Дай Бог, чтобы участь «поставить последнюю точку» миновала нашу Церковь

Из выступлений участников круглого стола «"Пойте Богу нашему, пойте все разумно". Возвращение Часослова мирянам».

Новость о круглом столе читайте здесь >>

Михаил Селезнев, переводчик Священного писания, зав. кафедрой библеистики общецерковной докторантуры и аспирантуры им. свв. Кирилла и Мефодия:

Прежде всего, я хотел бы поблагодарить о. Георгия и тех, кто так или иначе был причастен к этому проекту, за то, что они на это дело решились и с таким упорством много лет его делают.

Когда кончилась эпоха коммунистического господства и церковь в начале 1990-х годов зажила новой жизнью, то перед ней возник очень серьезный соблазн - поверить, что на все вопросы, которые современность может ставить перед христианином, есть простой ответ: «вернуться в прошлое». Дискуссия шла о том, возвращаться ли в XIX век, в эпоху Победоносцева и Леонтьева, или в XVII век, в дониконовскую Россию. Сейчас, на мой взгляд, становится понятным, что это тупиковый путь. Возвращаться в прошлое невозможно - никогда. Нельзя уйти от диалога с современностью. А диалог с современностью всегда подразумевает какие-то поиски, которые, в свою очередь, всегда подразумевают ошибки. Эксперименты по поиску новых выразительных средств, нового языка - это очень сложные эксперименты, и решающийся на них всегда обрекает себя на жертву. Потому что критиков, которые будут искать и находить ошибки, часто их придумывать (и тогда это еще не так обидно), а часто показывать реальные ошибки (и тогда это совсем обидно) - таких критиков будет очень много, а «спасибо», может быть, прозвучит в следующем поколении. Или не прозвучит совсем.

Проблема поиска нового языка религиозной жизни, диалога с современностью мне тоже очень близка в связи с тем, что вот уже два десятилетия я занят переводами Библии. 

Сегодняшняя встреча, сегодняшняя дискуссия сочетает две эти темы: перевод богослужения и перевод Писания. Каждая из них сложна сама по себе; но когда речь идет и о том, и о другом вместе, сложность не просто удваивается - она удесятеряется. Возникает очень много вопросов, о которых мы даже и не задумываемся, пока не вглядимся пристальнее в структуру нашего богослужения, в то, как используется в нём Писание.

Сегодня неоднократно упоминалась Псалтирь. Так вот, если направить наш взгляд к самым истокам библейской традиции, к древнееврейской Псалтири, то и стилистическим, и содержательным ключом к Псалмам будет архаическая простота. Древнееврейский вариант Псалтири очень сжат по ритмике и несдержан по эмоциям. Это мольба, которая порою просто переходит в крик. Сергей Сергеевич Аверинцев, неоднократно упоминавшийся сегодня, говорил про Псалтирь: «Это слово проговариваемое, выкрикиваемое нараспев, выпеваемое. Если язык Септуагинты и последующих переводов - это язык теологической рефлексии, то язык еврейской Библии - это язык первоначального религиозного опыта, который предшествует любой рефлексии. Любое позднее переложение кажется искусственным: торжественность вместо первозданности». Фонетическая сжатость, плотность, разительная краткость - вот что мы видим, когда вглядываемся в Псалтирь еврейскую.

А те египетские отцы, о которых нам сегодня говорили, - они читали во многом уже другую Псалтирь. Греческая, не еврейская Псалтирь лежала в основе раннего христианского богослужения. Эта греческая Псалтирь, хотя она и создавалась еще в довизантийские времена, в иудейской диаспоре, более приспособлена к византийскому богослужению. По сравнению с Псалтирью древнееврейской это совсем другой стиль, другой язык.

Так на какой из этих двух образов Псалтири должны мы ориентироваться, когда речь заходит о её богослужебном использовании - на ту архаику, с которой все пошло, или на Псалтирь отцов? У Сергея Сергеевича Аверинцева был замысел предложить читателям два ряда перевода псалмов: перевод с древнееврейского текста, ориентированный на их архаическое звучание, и перевод с греческого текста, ориентированный на традицию чтения Псалтири в православном богослужении. Впрочем, во многих псалмах, которые Аверинцев перевел, он комбинирует эти две традиции.

Пока мы просто слушаем привычные слова славянского богослужения или вчитываемся в привычный синодальный текст, проблем вроде бы нет. Но как только начинаешь с текстом работать, как только начинаешь пристально в него вглядываться, как только привычные слова исчезают - встают все новые и новые проблемы того, как нам понимать нашу традицию, как она, эта традиция, должна себя осознавать сегодня.

И мне хочется, прежде всего, пожелать тому коллективу, который занимался в СФИ переводом богослужебных текстов, чтобы нынешнее завершение семикнижия не стало точкой. Потому что речь идет именно о диалоге церковной традиции и сегодняшнего дня, а диалог - это всегда живой процесс. Некий промежуточный итог диалогу может подвести Церковь (когда промежуточный результат процесса принимает в свою практику), но процесс все равно продолжается. Когда я работал над переводом Библии, я очень часто вспоминал слова Сергея Сергеевича Аверинцева, говорившего о своих переводах: «Мы делаем не переводы и даже не черновики, а черновики черновиков». И когда я считал какие-то моменты в наших переводах удачными, я думал, что вот, мы переходим от стадии «черновика черновиков» к стадии «просто черновиков». Этого ощущения незавершенности диалога традиции и современности мне и хотелось бы вам пожелать, чтобы никоим образом ни окончание серии переводов, ни сегодняшняя встреча не поставили точку. Это живой процесс, в ходе которого церковь являет свою жизнь, являет, что она не умерла.

Дай Бог, чтобы участь «поставить последнюю точку» - миновала нашу Церковь. Миновала благодаря тому, что кто-то берет на себя риск эксперимента и идет на совершенно неблагодарное дело, которое вызывает много критики и относительно мало благодарности.

Спасибо вам.

«Кифа»: Среди тезисов VI отдела Предсоборного совещания были такие слова: «Творчество в богослужении допустимо и возможно». Преподавая в общецерковной докторантуре и аспирантуре (а скоро и магистратуре), Вы сталкиваетесь, может быть, с наиболее одаренными из будущих священнослужителей. Исходя из опыта общения с ними, какую Вы видите сегодня перспективу не только переводов (и литургических, и переводов Писания), но и их творческого вхождения в нашу жизнь?

М.Г. Селезнёв: Сейчас мне это кажется более реальным, чем пятнадцать лет назад. Что-то значимое произошло в церкви в эти полтора десятилетия. Иллюзия того, что на все можно найти простые ответы в прошлом, развеялась, ушла. Это была неофитская иллюзия огромного потока людей, пришедших в те годы в церковь: что кто-то за тебя может все решить (или уже решил столетия назад).

Сейчас, когда становится понятным, что вернуться в прошлое нельзя, становится понятной и необходимость творчества. А все необходимое допустимо и возможно.

Давид Гзгзян, профессор СФИ, член Межсоборного Присутствия Русской православной церкви:

Прежде всего, должен поделиться одним впечатлением. С самого начала было объявлено, что сегодняшняя презентация произошла едва ли не случайно. Думали, что шесть томов уже достаточно, и только вследствие того, что семерка больше походит на символ полноты, появился как бы так невзначай, почти факультативно, этот том, который скромно называется последним; дескать, это Часослов, и потому дополнительный. Но вот сначала отец Георгий озвучивает такой ответственный и явно не факультативный тезис: в связи с возвращением Часослова во весь рост встает проблема возвращения Священного писания в качестве основной богослужебной книги. Потом Зоя Михайловна Дашевская говорит, что сюжет возвращения Часослова мирянам означает ни больше ни меньше как восстановление подлинного молитвенного духа за счет возвращения Священного Писания в качестве основной богослужебной книги, когда молитва напитана самим духом Откровения. В результате получается, что мы от невинной затеи презентовать добавочный том приходим к столь фундаментальным вещам. И оказывается, что это не случайно, потому что общая тема восприятия богослужения, адекватного вхождения в мир взаимоотношений между Богом и человеком особенно остро звучит в связи с переводом. Вот, казалось бы, «техническая» затея, связанная с тем, что с непонятного языка переводят на понятный, а она рождает совершенно не тривиальный вопрос, требующий всецелого внимания. Вопрос о том, что именно должно быть понятным, в частности, на что ориентировать перевод. Дело в том, что если всерьез говорить о содержании  Священного писания, то оно требует не понимания текста как такового, а понимания того, что стоит за текстом. А за текстом стоит не сумма образов и каких-то самодовлеющих смыслов, а очень непростой, напряженный опыт вслушивания в то, что «Дух говорит Церквам», если вспомнить известное место из Священного писания. И, конечно, когда эта чуткость просыпается, тогда она - собственно, Сам этот Дух - и формирует особую библейскую поэтику, которая, вообще-то говоря, мало у кого вызывала когда-либо восхищение художественного свойства, но почему-то очень часто вызывала восторг, смешанный с трепетом.

Можно сказать, что удачный перевод удачен потому, что он способен оживить звучание того, что исходит из глубин или, может быть, откуда-то из тех вершин, до которых в обычном случае не добраться. И удивительно еще то, что из скромной затеи рождаются такие мысли - почти глобального содержания. Хотя я, честно говоря, еще полчаса назад не подозревал, что они возникнут именно в связи с презентацией седьмого тома. Стало быть, всё это делается не зря, и я только присоединюсь к словам благодарности самоотверженному автору за то, что это событие состоялось.

Кирилл Мозгов, филолог, руководитель издательства СФИ:

Я хотел в продолжение разговора сказать пару слов о языке молитвы. Часослов - это книга, которая предназначена для ежедневного чтения и, таким образом, наша встреча с этим текстом, с литургическим русским языком, или церковным русским языком, тоже ежедневна. А слово молитвы, которое произносится на своем языке, странным образом имеет совершенно особую силу действия. Когда я вспоминаю многочисленные примеры людей, которые, услышав что-то во время богослужения, меняли свою жизнь (достаточно вспомнить Антония Великого или блаженного Августина), мне почему-то очень трудно себе представить, что слово, которое они услышали, требовало перевода. Когда сталкиваешься с текстом на другом языке, даже если этот язык тебе достаточно хорошо знаком, то возникает некоторый восторг переводчика - восторг перед поэтичностью, красотой, но это в гораздо меньшей степени побуждает к действию, нежели слово на родном языке.

Мы говорили неоднократно о связи языка молитвы и нашего языка, на котором мы говорим. И проблемы перевода связаны с проблемой современного русского языка как такового, потому что действительно очень часто (и на том порой строится критика возможности перевода) возникает недоверие к русскому языку, причем некое тотальное недоверие к тому, что на этом языке можно что-то сказать красиво, понятно, сказать с силой. Я думаю, что это недоверие связано с незнанием родного языка и нелюбовью к нему. Приведу одну цитату Георгия Федотова, которого сегодня уже вспоминали. Он писал: «Можно было бы сказать, что русский литературный язык вобрал в себя все действительные ценности славянского, и, быть может, не актуализирует их в полной мере, но сохраняет в своих запасных кладовых, подобно древней монете, не имеющей хождения, но не утратившей своей ценности» («Путь». №57. 1938). Одним из ярких примеров использования этих «кладовых» являются переводы Аверинцева, потому что он как раз не боялся использовать слова отнюдь не из ежедневного обихода, но слова живые, слова русского языка. Это важно, потому что русский язык имеет все возможности для передачи того, что мы хотим сказать при переводе.

Конечно, складывание русского литургического языка требует времени, но требует и усилий - и в том числе усилий в нашей ежедневной молитве, потому что взаимообогащение языка может происходить и на самом деле подспудно происходит в тот момент, когда мы на этом языке молимся. Это то, что безусловно влияет и на нашу живую речь. Слово молитвы, которое читается и произносится на родном языке, действительно приобретает силу, а ведь проблема нашего времени - это обессиливание, обессмысление слова. Мне кажется, что благодаря молитве - и именно молитве на родном языке - возможно возвращение силы и красоты русскому слову сегодня в нашей речи. 

КИФА №6(128) апрель 2011 года