Вопросы постмодерна  Демонстрации пастафариан, казалось бы, выступают с вполне знакомыми лозунгами. Но это – недостойная игра Постмодернистская игра сегодня вышла далеко за рамки литературы. В нее играют философы, историки, политики, ученые-естественники. Она захватывает все новые и новые сферы. И религия стала частью этой игры. Церковь макаронного летающего монстра, Объединенная церковь бекона и другие подобные образования пародируют традиционную религиозность. С одной стороны, их никто в обществе всерьез не воспринимает, с другой – они стремятся получить все права религиозного объединения. И любое, даже самое малое, ущемление этих прав становится поводом для публичных разборок. Например, в Австрии пастафарианин (последователь церкви макаронного летающего монстра) отстоял возможность фотографироваться на дорожные права в дуршлаге. Его победа стала своего рода ответом на признание Австрией конфессиональных головных уборов в официальных фотографиях. Российские пастафариане, пока еще официально не зарегистрированные, идут значительно дальше западных. Они оказываются фактически в тренде Союза воинствующих безбожников. Скажем, шутят над Пасхой. Весной 2016 года на новостных лентах появилась информация: «В РПЦ МП отпразднуют Пастху 29 апреля в новооткрытом московском храме». Знакомая всем аббревиатура расшифровывается здесь вовсе не как Русская православная церковь Московского патриархата, а как Русская Пастафарианская Церковь Московского пастриархата. И позвали пастафариане в день Пасхи крестной не в православный храм, а в кафе «Pasta Time». В программе: ритуальное поедание макарон с пивом, выступление Пастриарха, обряд посвящения в пастафарианство, обмен макаронами (крашеными и натуральными).  Клевета, тянущая за волосы Невинность, в сопровождении своих спутниц – Коварства и Лжи. Фрагмент фрески Сандро Боттичелли «Клевета» Приходится говорить прямо: эта игра за гранью фола. И направлена она против всех православных верующих, независимо от их политических взглядов. И хорошо, что полиция сорвала это действо: не надо шутить с огнем, полыхнет – никому мало не покажется. Пародийная религия является следствием состояния души, при котором вопрос о бытии Божьем утрачивает заодно со всеми остальными последними вопросами всякую серьезность. Филолог Сергей Аверинцев считал, что в перспективе антропологической это гораздо страшнее, чем атеизм. «Подобному злу христианство будущего должно противопоставить твердую, бескомпромиссную, отрезвляющую серьезность. Чтобы справиться с этой задачей, ему нет надобности являть себя ни специфически консервативным, ни, с другой стороны, специфически либеральным и передовым. От него требуется всего-навсего быть убедительным», – писал он. Современные атеисты участвуют в играх постмодерна, в отличие от пастафариан, с «консервативной» стороны. Они поют старые песни о главном. Например, о том, что научное мировоззрение несовместимо с религиозным. Этот миф к месту и не к месту транслируют и записной атеист Александр Невзоров, и члены фонда «Здравомыслие», и упертые коммунисты ленинской закалки. В укреплении этого мифа заинтересованы также многие на Западе. Сциентизм идет рука в руку с консюмеризмом и воинствующим эволюционизмом. Мировоззренческий интерес теснит науку со всех сторон. Научпоп стал своего рода идеологическим полигоном. Креационисты пытаются потеснить хоть немного эволюционистов в сфере школьного образования. Пока это им не очень удается, и понятно почему: общество хочет цельной картины мира. И при том не такой архаичной, какой мы находим в Шестодневе. Понятное дело, Шестоднев можно приблизить к современности. Но фундаменталисты, а именно они оказываются в США адептами продвижения креационизма в систему среднего образования, на это не идут, предпочитая понимать библейские высказывания буквально. Не удивительно, что архитекторы цельного мировоззрения опираются не на них, а на эволюционистов. Вопрос о происхождении мира требует серьезного разговора. Постмодерн не оставляет ему места. В рамках игры над вами просто посмеются и сделают рожицу. Постмодерн оперирует словечками «смешно» и «не смешно». Метафизика его не интересует. Отсутствие этого интереса подрывает не только веру, но и науку как таковую. Наука на глубинном уровне связана с метафизикой. И если последняя уйдет с исторической арены, то такая судьба постигнет и науку, которая уступит место технике в самом широком ее смысле. Философ Владимир Бибихин, размышляя о сложной взаимосвязи веры и научного знания, говорил: «Биология сохраняет себя как наука благодаря тому, что оставляет происхождение видов (и человека) под вопросом, несмотря на огромное давление общества, которое в совершенно непропорциональном сравнительно с числом собственно ученых большинстве считает вопрос якобы решенным в ту или другую сторону». «Научное открытие – это не снятие вопросов, а усовершенствование их архитектуры», – считал Бибихин. Научное знание держится вокруг нашего незнания, нашего движения в неизвестность спиной вперед. Нельзя согласиться ставить жирную точку в разговоре о Боге. Хотя бы потому, что Бог является условием автономной свободы человека. Но нельзя поддерживать этот разговор в условиях навязанной верующим постмодернистской игры. Пауза или «в лоб» произнесенное слово может в таких условиях сказать гораздо больше, чем плетение словес. Борис Колымагин Кифа № 6 (208), май 2016 года |
