О «Любви братства»

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и тля разрушают,

и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе...

Ибо где сокровище твоё, там будет и сердце твоё (Мф 6:19,21)

Воскресенская церковь с. Бовыкина. Фото 2008 г. (храм заброшен)

В XX веке Советская Россия приобрела богатый опыт разрушения, захватившего в том числе и Русскую православную церковь. В церкви появились люди, заявлявшие, что ради создания «новой» церкви «старую» следует разрушить. Так вместо церковного обновления возникло «обновленчество». Это направление принесло в церковь раскол, но ничего нового, подлинного не создало.

Казалось бы, всё это осталось в прошлом. Но в наши дни, когда Русская церковь теряет своё место в российском обществе, для того чтобы голос церковный зазвучал в народе, ей необходимо не обновленчество, а обновление. И снова мы встаём перед вопросом: как может осуществиться обновление церкви? В ответ раздаются голоса, требующие диаметрально противоположного: ничего не менять, иначе будет раскол, или наоборот: старое немедленно убрать, а новое немедленно ввести. Но в церкви всегда есть это новое (иначе она не церковь), и ничего извне вводить в церковную жизнь не нужно. А если это новое в церкви не живёт, то, возможно, лишь потому, что оно превратилось в хорошо забытое старое?

Тогда можно вспомнить это «старое», то, что Писание называет истиной, и попытаться этой истиной жить, собирая вместе единодушных и единомысленных людей. Так собирается и обновляется церковь, и примеры такого собирания существуют в её истории, и в частности - в истории Русской православной церкви.

Об одном из таких людей, послуживших обновлению церкви, - дьяконе Николае Попове - рассказал историк советского времени, д. ист. н. А. И. Клибанов в своей книге «Народная социальная утопия в России. XIX век». Третья глава этого произведения посвящена истории создания христианского православного братства в конце сороковых годов XIX века сельским дьяконом Николаем Поповым. Глава так и называется: «"Любовь братства" Николая Попова».

Николай Попов родился в 1817 г. в семье дьякона, учился в Костромской духовной семинарии, в 1835 г. уволился из философского класса (скорее всего, в связи с тяжёлым материальным положением семьи) и в 18 лет был рукоположен в дьякона Воскресенской церкви с. Бовыкино. Дьякон Николай имел большую семью: в 1849 г. он отец уже пятерых детей, его старшей дочери одиннадцать лет. Материальные условия жизни его семьи были тяжёлыми, но бескорыстие и бессребреничество дьякона Николая отмечалось всеми единодушно. Трезвость и безукоризненность также отличали дьякона Попова от многих других членов причта. Он не пил вина, был чрезвычайно аккуратен в своём церковном служении и не допускал злоупотреблений.

С начала 1840-х годов дьякон Николай Попов начал заниматься тем, что он считал своим непосредственным служением: приступил к просветительской деятельности среди местных крестьян. Он постоянно общается с народом, проповедует в храме, собирает крестьян в церковной сторожке и там учит их, ходит по домам как в своём селе, так и в окрестностях. Крестьяне начинают прислушиваться к нему, проникаться доверием, приходить за советом. У Попова появляется всё больше и больше последователей среди крестьян. Христианская проповедь Попова среди народа достигает наибольшего размаха в 1847-1848 гг., когда вокруг него собираются духовные чада - около 40 человек. Так начинается жизнь духовной семьи, которую дьякон Николай Попов назвал «Любовь братства».

Что это было за братство и с какой целью оно было создано?

В отчёте надворного советника Брянчанинова в Министерство внутренних дел (МВД) Костромской губернии в связи с распространением в ней раскола мы читаем, что дьякон с. Бовыкино «вздумал воскресить апостольские времена, жизнь братскую, общинную, стал соединять несколько отдельных семейств в одно общество, заводить у них общую работу, общую трапезу, даже нечто вроде общинного имущества, ибо все его приверженцы, записывающиеся в особую книгу, сносили к нему всё своё имущество, и он распоряжался во имя всех. После обедни все последователи собирались у него в доме, где он их учил евангельским истинам».

Создавая «Любовь братства», дьякон Попов опирался на Синодальный указ 1847 г., вменявший в обязанность приходскому духовенству употреблять все возможные средства для обучения прихожан, рекомендовавший в этих целях непосредственное общение с верующими, не исключая и их обучение вне церкви, например, в домашней обстановке. Указ существовал в рамках церковной политики того времени, направленной на сужение всё более углубляющегося разрыва между духовенством и народом. Как только указ дошёл до Костромской губернии, Попов начал его исполнять, видя свою обязанность церковнослужителя в том, чтобы учить народ христианству и тем укреплять православную церковь.

Имущественные отношения братчиков регулировались принципом: «...ни в чём друг друга не оставляют, ...ни в чём у них между собой щота (счёта - прим. авт.) нет». «Хлеб сложили в совокупности, работают вместе, помещичьи подати, казённые повинности и вообще все хозяйственные расходы ведут заодно» (из донесения исправника).

По-видимому, братчики не обобществляли имущество специально, но они не пользовались им как своей частной собственностью по убеждению: нет у человека своего, а всё Божие. Братство жило по принципу: не владеть имуществом, а использовать его по благословению Божьему. За благословением они обращались к своему духовному отцу дьякону Николаю Попову, полностью доверяя ему и зная его бескорыстие. Точно так же они относились и к своему труду, прося у духовного отца благословение на каждое дело.

Без благословения братчики не давали взаймы; духовный отец чаще всего не благословлял давать взаймы не членам братства и брать взаймы у них именно потому, что принципы их жизни в отношении к материальным благам не совпадали с принципами жизни братчиков. Нужно отметить, что община «Любовь братства» хозяйственно была более крепкой, чем окрестное крестьянство. Она никогда ни у кого не брала в долг.

Братчики находились в полном послушании у дьякона Николая Попова, но большинство свидетелей указывают на то, что он не пользовался своей властью. Напротив, он стремился к укоренению братских отношений в реальном осуществлении братской любви. Его идеалом было подлинное христианское братство, братство согласия, единодушия, братство, в котором царит любовь, а послушание осуществляется добровольно.

При этом Попов не ограничивал своей деятельности рамками братства. Он дорожил братством как своим детищем и в то же время относился к нему как к примеру, достойному подражания. Братство было открыто для желающих вступить в него.

Отношения, сложившиеся в братстве, укрепляли в братьях и сёстрах сознание принадлежности к единому целому, сознание того, что они образуют «одно тело и один дух». Братство жило не «единым хлебом», но именно это способствовало устроению его земных дел (хозяйственных, семейных и др.).

***

Откуда же нам сегодня так подробно известно о жизни братства, существовавшего более 150 лет назад? К сожалению, все отзывы о дьяконе Николае Попове и «Любви братства» взяты из судебного дела, тянувшегося несколько лет. 16  июля 1848 г. от священника Воскресенской церкви с. Бовыкина Макарьевского уезда Костромской губернии поступил донос местному благочинному на дьякона той же церкви Николая Попова в связи с созданием последним «секты» под названием «Любовь братства». Донос по тайным каналам был доведён до Министерства внутренних дел. Существовал не один, а целый ряд доносов и записок в МВД и духовное ведомство. Так, местный священник с. Бовыкина отвечает на запрос благочинного: «...диакон Николай Попов действительно распространил секту "Любовь братства" под видом душеспасения. Первоначально он завёл книгу, в которую записывал свою братию... Учил диакон Попов своих сектантов тому, чтобы у его братии было всё общее и если кто что имеет, никому ничего без его благословения не давать... Братия его при встрече друг с другом, перекрестясь, кланяется один другому в ноги».

На Попова поступали доносы и от помещиков, почувствовавших в деятельности дьякона угрозу своей власти над крепостными. Они обвиняли Попова в порабощении крестьян, в их обмане под видом душеспасения, в стремлении отобрать у них имущество, в требовании дьякона, чтобы они считали его отцом. Помещик Макарьевского уезда Нелидов предлагал в письме своему соседу помещику Шипову подать прошение о возбуждении следственного дела против дьякона Попова и об удалении его с прихода, чтобы «прекратить зло».

Дело Попова и его братства рассматривалось на самом высоком уровне при многочисленных свидетелях из разных слоёв общества (крестьяне, духовенство, дворяне). Следователи проявили большое рвение в подготовке обвинения, однако обвинить Попова не удалось. Свидетельские показания не давали твёрдых оснований для обвинения, тем более что многие свидетели, вначале оговорившие дьякона, затем отказывались от своих показаний. Большинство свидетелей характеризовали Попова как честного и бескорыстного человека, православного христианина, призывавшего своих прихожан жить по-христиански и делать добро. Его духовные чада, члены «Любви братства», держались твёрдо и поддерживали своего духовного наставника. Жизнь членов братства - благочестивая, трезвая, дружественная - вызывала уважение у окружающих.

Это отмечалось и в постановлении суда. Так, Макарьевский уездный суд, несмотря на сильное давление МВД, вынес следующее решение по делу дьякона Попова: «Нельзя сделать вывода, в чём именно заключаются главные основания распространения диаконом Поповым секты, только видно, что последователи его ведут жизнь более скромную, воздержанную, осторожную, отличительную от жизни прочих крестьян».

В самом деле, Попов никогда не преступал закон и не призывал к этому своих прихожан. Он никогда не посягал на чужое имущество, и всем окружающим это было известно: семья дьякона всегда жила очень бедно. Невозможно оказалось обвинить Попова в корыстолюбии: если ему и помогали, то добровольно.

Обращает на себя внимание глубокая религиозность братчиков, которую отмечали многие свидетели, проходившие по делу Попова. Даже благочинный, который совсем не симпатизировал Попову и его братскому делу, отмечал, что никакие домашние дела не останавливали членов «Любви братства» от прихода в храм в праздничные и воскресные дни, что братчики причащаются гораздо чаще, чем окрестный народ. И это всё происходило на фоне усиливающегося равнодушия к церковной жизни среди окрестных крестьян, отсутствовавших в храме даже в большие праздники.

Уже после окончания судебного дела дьякона Попова, после его оправдания костромской епископ сделал приписку к документу, отсылаемому им в Синод, в которой указывал свои замечания относительно «Любви братства»:

«- диакон Попов и его сообщники считают себя содержащими какую-то особую веру и стремятся образовать особенное общество;

- он распространяет опасные мысли, которые простой народ может понимать превратно: "с Богом поговорю", "Бог не велит", "не нужно иметь собственности, а жить подобно птицам небесным";

- вводит некоторые особенные обычаи, как-то: собрания по домам с религиозной целью и при сём поклоны, название "братцами", пение...;

- записывает желающих принадлежать к его обществу в особую книгу, не желающих укоряет и порицает;

- желает присвоить себе личную власть над наставляемыми и распоряжаться их собственностью».

Если последнее замечание ещё могло послужить дискредитации Попова (хотя известно, что оно не было подтверждено показаниями свидетелей), то остальные могли скорее скомпрометировать самого епископа, воспринимавшего христианскую братскую жизнь как «особую веру» и «особенное общество». Оказывается, именно ревности к православию опасался иерарх...

Неудивительно, что Попов сразу же попал под подозрение, что его старались обвинить, неоднократно возобновляя следственное дело то в одной, то в другой инстанции.

И всё-таки правда осталась за дьяконом, упорно противостоящим всяким наветам и отвергающим ложные показания. Ни одно из заключений по делу дьякона Попова не было обвинительным. Архимандрит Дионисий, первым разбиравший донесения на Попова, в своём заключении писал: «Учением своим не развращает помещичьих крестьян и крестьянок... по особенному их усердию к диакону они во всех работах ему помогают... чтобы он развращал крестьян, незаметно».

Епископ Иустин, возглавлявший в то время Костромскую кафедру, исследовав дело Попова и побеседовав с ним, написал в Синод: «Извет, сделанный господину министру внутренних дел на диакона села Бовыкино Николая Попова, по всем пунктам признан клеветою неблагонамеренных людей, проистекшей, вероятно, из нечистых каких-либо побуждений».

Рапорт епископа Иустина, полностью оправдавшего Попова, был передан в Синод. 9 июля 1850 г. Синод определил: «Дьякона Николая Попова в отвращение возникшего сомнения по случаю сделанного на него оглашения в основании секты под названием "Любовь братства" перевесть из села Бовыкино в другой приход, равный для него выгодами».

Неугомонный дьякон Николай Попов был оправдан, но отправлен в другой приход, как говорится, от греха подальше. Его перевели в глухой Варнавинский уезд Костромской губернии, в село Медведиху, находящееся в семидесяти верстах от уездного центра. Расставание с духовным наставником стало настоящим горем для его братьев и сестёр. С раннего утра в его доме собрались братчики для прощания. Когда же Попов отправился в путь, его с плачем сопровождали члены братства. Они шли по дороге более трёх вёрст. В деревнях народ выбегал на улицы, в полях с дальних полос сбегался народ на дорогу, как будто уже для последнего прощания.

Итак, Попов был оправдан. По сравнению с другими церковнослужителями, он даже не очень сильно пострадал: епископ Иустин был отстранён от кафедры, местный благочинный и священник с. Бовыкина уволены от занимаемой должности, а дьякон Николай Попов всего лишь переведён в другой приход, правда, очень далёкий и глухой.

После 1851 г. сведений о Попове почти нет. Он не отличался хорошим здоровьем, а условия жизни и служения, скорее всего, были тяжёлыми. Кто знает, сколько он ещё прожил... Тем не менее, известно, что даже загнанный в глушь, на окраину Костромской губернии, он продолжал беспокоить церковные власти своей «ревностью о Боге».

Костромской епископ Леонид, сменивший отстранённого от кафедры епископа Иустина, отправив Попова в далёкое село Медведиху, сомневался, что дьякон успокоится и внемлет «внушению». При освобождении Попова от суда и ответственности консисторским постановлением было предписано «внушить, чтобы он рвение своё к распространению знания между прихожанами главных истин христианских и жизни благочестивой делал с осторожностью и благоразумием». Однако менее чем через год после перевода Попова (в марте 1851 г.) в своём рапорте епископ Леонид напишет: «...означенный диакон и на новом месте, как лично объяснил мне один из священников села Медведихи, начинает действовать так же, как действовал в селе Бовыкине, и уже до того успел привлечь к себе крестьян, что упомянутый священник усиленно просит меня освободить его от исполнения моего предложения наблюдать за диаконом Поповым, боясь исполнением его навлечь на себя сильное неудовольствие прихожан».

Людмила Комиссарова

В статье использовано исследование А.И. Клибанова «Народная социальная утопия в России: XIX век». М., 1978. 342 с.

КИФА №16(154), декабрь 2012 года