НАШЕ ЦЕРКОВНОЕ СОЗНАНИЕ ПЕРЕСТАЛО БЫТЬ ИСТОРИЧНЫМ

Выступление профессора протоиерея Георгия Митрофанова на круглом столе в СПбГУ 24 октября 2005 года 

И одним из таких вопросов, как ни парадоксально, отказался вопрос о языке. Мнения этих церковных иерархов для нас тем более интересны, что перед нами, во-первых, люди, получившие образование в духовных семинариях и духовных академиях, которое было, на мой взгляд, несравнимо лучше того образования, которое получают у нас как филологи, так и историки, потому что их образование было, безусловно, историко-филологическим и богословским одновременно. Во-вторых, эти люди по своему иерархическому статусу не могли позволить себе роскошь рассуждать о языке применительно к тем проблемам, о которых пока говорили за нашим круглым столом. Для них язык был, прежде всего, языком проповеди: они были архипастыри. И чтобы не говорить много, я бы привел вам выдержки из трех отзывов архиереев, которые занимали различные позиции по вопросу о богослужебном языке. Хочу сразу подчеркнуть, что большая часть наших церковных иерархов была убеждена, что качество современного им богослужебного языка неудовлетворительно. И они предлагали разные варианты: от мягкого редактирования богослужебных книг до перевода всего богослужения на русский язык в качестве мер, которые могут наконец позволить церкви быть услышанной в современном ей обществе. Хочу подчеркнуть, что перед нами люди, которые выросли в стихии церковнославянского языка. Это поповичи во многих поколениях и, вместе с тем, для них церковнославянский язык представлялся языком весьма даже сложным по возможности его реализации как языка проповеди.

Так архиепископ Ярославский Иаков (Пятницкий): «Возвышенное богослужение наше из-за пристрастия к умершему языку превращается в непонятное словоизвержение. Сельские пастыри хорошо сознают этот недостаток богослужения, выражают жалобы, но бессильны помочь горю. Мудрено ли, что христианин иной предпочитает церковной возвышенной, но непонятной песне не умную, но понятную сектантскую песню. Если, по многим причинам, нельзя говорить о переводе богослужебных книг на русский язык, то необходимо обсудить вопрос об исправлении существующего церковнославянского перевода богослужебных книг с устранением из него всех архаизмов и греческого расположения слов в речениях, или же немедленно приступить к новому переводу его на новославянский язык, всем понятный и вразумительный».

Как видим, перед нами архиерей, который не являлся сторонником перевода на современный русский язык, но который ощущал необходимость очень серьезной работы с богослужебными текстами, вплоть даже до такого, кажущегося, на мой взгляд, несколько парадоксальным, предложения перевода этих текстов на новославянский язык. Т.е. на язык, который тоже должен был быть искусственно созданным в процессе этого перевода.

Епископ Минский Михаил (Темнорусов): «Желательно, чтобы богослужение в храме совершалось на понятном для богомольца языке. Наши богослужебные книги, отчасти Библия, переведены на такой язык, на котором ни один славянин не говорил и не писал. Это язык книжников, часто мало сведущих как в славянском, так и в греческом языке. А между тем православному русскому народу приходится слушать богослужение на этом языке, испытывая крайние трудности в понимании Священного Писания и богослужебных молитв и песнопений. Непонимание богослужебного языка самими чтецами-певцами, делает их небрежными, читающими и поющими поспешно, не отчетливо и невразумительно. Богомольцы же скучают при богослужении, становятся невнимательными, равнодушными к богослужению, к его глубокому содержанию и высокой поэзии. Посему, настоит существенная нужда сделать новый перевод священных и богослужебных книг».

Здесь обозначена очень актуальная проблема для нашего современного духовенства. Ибо значительная часть нашего духовенства, кем бы они ни были – фундаменталистами, воспринимающими церковнославянский язык как язык, чуть ли не с апостольских времен существующий, а есть и такие оригиналы, или же модернистами, все они одинаково плохо знают церковнославянский язык, плохо его понимают. И поэтому когда псаломщик, диакон ли или священник совершает богослужение на ему самому малопонятном языке – это богослужение тем более становится малопонятным для тех, кто в церкви пребывает в качестве мирян. Однако, эта проблема имела место уже тогда, когда штатные псаломщики, должен вам сказать, занимавшие в каждом храме очень важное положение, они даже входили в категорию священнослужителей, заканчивали если не полный курс духовной семинарии, то, как правило, духовное училище и несколько классов духовной семинарии (т.е. их формальное знание церковнославянского языка было неизмеримо выше, чем у многих современных священнослужителей.) Я часто рекомендую в духовной школе нашим студентам посмотреть перечень требований экзамена на исполнение обязанностей штатного псаломщика. Эти экзамены не мог бы выдержать ни один выпускник семинарии, кончивший ее даже с отличием. Это касается, прежде всего, знания церковного устава и знания церковнославянского языка.

Наконец, один из самых радикальных по вопросу славянского языка отзывов – отзыв епископа Архангельского Ианникия (Казанского). Он, повторяю, принадлежал к меньшинству епископов, тому меньшинству, которое выступало за перевод всего богослужения на русский язык. «Наше богослужение имеет религиозно-нравственное и воспитательное значение. Оно будет вполне достигать своей цели, когда будет совершаться на языке понятном для всех – на родном русском языке. Священное писание говорит: «Пойте Богу разумно». Апостолы проповедовали на всех языках и на всех языках молились верующие. У нас в России есть литургии на языке латышском, зырянском, мордовском, но нет богослужения на своем родном наречии. Сектанты некоторых совращают потому, что их простое, понятное богослужение совершается по-русски. Богослужение совершается на малопонятном и для многих и совершенно непонятном славянском языке. Будучи великолепным по своему содержанию, оно остается не понятым. А из-за этого и без желательного влияния на простой народ. Поэтому полезно было бы славянский язык церковного богослужения заменить русским. Такая замена даст для очень многих великое счастье участвовать в богослужении не одним только стоянием в храме, но участвовать разумно. Можно русский язык богослужения ввести постепенно. Пусть сначала богослужение на русском языке совершается изредка. Начинать употребление в богослужении русского языка нужно с городов. И вообще с тех мест, где народ более развит и более сочувствует этому. Это имеет удобство в том отношении, что в городах всегда имеется несколько храмов. И не желающие присутствовать при богослужении на русском языке будут иметь возможность присутствовать на богослужении на славянском языке. Не нужно и священников принуждать к совершению богослужения на том или ином языке. Нужно предоставить это на усмотрение местных епископов, приходских пастырей. Пусть от прихода зависит заменить славянский язык русским или же до поры до времени оставить славянское богослужение. Постепенность в этом деле нужна для самих священников и вообще людей интеллигентных».

Вот здесь, на первый взгляд, возникает определенный парадокс. Епископ констатирует то, что именно образованная интеллигентная часть прихожан скорее отзовется на богослужение на русском языке. Казалось бы – почему? Ибо именно интеллигентная часть прихожан имела возможность получить такое образование, при котором церковнославянский язык преподавался им в начальной и средней школе. И тем не менее, это так. В дискуссиях, которые потом проходили на Предсоборном присутствии, на Поместном соборе, как раз очень четко было сформулировано объяснение на этот вопрос. Для людей образованных и мыслящих чем богослужение становится понятней, тем оно становится подлинней, убедительней. А вот для людей необразованных, невежественных непонятность богослужения и является как раз свидетельством подлинности его. Непонятное слово убеждает гораздо больше, чем слово понятное. От Бога должно исходить, конечно же, непонятное слово. Если слово понятно, оно слишком человеческое. Вот эта разница в подходе образованных и необразованных мирян побуждала епископов также размышлять на тему, что именно городские приходы должны были бы стать местом, в котором можно начать подобного рода эксперименты.

Но я бы сейчас хотел отойти, собственно, от темы перевода богослужения на русский язык. Не это меня привлекает сейчас. Мне кажется важным отметить следующее. Должен вам сказать, что читая на лекциях выдержки из отзывов епархиальных архиереев, я, имея в виду определенную часть наших студентов, всегда подчеркиваю, что данный епископ умер до революции, данный епископ был противником обновленцев. Так вот, мы обнаруживаем, что как раз противники обновленцев, в частности, митрополит Агафангел (Преображенский) выступали сторонниками новославянского языка. Т.е. здесь нет будущей политической ангажированности сторонников русского языка из числа обновленцев. Это были священнослужители как раз иного плана, достаточно консервативные.

Так вот, что поражает в дискуссиях той поры? Очень верное понимание того, что вопрос о языке – это не есть вопрос догматический, это не вопрос канонический. Представить, чтобы один епископ заподозрил другого в том, что он, будучи сторонником русского языка, еретик, тайный протестант, не приходится. Они были достаточно образованны для того, чтобы выстраивать очень верно иерархию ценностей. Обратите внимание, что произошло у нас сейчас. Вопрос о русском языке почему-то приобрел характер тестового опроса на чистоту православия. И это очень характерно. И  говорит это на самом деле об изменениях, которые произошли в нашем церковном сознании отнюдь не на языковом уровне. Вопрос о языке выявляет очень важную проблему об отношении к возможности русского языка богослужения. Проблему, связанную уже не только с языком.

Вот совсем недавно на другой конференции, посвященной вопросам богословского образования, одной из тем дискуссии, возникшей после моего доклада, стала тема того, а каково же наше церковное сознание. Я, конечно, как церковный историк, и, смею думать, стоящий на верной точке зрения, что христианство исторично, все-таки, верю, что Иисус Христос, хотя и был Богочеловеком, но был исторически реальной Личностью. И коль скоро христианство исторично, оно должно предполагать прежде всего в своем развитии знание своей исторической традиции, делание выводов из этой исторической традиции, опору на эту историческую традицию. Хотя, конечно, и сохранение этой исторической традиции. К сожалению, мы должны констатировать то обстоятельство, что наша современная церковная жизнь дает нам колоссальные примеры незнания истории церкви. Более того, наше церковное сознание перестало быть историчным и стало мифологичным. Миф, часто не подкрепленный никаким серьезным знанием ни истории, ни богословия, по сути дела представляющий очень часто частное богословское мнение того или иного священнослужителя, а иногда и мирянина, издающего, например, какое-нибудь периодическое издание, воспринимается многими как святоотеческий догмат, а на самом деле перед нами миф. И вот одним из ярких примеров, у всех перед глазами находящимся, является история с периодически возникающими у нас химерами псевдосвятых, которые в общем и целом возникают именно в связи с тем, что незнание истории и богословия побуждает очень доверчивых по отношению к любым средствам массовой информации постсоветских обывателей, пришедших в церковь, воспринимать на веру любую статью о каком-нибудь новооткрытом святом, который при жизни воспринимался даже как очень большой грешник, например, как Григорий Ефимович Распутин. Т.е. это проблема очень серьезная, очень радикальная. Проблема того, что наше сознание стало мифологичным. Что для убедительности христианину сейчас даже не нужно ставить вопрос, было это событие или не было. Уж очень оно убедительно в духовном плане. Поэтому будем считать, что оно было Богом попущено как реальное. Вот эта проблема является очень серьезной. И здесь тема языка как раз выявляет нам эту проблему: мы пребываем в такой ситуации в нашей церковной жизни, когда у нас знание церковной традиции отсутствует, и это побуждает многих из нас, наших современников, подменять вот эту церковную традицию многочисленными традициями. И здесь, конечно, проблема языка, будучи вот таким тестом на чистоту православия, а это так,  выявляет проблему более глубокого порядка.

В заключение я бы хотел отметить следующее. Пока большая часть выступлений, за исключением выступления Петра Евгеньевича Бухаркина, побуждает вернуться нас к той озабоченности русских архиереев начала века, которая звучала в их отзывах, и мне это представляется очень верным, потому что в конечном итоге церковь, прежде всего, должна осуществлять свою миссионерскую проповедь, а уже потом проводить время в решении тех вопросов, которые исторически всегда были достоянием всего лишь ученых круглых столов, а не  церковной проповеди.

КИФА №11(37) ноябрь 2005 года