ДУМАТЬ О ЕВХАРИСТИИ ЗНАЧИТ ДУМАТЬ О ЦЕРКВИ Ранние христиане: Тело Его на престоле, потому что Он среди них. Теперешние христиане: Христос тут, потому что Тело Его на престоле... Там все от знания Христа, от любви к Нему. Здесь - от желения «освятиться». Из дневников протопресв. Александра Шмемана  Среди изданий нынешнего года, особенно таких грандиозных, как дневники протопр. Александра Шмемана, эта скромная на вид брошюра - первый опыт книгоиздания московского Братства во имя новомучеников и исповедников российских - может остаться незамеченной. Этого очень бы не хотелось - уже хотя бы потому, что книга имеет самое прямое отношение к традиции русского богословия, напитавшей и то «литургическое возрождение» в русской эмиграции, лидером которого по праву считается сам о. Александр. Не случайно так легко ложится сюда эпиграф из его упомянутых дневников.
«Литургический канон теперь и прежде» - работа А.Е. Жураковского (1897-1939), впервые опубликованная в 1917 году в журнале «Христианская мысль». Она вводит читателя в атмосферу духовных поисков начала XX века в Русской православной церкви - ту, в которой стал возможным Поместный Собор 1917-1918 года. Но это и встреча с личностью самого автора, будущего пресвитера, устроителя православной общины в Киеве 20-х годов и новомученика, погибшего за Христову веру в лагере. 20-летнему автору дано было проникнуть в самую суть содержания Евхаристии и ее сердцевины - евхаристического канона, анафоры. Его размышления о литургии, являющейся для автора раскрытием смысла Евангелия, есть, по сути, размышления о сущности Церкви и христианской жизни. Темой этой пронизанной жаждой возврата к евангельским истокам христианства работы являются исторические изменения, которые претерпел православный евхаристический канон за века своего существования. По мысли А. Жураковского, таинство Евхаристии является реализацией содержания прощальной беседы Иисуса с учениками в Евангелии от Иоанна, раскрытием через внутреннее самособирание Церкви темы любви в этой беседе, «новой заповеди», данной в ней Спасителем. Этому, по убеждению автора, по своему содержанию соответствовали литургические молитвы первых веков и во многом не соответствует имеющийся литургический чин, становившийся, по мере того, как начало любви тускнело в самом христианстве и стиралась черта, отделяющая христиан от мира, все более «ослабленным в своей внутренней силе». За века в нем, в соответствии с изменениями в самом церковном сознании, сместились акценты: если «литургический канон теперь» А. Жураковский характеризует как «кристаллизацию догматического сознания Церкви», «живой памятник о той победе, которую Церковь когда-то одержала над ересью», то «литургический канон прежде» - как плод «охваченной молитвенным трепетом только что узревшей Христа церковной души», выражение основной веры христианства: «Слово стало плотью».  Анатолий Жураковский
При переходе к теме практических задач автор, исходя из своего определения Евхаристии как полноты, исполнения Церкви, пишет о богослужебном вопросе как об определяющем для решения всех остальных вопросов церковной реформы. Выход он видит в литургическом творчестве, дерзновенно призывая покончить с «омертвением литургии», с начавшейся с XIV в. ее замкнутостью в неподвижных формах: «Мы по-новому должны пережить таинство Евхаристии, и потому наш канон должен зазвучать, обогатиться новыми песнопениями и молитвами». Однако, провозглашая центральным евхаристический принцип, А. Жураковский одновременно не может не видеть, что возродиться литургическая жизнь и молитвотворчество могут не от самих по себе реыорм, а лишь при активном участии всех верных, и лишь «наряду с возрождением любовного единомыслия во всех частях распавшегося церковного организма», что «только религиозное, мистическое объединение душ и сердец не только в сфере внешних отношений, но в самых глубинах чувства и воли будет началом нашего возрождения». А видение автором той линии, по которой могло бы пойти это объединение, и соотнесенность этого видения с широко обсуждавшимся тогда вопросом возрождения прихода представляется столь смелым и перекликающимся с иными из нынешних чаяний, что не будем его здесь предвосхищать - пусть читатель узнает о нем непосредственно из книги. Есть, правда, у размышлений А. Жураковского особенность, пожалуй, способная сделать их чтение местами нелегким для тех из современных читателей, кто подвержен стойкой аллергии на всяческие как теперь сказали бы «межконфессиональные разборки»: как и в случае Хомякова (наследником идей которого, несомненно, в заметной степени является и сам Жураковский), это касается отношения к традиции христианского Запада. Автор, вскрывая недостатки православного литургического канона в современном ему (и нам!) виде и, в связи с этим критикуя само вызвавшее эти недостатки историческое православие, систематически подчеркивает неизменность и лишь помутнение в православии его мистического идеала и потенций, столь же систематически отказывая в этом католичеству. Латинство для него - «опустошено в своем внутреннем существе», Православие - «лишь не проявлено». Кто-то огорчится: опять «сравнение реального католичества с идеальным православием»? Не будем спотыкаться в этом месте, ибо легко нам декларировать себя врагами изоляционизма теперь, когда больше нет изоляции. В данном случае, как и у Хомякова, куда важнее остановиться в восхищении перед самим идеалом, чем сокрушаться по поводу «неполиткорректного» способа его выражения, впав в анахронизм. Не винить же Жураковского в том, что реальный Восток и реальный Запад тогда еще действительно чаще всего не знали друг друга иначе, как через взаимную полемику. Конечно, в недрах западного христианства уже происходили свои процессы, зрело свое литургическое возрождение, но встреча и взаимное узнавание, состоявшиеся на фоне последующих исторических трагедий, были еще впереди. Дмитрий МАТВЕЕВ КИФА № 12 (38) декабрь 2005 |
