы жизнью полны в высшей мере» (1935). Легко представить, в какой жуткий гротеск превратилась бы сцена стрижки советских детей под машинку у Д. Хармса. А здесь: И падают на чистую салфетку Разумные, густеющие прядки.
Жуть прокрадывается в эти «одобряющие», любующиеся стихи как будто помимо воли автора, как ненароком попавшая на язык в первой же строке «высшая мера». Недаром политическая позиция Мандельштама часто представляется его исследователям неопределенной и даже «просоветской» - и дело не только в мучительной и вымученной оде Сталину, отнюдь! На Красной площади всего круглей земля...
Так М.Л. Гаспаров из анализа «Стихов о неизвестном солдате» заключает, что «идейно» Мандельштам не был врагом режима - только эстетически. Только! Да, политической определенности типа белогвардейской в случае Мандельштама было бы ожидать нелепо. Мандельштам не стал бы воевать за «мир державный», он ждал нового. Народнические и марксистские настроения были ему знакомы с гимназических лет. Его школьные стихи написаны в некрасовской манере - и некрасовская нота неожиданно возвращается в самых поздних «дантовских» стихах. Так что «правым», «консерватором» он никак не мог стать: Восходишь ты в глухие годы, -
О, солнце, судия, народ!
Но уже эта торжественная ода Февральской революции - «Сумерки свободы» - звучит как роковое предсказание. В ком сердце есть - тот должен
слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
А в дальнейшем... Мандельштам абсолютно не мог примириться с жестокостью («не волк я по крови своей!»), с господством тупости и грубости, с закабалением человеческого гения. С поруганием «мировой культуры», по которой он тосковал, что значит - игры и духовного веселья, «дыханья, дыханья и пенья». Не «египтян государственный строй», который «украшался отборной собачиной», а свободная Эллада - мир Мандельштама. «Обула Сафо пестрый сапожок». В новом советском мире не было миллиметра, где такое могло бы происходить. К 30-м годам это было слишком очевидно. И Шуберта в шубе застыл талисман -
Движенье, движенье, движенье.
Я думаю, что усиление изоляции Мандельштама в советской реальности происходило не оттого, что его взгляды становились определеннее в политическом отношении, а оттого, что сам этот новый мир принимал все более безнадежные черты, коснел и каменел, «советскость» занимала все пространство жизни, воздуха не оставалось. Я думаю, что «эстетическое» сопротивление Мандельштама в действительности много глубже, чем конфронтация разных политических программ. - Какие трагические последствия внутренних искажений человеческой личности, уловленные поэтическим слухом и взглядом Мандельштама, на Ваш взгляд, присущи и нынешнему человеку? К чему стоит присмотреться в себе самих, в общественных тенденциях, чтобы освободиться от этих последствий? - Среди многого, утрата приветливости - об этом свойстве «нового человека» Мандельштам пишет в прозе. Простой доброжелательности и доверительности друг к другу. Нельзя, впрочем, не заметить, что за последние десятилетия, начиная с горбачевских лет, с этими свойствами у нас стало много лучше. А вот с другими признаками одичания - еще нет. Утрачено умение быть собеседником (а не рассказчиком, который других не слушает) - об этом больше писала Н.Я. Мандельштам. Очень плохо с вниманием, которое О. Мандельштам назвал «доблестью лирического поэта», а П. Целан - естественной молитвой души. Затем, цинизм, которым у нас отличаются даже совсем юные люди, и сила этого цинизма поражает при сравнении с европейским или американским статистическим человеком. Равнодушие к правде. К чести. Самонадеянная глупость. Презрение к «слишком сложному», «заумному». Да, отсутствие какой-то глубокой - я бы сказала, онтологической - скромности. Скромных людей уничтожили, выжили, а все пространство заняли бойкие. - Что, на Ваш взгляд, позволило Мандельштаму обрести бесстрашие перед смертью («Я к смерти готов»)? В чем причина обретения невероятного вдохновения и силы в стихах «Воронежских тетрадей», написанных в самые безнадежные годы? - Чтобы выдержать натиск нечеловеческих сил, человеку нужно иметь что-то такое, что сильнее его. Чем не он владеет, а что владеет им. В случае Мандельштама это особенно ясно: он не принадлежит «героическому» складу, он не воин и не стоик. Все мемуаристы вспоминают его детскость и ребячество. Но он - особое дитя: верное. Он - всего лишь - послушен тому, что для него всего дороже: как назвать это? Может быть, повторить за ним: «высокое племя людей»? За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов...
Или так: Быть может, мы Айя-София
С бесчисленным множеством глаз.
Мандельштам стал исповедником достоинства дара, художественного прозрения и достоинства человека - свободного и творческого, создающего «пятую стихию» - перед лицом небывалого человекоборчества. - Что для Вас наиболее дорого в личности и творчестве Мандельштама? - Конечно, то, что он создал: стихи необычайной, новой красоты, выросшей из пушкинской, но при этом такой, какой до Мандельштама в русской поэзии не было. Эсхатологической красоты. И дугами парусных гонок
Зеленые формы чертя,
Пространство играет спросонок -
Не знавшее люльки дитя.
- Ваше любимое стихотворение Мандельштама? - Их много, и в разное время разные стихи были любимей других. Но уже давно это «Восьмистишия» и «Стихи о неизвестном солдате». «Солдата» можно назвать звуковым и образным слепком «Божественной комедии» в русском двадцатом веке. Или аналогом Мессиановского «Квартета на конец света». Вопросы задавали Юлия Балакшина и Нина-Инна Ткаченко --------------------- 1. Цитата из воспоминаний С.И. Липкина. «Угль, пылающий огнем». - О. Мандельштам. Собр. соч. в четырех томах. Том третий. Арт-Бизнес-Центр, М., 1994. С. 19.
Из «Cтихов о неизвестном солдате» Этот воздух пусть будет свидетелем, Дальнобойное сердце его, И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна - вещество... До чего эти звезды изветливы! Все им нужно глядеть - для чего? В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна, вещество. Помнит дождь, неприветливый сеятель,- Безымянная манна его,- Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой. Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат. Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилой Без руля и крыла совладать. ...Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей, И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте,- Доброй ночи! всего им хорошего От лица земляных крепостей! Неподкупное небо окопное - Небо крупных оптовых смертей,- За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте - За воронки, за насыпи, осыпи, По которым он медлил и мглил: Развороченных - пасмурный, оспенный И приниженный - гений могил. ...Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звезды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом? Слышишь, мачеха звездного табора, Ночь, что будет сейчас и потом? Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: - Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором...- И в кулак зажимая истертый Год рожденья - с гурьбой и гуртом Я шепчу обескровленным ртом: - Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году - и столетья Окружают меня огнем. 1-15 марта 1937 года
КИФА №1(123) январь 2011 года |
