6 мая в Петербурге проходила конференция «Этика после ГУЛАГа»

Священнослужители, преподаватели, волонтеры – люди разных профессий из разных городов размышляли об антропологической катастрофе, постигшей нашу страну в ХХ веке, и о том, как можно восстановить в сознании и жизни людей нравственные нормы.

Мы предлагаем читателям услышать голоса нескольких участников конференции, к которым «Кифа» обратилась с вопросом:

«В чем Вы видите конкретные проявления нарушения нравственного чутья в современном человеке, и есть ли здесь разница между поколениями 50-60, 30-40, 25-20-летних?»

Так как вопрос затрагивает проблему возраста, мы выстроили ответы в порядке старшинства.

Священник Георгий Кочетков, ректор Свято-Филаретовского института (68 лет, Москва): Меня больше всего задевает способность очень многих, во-первых, соврать, во-вторых, украсть, а в-третьих, донести и предать.

Между поколениями, конечно, есть разница. Труднее всего старшим, потому что они жили в те времена, когда, как им казалось и внушалось, иначе жить просто было нельзя. И уж тем более невозможно было получить никаких благ, приходилось жить в конуре на 100, а то и на 70 рублей в месяц, если брать позднее советское время.

Люди тридцатилетние, сорокалетние, заразились, к сожалению, потребительством, стали увлекаться тем, что не было дано прежде: иметь много вещей, много возможностей, жить в своё удовольствие, ехать куда хочешь, работать где хочешь и как хочешь и жить как хочешь и с кем хочешь, менять жен и т.п. Люди стали наслаждаться свободой, понятой очень плохо, часто свободой на зло, на дурное, и при этом жить с большими обидами и претензиями к другим.

У молодежи другие проблемы, прежде всего удивительная внутренняя пассивность, неверие в то, что можно руководить жизнью. Они думают, что жизнь их влечёт, «тащит» за собой. Они не верят, что что-то зависит от них, не верят, что один в поле воин. Поэтому им очень трудно и оставаться, и становиться христианами. Плюс психология постмодерна: сегодня я такой, а завтра противоположный, а послезавтра еще третий, ни на кого не похожий ежик, и так и должно быть.

Молодые люди часто хотят хорошего, но они совершенно не способны это хорошее воплотить в жизни. Их никто не учил этому, не учил делать жизненный выбор, поступать по внутренним убеждениям, по совести, а не по внешним принципам, которые люди часто смешивают с совестью и думают, что это и есть совесть, часто ставя идеологию на первое место. Они заидеологизированы, потому что питаются очень мутными источниками духовно-нравственных норм, прежде всего через интернет и другие СМИ, а не мутных источников сейчас в этой сфере, насколько я знаю, нет.

Всё это очень неблагоприятно. Да, разница поколений, разница в десятилетиях очень чувствуется. И у каждого оказываются свои проблемы.

Василий Николаевич Матонин, поэт, прозаик, член союза писателей России (62 года, Архангельск): Когда Семёна Людвиговича Франка на «философском пароходе» выдворили из советской России, он вскоре написал статью, где размышлял о необходимости переоценки ценностей после войны и революции. Он говорил о том, что уже нельзя по-прежнему жить, по-прежнему воспринимать науку, которую считали безусловным достижением – а она обернулась лишь совершенствованием способов убийства. Он говорил об искусстве, которое вместо того, чтобы давать людям «хлеб насущный», потчевало народ «пирожными».

Такие же глобальные переоценки ценностей произошли после Второй мировой войны. А вот сказать «после ГУЛАГа», наверное, было бы еще неправильно. Но у нас уже всё-таки появляется возможность более или менее объективно оценить ужас всего того, что происходило с нами.

Разные поколения очень по-разному воспринимают эти события. Если для людей старшего поколения ответственность за то, что совершал человек, как бы брало на себя государство («ты говори то, что надо, и будешь хорошим солдатом, хорошим человеком и мы за тебя отвечаем»), то сегодня среди той разноголосицы мнений, которые существуют в мире по любому вопросу, человек сталкивается с необходимостью самому выбрать свою линию поведения. И стало понятно, что человек сам отвечает за свои дела. И я думаю, что это возрастание роли и ответственности личности в современном мире – важная черта нашего времени.

Протоиерей Георгий Митрофанов, церковный историк, профессор Санкт-Петербургской духовной академии  (61 год, Санкт-Петербург): Я бы сказал так: о потере нравственного чутья говорит готовность людей лгать. Обесценивание слова. Убеждение, что можно жить без каких-либо нравственных принципов и строить свою жизнь исходя исключительно из обстоятельств, приспосабливаясь к ним. Это ведь ведет к тому, что наши люди – богатые или бедные, неважно – не живут, а выживают, даже не допуская возможности того, что можно жить не по лжи, определяя свою жизнь какими-то вечными незыблемыми моральными ценностями.

Разница между поколениями здесь лишь в каких-то нюансах. По существу, спустя некоторое время после войны эта нравственная дезориентация стала характерна абсолютно для всех. В 1950-е – 1960-е годы еще живы были люди, которые провели хотя бы детство и юность в Российской империи. В ней тоже было много и жестокостей, лжи и лукавства, она не была идеальной страной, но у этих людей так или иначе оставались какие-то нравственные ценности. Правда, они вынуждены были эти ценности игнорировать и жить двоедушно и двоемысленно, как очень многие. Я помню мой разговор с бабушкой, когда я был подростком и входил в церковную жизнь – разговор о том, что она в Бога не может не верить, а мне лучше в Бога не верить, потому что сейчас это никем не признано...

Юлия Балакшина, ученый секретарь Свято-Филаретовского института, председатель Свято-Петровского братства (49 лет, Санкт-Петербург): Сейчас речь идет не просто о потере нравственного чутья, а скорее о том, что человек вообще перестаёт соотносить себя с другими. Он перестаёт думать о том, что кроме его желаний, удовольствий, потребностей, успеха есть кто-то еще. И ради этого другого нужно уметь, как минимум, прилично себя вести в общественном пространстве, а как максимум, видеть в этом другом своего ближнего, помогать ему. 

Бытовой, но характерный пример – сегодня люди не только употребляют нецензурную лексику в общественных местах, но и с большим недоумением реагируют на любые попытки напомнить им о норме. Они утверждают, что это их право, что они могут вести себя так, как им хочется, что они сами будут решать, что хорошо, а что плохо. Тот же принцип «цель оправдывает средства», «ты свободен», «ты этого достоин» проявляется и на более серьезных уровнях жизни.

Разница между поколениями, безусловно, есть. Внешне кажется, что у старшего поколения более устойчивые этические нормы, есть представление о том, что хорошо, что плохо. Но часто эти представления связаны с наследием советского прошлого. То есть система координат выстроена не относительно человеческой личности как таковой и отношений человека и Бога. В этой системе ценностей на первом месте благополучие государства или торжество какой-то идеи.

Многие представители поколения, молодость которого пришлась на перестройку, сохраняют социальную активность, поскольку у них есть опыт того, что социальное действие возможно и может привести к каким-то положительным результатам. С другой стороны, они прошли через ломку этики девяностых годов и поэтому часто это «выжженное пепелище»: старая этика разрушена, а новая не сформировалась.

А молодому поколению отцы ничего толком не передают, и двадцатилетние просто дезориентированы... Поэтому они хватают системы ценностей из разных источников: что-то из американских фильмов, что-то из блатных сообществ, что-то из социальных сетей и компьютерных игр, что-то из школы, что-то от родителей. Получается невообразимый компот. С другой стороны, многочисленные волонтерские движения, в которых участвуют преимущественно молодые люди, выявляют, что желание поступать нравственно есть. И часто этика не предшествует процессу конкретного социального действия, а выстраивается в ходе этого действия. Нет у них кодекса волонтера, как был «кодекс строителя социализма», а есть практика социальной помощи людям, сохранения истории или культуры. И в ходе этой социальной практики они интуитивно понимают, чего делать нельзя. Они это не описывают, не превращают в устав, но переживают как внутренний императив, который нельзя переступить, если ты хочешь заниматься тем, чем ты занимаешься.

Глеб Гарриевич Ястребов, заведующий кафедрой Священного писания и библейских дисциплин СФИ (45 лет, Москва): История от Второзакония до 4 Царств написана как летопись национальных провалов и покаяний, а не триумфов. Ее авторы усматривали истоки бед в нравственных поражениях народа. Они поняли: виноваты не вавилоняне, не фатум и не Бог. И чтобы беды прекратились, надо измениться.
А у нас вечно винят сторонние силы: то Запад, то другие религии и конфессии. В обществе ругают друг друга за предательство и продажность. Подчас не без оснований, но важнее сказать, подобно Бердяеву: беда случилась, «потому что я таков, каков я есть, потому что во мне не было настоящей духовной силы». (Читайте «Новое средневековье»!) И не впадать в фатализм, да причитать, что честных лидеров нет, а самому стать честным лидером. Мы постоянно видим (и снова убедились на конференции), что активная позиция даже небольшой группы людей, подчас одного человека может менять мир.
...Разницу между поколениями мне сложно комментировать. Об этом обычно говорят субъективно, на основании ограниченного опыта. И мой опыт не шире. Но я с надеждой смотрю на молодежь: хотя многие идеализируют наше прошлое (увы, подчас и сталинское), они менее зажаты, менее скованны страхом. Быть может, чаще хотят новых форм, свободы и открытости миру.

Священник Виктор Дунаев (40 лет, Хабаровск): Потеря нравственного чутья проявляется даже в каких-то мелочах. Например, когда люди просто мусорят на улице, бросают окурки, бумажки и ты понимаешь, что они при этом ничего не чувствуют, у них не возникает даже никакой мысли, что это плохо. Я не понимаю – почему люди нечувствительны к мусору? В результате в нашей стране просто горы мусора, и люди живут среди них и чаще всего не замечают этого.

Мне кажется, я всегда, с самого детства ощущал, что это ненормально. Мои прадедушка и прабабушка были раскулачены и сосланы, и возможно, именно от них мне как раз и передалось чувство, что нельзя просто так взять бросить что бы то ни было. Значит, мне это было передано, это ещё как-то сохранялось.

Сегодня в этой области разницы между поколениями нет никакой. Даже если старшие как-то по-другому сознавали и ощущали это, сейчас я этого не вижу.

Возможно, это связано с тем, что люди формально понимают, что они здесь родились, но не чувствуют, что этот город и этот край – их родина. В своём доме ведь никто не бросит мусор на пол.

Егор Карпенков, сотрудник Мемориально-просветительского и Историко-культурного центра «Белое Дело» (30 лет, Санкт-Петербург): Разница между поколениями, на мой взгляд, определенно есть, я даже замечаю некоторую разницу между мной и ребятами на 10 лет моложе меня, которые ещё дальше поколенчески отстоят от советского периода. Для меня он всё-таки ставит какие-то вопросы уже просто потому, что я родился в Советском Союзе. А ребята мыслят совершенно по-другому, и может быть, даже где-то чище, лучше просто потому, что они в другой России родились, в другом обществе. С одной стороны, ими весь этот период не осмыслен, а с другой стороны, у них есть некий, может быть, не сбитый в чём-то моральный компас, который моему поколению и тем, кто на 10 лет старше, даётся с трудом: его постоянно нужно в себе поправлять. А для молодых какие-то нормальные вещи уже просто нормальны, и всё. Они так живут.

Для человека моего поколения (а тем более старших) выйти на митинг – это целое событие: ты бросаешь кому-то вызов одним тем, что ты пошел, и считаешь, что, конечно, они вправе на это реагировать как-то болезненно. А молодежь этого не чувствует. От этого у них больше недоумений, когда их начинают бить на митинге и увозить в отделения полиции. Они не понимают, за что, почему, они не согласны так жить.

И всё же даже нынешняя обстановка заставляет людей иногда идти на какие-то нравственные компромиссы со словами: «Ну все же кругом это делают». Например, человек на самом деле не малообеспеченный может подать документы на какое-то пособие для малообеспеченных. При этом он говорит: «Ну я же вижу: эти из бюджета украли столько-то, те украли столько-то. Ну и что, что я получу пособие, которое, может быть, для меня не было предусмотрено. Есть легальная возможность его получить, поэтому я так сделаю, зато больше налогов заплачу». Поэтому некоторая динамика отрицательная и сегодня есть.

***

Самое удивительное, что лейтмотивом конференции, затронувшей не просто сложную, а трагическую тему разрушения этики в результате антропологической катастрофы, осталось обращение к теме надежды. На подведении итогов трех круглых столов, один из которых объединил священнослужителей, второй – деятелей культуры и учителей, а третий – представителей волонтерских движений, говорилось и о тех «точках опоры», которые необходимы для того, чтобы смогло состояться пока кажущееся невозможным покаяние и возрождение церкви и народа.

Среди этих точек опоры – труд собирания и сохранения личной, семейной и исторической  памяти как путь к преодолению бесчувственности; уход от позиции критиканства и вхождение в ту или иную проблему как в свою; прикосновение к историческому пространству как прикосновение к аутентичности, подлинности; обращение к таким источникам нравственных норм как поэзия и многое другое. Наметились и сложные темы, требующие дальнейшего обсуждения – например, какова мера допустимого компромисса.