И культура, и христианство были для него в первую очередь пространством общения

10 декабря исполняется 75 лет со дня рождения академика Сергея Сергеевича Аверинцева - человека, который был не только готов к диалогу Церкви и культуры, но своей личностью, своим научным и поэтическим творчеством это диалог являл. Рождение Аверинцева в безбожной и как будто забывшей о высокой культуре стране подчас кажется просто Божьим чудом. Но пристальный взгляд позволяет увидеть таинственные токи жизни, живую традицию культуры, которые были восприняты им через семью, через узкий круг друзей и единомышленников, через университетскую школу, через заветные книги, отыскиваемые на полках знакомых из «бывших» и в букинистических магазинах. Отвечая на вопрос, кто оказал на него влияние, Сергей Сергеевич восклицал: «Длинный нужен перечень!» Среди первых он называл своего отца, биолога, «который с гимназических лет помнил наизусть оды Горация по-латыни и с отличным чувством ритма читал их мне, а также со страстью любил дорическую архитектуру», и Вячеслава Иванова, чьи переводы хоровых песен Эсхила он помнил наизусть уже в школьные годы («и даже пробовал читать одноклассникам на переменке, но, разумеется, не имел успеха»).

«Старая культура», пережитая как целое и принятая из рук уходящих поколений с бережностью сыновнего наследства, свободно и естественно  привела Аверинцева к христианству. В 1973 году Сергей Сергеевич Аверинцев принял крещение. Но уже за несколько лет до этого события он читал такие лекции и писал такие статьи, которые открывали его слушателям и читателям не только пространство мировой культуры, но и пространство смысла, укорененного в христианском Логосе.  Его лекции, статьи и книги не были лобовой пропагандой христианства, но подводили человека к необходимости радикальной переоценки ценностей, убеждали в возможности свободного и творческого движения духа. По свидетельству очевидцев, каждому слушателю из его лекций сразу становилось ясно, что лектор не просто знает Евангелие и святоотеческую традицию, но сам верит в Бога.

Аверинцев любил повторять, что ценит христианство за его «благословенную сложность», за обилие нюансов, за его «изначальную красоту», и при этом более других чувствовал его принципиальную не-элитарность. Он щедро стремился донести открывавшиеся ему высоты духа и смысла до своих соотечественников. Я помню, как во время одного из своих приездов в Петербург, между заседаниями какой-то важной международной конференции он выкроил время для встречи с нашим Свято-Петровским малым православным братством. Собравшимся на встречу с ним людям, крайне далеким от филологии, он рассказывал о юморе в Священном писании, а потом терпеливо отвечал на наши вопросы: «Может ли христианин умереть от любви?», «В чем смысл христианского брака, если во Христе нет ни мужеского пола, ни женского?», «Будет ли в Новом Иерусалиме память о пережитом на земле страдании?» Он удивлялся, что мы к нему обращаем эти вопросы, всячески избегал позиции духовного учительства, но нас не покидало ощущение, что нам довелось встретиться с человеком исключительным и на вопросы эти он знает ответы.

Отец Георгий Кочетков, которого Аверинцев считал своим духовным отцом, сказал о нем: «Как в редчайших случаях бывает природный абсолютный музыкальный слух, так у Аверинцева был абсолютный мистический слух». Обладая исключительной, пророческой чуткостью к Божьему слову, к Божьему действию в мире, Сергей Сергеевич Аверинцев смог донести это Слово, эту «радостную весть» о свободе, истине, жизни с избытком до миллионов русских (советских) людей, пребывавших во тьме и сени смертной.

Аверинцев легко, красиво, естественно соединил в себе веру и культуру, во многом потому, что и культура, и христианство были для него в первую очередь пространством общения. Неслучайно он так любил строки Вяч. Иванова:

«Свершается церковь, когда

Друг другу в глаза мы глядим...»

Редактор рубрики Юлия Балакшина

* * *

Надо сохранить благословенную сложность христианского учения

Это интервью почти пятнадцатилетней давности звучит на удивление актуально

Профессор Аверинцев, Ваше посещение Болгарии ещё раз показывает, что духовные связи между нашими двумя странами не иссякают, несмотря на то, что существуют экономические, политические и другие проблемы. Каким Вы видите настоящее и будущее наших православных стран?

Мне легче увидеть это как задачу для нас, чем как предмет для прогнозирования. Я не знаю, каким будет наше будущее, но мне кажется, что я знаю, в чём состоит наша обязанность. Она принуждает нас делать всё, что в наших силах. Православный мир должен быть более живым, конкретно и действенно осознавать своё единство - и это зависит от нас.

Православие, как вера в самом строгом смысле этого слова и как культурная традиция, - это то, что нас объединяет. Нет надобности быть панславистом, чтобы всерьёз воспринимать очень глубокую и сложную реальность того единства, которое коренится в нашем славянстве.

Какова, по-Вашему, роль православной культуры в будущей объединённой Европе?

У меня нет никакого сомнения, что православию есть что сказать западному миру и что определённые черты православной культуры могут быть всерьёз притягательными, прежде всего для молодых людей. Мне доводилось сталкиваться с тем, что та часть молодёжи, у которой вообще есть религиозные интересы, может очень живо и заинтересованно реагировать на православную Литургию. В настоящий момент повсюду поднимается волна секуляристского безразличия. Существует общая опасность, угрожающая возможности нас услышать и выслушать. Это относится также и к традициям западного христианства. Эта общая угроза мне кажется реальнее, чем все исторические, культурные и, что более серьёзно, вероучительные различия и расхождения. Необходимы конструктивные решения, конструктивные предложения, и некоторые из них могут быть с нашей стороны. Хорошо известно, как много интереса вызывает в мире, например, православная икона.

Существует и другая проблема в объединяющейся Европе. Как устоять православию перед натиском так называемой массовой культуры и псевдорелигиозных организаций?

Это очень серьёзный вопрос. Он стоит перед всей культурой как таковой. Запад тоже близок к тому, чтобы потерять свою идентичность. Очень важным мне кажется сохранение благословенной сложности христианского учения и православного богословия, православного взгляда на мир. Христианство открыто самым простым душам, оно менее всего элитарно, но при этом очень сложно, поэтому определённый шанс на успех имеют сейчас самые варварские псевдорелигии. Из традиционных религий новые силы, новые шансы приобретает ислам. Это все религии упрощающие, дающие простые (в негативном смысле), как бы одноклеточные, однолинейные ответы на жизненные вопросы. В протестантизме больше упрощения по сравнению с древними преданиями, в неопротестантизме больше упрощения, чем в старых формах протестантизма, а те религии, которые уже нельзя назвать христианскими, упрощают ещё больше. Именно здесь, в Софии, мне пришёл в голову этот пример, когда я слушал о судьбе старых храмов, которые во время турецкого рабства были превращены в мечети; при этом их абсиды разрушались. Мне это показалось очень символично: прямоугольник, который дополнен абсидой как геометрический символ христианства и упрощающее желание мусульман обрубить абсиду, оставив только прямые углы.

Целый ряд головокружительно сложных, ювелирно-точных вероучительных моментов из столетия в столетия были для христиан настолько привычными, что казались простыми, а затем, когда пришли интеллектуальные претензии Просвещения и последующего за ним секуляристского просвещения, то они показались наивной верой угольщиков. А сейчас, когда разорвана автоматичность наследования типичной религиозной культуры, когда человек должен сделать своё собственное усилие, чтобы вернуть себе общение с двумя тысячелетиями христианского предания, стало ясно, насколько эти определённого рода формулы, положения, вероучительные тезисы, которые казались простыми, элементарными, - сложны и неожиданны. Как рисунок ключа, который точно подобран к замку и повторяет его очертания: если есть расхождение хоть на миллиметр, то ключ уже не может функционировать.

В настоящее время каждый может свободно жить со своей верой. В то же время получается так, что люди отделяют эту веру от остальной части своей жизни. Это так называемое «воскресное православие». Что нужно сделать для того, чтобы собрать воедино эти две половины человеческой жизни, чтобы христианская жизнь стала основой всего?

Этот вопрос очень точно поставлен. Каждый из нас сталкивался с подобной проблемой. И едва ли кто-нибудь из нас посмеет сказать, что он нашёл её решение, хотя бы лично для себя. В сущности, этот вопрос, который возникает особенно остро в секуляристскую эпоху, существовал во все времена. Когда первые отцы-отшельники уходили в пустыню, они делали это, чтобы избежать раздвоения. И другие святые в каждое христианское столетие великими усилиями и трудами, подвигом достигали того же, при этом оставаясь в миру и помогая людям вокруг себя. Это вопрос вопросов. Но ответа надо искать не у умников, а у святых, которые однажды в собственной своей жизни решили этот вопрос.

Ответы могут быть очень конкретными. И они неизбежно должны вмещать в себя широчайший диапазон мер - от самых известных за два тысячелетия моментов аскетической традиции до неожиданных решений, связанных с современностью.

Полина Георгиева

(Русский текст интервью опубликован: Россия сегодня. София, 1998. 20-22 ноября; в болгарском переводе: Църковен вестник, София, 1998, 1-15 декември.)

 КИФА №15(153), декабрь 2012 года