Клевету приемля равнодушно?

Зачем он руку дал клеветникам

ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам

ложным,

Он, с юных лет постигнувший

людей?..

И прежний сняв венок - они венец

терновый,

Увитый лаврами, надели на него:

Но иглы тайные сурово

Язвили славное чело...

(На смерть поэта. М.Ю. Лермонтов)

10 февраля исполнилось 175 лет со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина. Недавно мне пришлось услышать вопрос о стихотворении «Памятник» из библейского цикла. Пушкин писал его в последний год жизни на Каменном острове, и в нём он обращается к Музе:

Веленью Божию, о, Муза,

будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно, 

И не оспоривай глупца.

 «Но ведь смерть поэта явилась свидетельством глубоко неравнодушного отношения к клевете. Нет ли здесь противоречия?» - спросили меня. Размышлениями об этом мне и хотелось бы поделиться.

Весь последний период жизни Пушкина связан с преодолением разрыва между тем, что он говорит как поэт, с какой-то предельной глубиной, тем, что ему открылось как откровение, что он должен сказать, но не от своего имени - и своей человеческой судьбой. Неслучайно в этом же цикле есть стихотворение «Напрасно я бегу к сионским высотам». Человек несовершенен. Но дар поэта, пророческий дар, эти несовершенства как бы преодолевает, он переплавляет все то, что в человеке может быть недостойно этой «судящей глубины».

Однако в его отношении к клевете нет противоречия, ведь оклеветан был не только он, оклеветана была жена, семья, и он защищал как умел, как мог и как был воспитан честь своей семьи. Но самое, может быть, главное - это то, что он понимал: удар направлен даже не на него как на человека, а на него как на поэта и носителя пророческого дара.

Детали известны, они подробно изложены исследователями (например, Сиреной Витале), однако они не столь важны. Важно то, что почувствовали многие современники Пушкина, прежде всего те, которые сами были поэтами. Они почувствовали, что это травля великого поэта, который говорит от имени народа. И Пушкин это понимал, он защищал даже не свою личную честь. А «честь» - слово для него было очень важное, так же как свобода и милующая любовь: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в свой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал».

Поэтому здесь нет противоречия.

Григорий Волненко

Преподаватель русской литературы

Санкт-Петербург

КИФА №3(141) март 2012 года