Вряд ли кто-нибудь сегодня будет спорить, что для церкви очень важно обращение к памяти новомучеников и исповедников XX века. Однако слишком часто это обращение ограничивается лишь собиранием документов и составлением житийных сборников. Сам же опыт жизни в верности Богу и противостоянии давлению безбожной власти, опыт, с живыми носителями которого кто-то еще успел встретиться в конце прошлого века, оказывается нередко непривычным, «неудобным» - как «неудобными» оказывались при жизни и сами исповедники, такие, например, как архим. Таврион (Батозский) или мать Мария (Скобцова). Может быть, поэтому нам бывает так трудно жить в том постоянном общем усилии воспоминания, без которого мы можем потерять самый близкий к нам по времени опыт святости. И все-таки это усилие нельзя не делать, иначе мы не сможем ни войти в этот опыт, ни стать его живыми продолжателями.

Нам не хватило 5 -10 лет истории...

Интервью с духовным попечителем Преображенского братства свящ. Георгием Кочетковым

Светлана Чукавина, председатель братства во имя новомучеников и исповедников российских: О. Георгий, мы сегодня хотели бы поговорить с Вами о тех людях, которых Вы знали. Прежде всего - не могли бы Вы рассказать немного о мечёвском круге, каким он был в 70-е годы?

Николай Евграфович Пестов (1892-1982 гг.)

Поэтому я был знаком с этим опытом давно. Конечно, там был и профессор Мелехов, там были Оболенские, там была Софья Голицына, там были и другие Голицыны. Но это, правда, больше, может быть, из тех, кто окружал эту семью, именно Пестовскую. В общем-то, о мечёвских общинах, их внутренних порядках - например, агапах, ничего не рассказывалось, ничего никогда не говорилось. Лишнего вообще не говорилось. Но всё-таки по мере сближения с Николаем Евграфовичем, с Зоей Вениаминовной, потом с их дочерью Натальей Николаевной, с их внуками я всё время узнавал какие-то детали. В частности, это позволило мне добавить к этому опыту опыт Сергея Иосифовича Фуделя, собрать его произведения, найти его самого и познакомить с ним своих друзей.

Мечёвский круг был хорош тем, что, во-первых, они были целостны, во-вторых, они были верными, очень преданными своей жизни, своим внутренним принципам, несмотря на то, что могли занимать довольно высокие посты в советские времена. Известно, что тот же Мелехов был одним из руководителей Института судебной психиатрии имени Сербского.

С. Чукавина: Батюшка, а Вы помните, кто Вас привёл к Пестовым?

О. Георгий: В этот дом меня привёл в конце 69-го года архимандрит Анатолий (Кузнецов), к которому я часто ездил в Лавру. С конца 68 года, когда мы с ним познакомились, у нас были хорошие, тёплые, близкие личные отношения, а потом он, видимо, решил, что надо познакомить меня с этим кругом. Он очень ценил этот круг, очень его уважал. И он меня туда просто привёл, на улицу Басманную. Был дом - сейчас его, к сожалению, нет - где жил Николай Евграфович, напротив дома Муравьёва-Апостола, где Институт МИХМ.

Семья Пестовых. 1930 г.

С. Чукавина: Вы сразу узнали, что это опыт общинный, по каким-то деталям, ведь Вы же не встречались с этим прежде?

О. Георгий: Как-то я это уже знал. Я не встречался с этим прежде, я действительно не знаю, откуда в меня это вошло, почему уже к середине 70-х годов у меня был совершенно чёткий ориентир на общинный опыт. Скорее всего, это было связано с тем словом, которое звучало в доме Николая Евграфовича Пестова. А если не со словом, потому что я не помню этих слов, то с духом. Ну, и соответствующие акценты, конечно, висели в воздухе. И лучшие люди того времени вокруг этого как бы постоянно ходили, потому что они искали альтернативу имеющемуся порядку. Они понимали, насколько этот порядок несовершенен - этот формальный, официальный, казённый, компромиссный, а иногда даже предательский порядок. Если церковь не может реагировать на это, то значит, это порядок некачественный, значит, его нельзя поддерживать, его нельзя реанимировать, значит, нужно искать альтернативу. Понимали под этим разное, но думали так все.

С. Чукавина: В этом кругу говорили о существующих церковных порядках или вообще ничего не говорили?

О. Георгий: Люди были очень сдержаны - и Сергей Иосифович Фудель, и о. Всеволод Шпиллер, и о. Виталий Боровой - все, абсолютно все. Все они об этом что-то думали, сейчас я уже знаю, что они думали, но разговор... Люди ценили свои слова, они понимали их значение, они понимали, что за слово можно было сесть, а можно было вообще лишиться всего и всех, а немного раньше и своей жизни. Все они были люди разумные, культурные и ответственные - и друг за друга, и за то дело, которое они делали. Если они и рисковали, то они всё-таки старались рисковать собою, а не вообще всеми и всем. Меня это многому научило. Поэтому я так не люблю то, что я называю, может быть, несколько грубовато, болтовнёй - когда начинаются какие-то безответственные слова, которые произносятся несколько высокопарно, превыспренне. Если за этим нет ответственности, понимания того, что же это в жизни может значить для тебя и для других, то это болтовня, и нужно, конечно, это всячески в себе преодолевать.

С. Чукавина: Каким образом опыт Пестовых повлиял на Ваши размышления и поиски, связанные с возрождением общинно-братской жизни?

О. Георгий: Я думаю, что главным здесь был дух необходимости строить свою церковную жизнь ответственно, целостно и верно - верно Богу, верно традициям и верно друг другу. Вот эта верность, она была как бы тоже константой - или она есть, или её нет.

С. Чукавина: Сейчас всё другое - ведь тогда были советские времена, все скрывались и т.д. Остается ли для нас что-то в этом опыте актуальным?

О. Георгий: Актуально то, о чем я уже сказал - верность, целостность, желание преодолеть давление внешних обстоятельств, найти своё место в жизни, своё дело, если уж не служение. О служении много не говорили, а вот о делах ради Господа говорили. И люди в общем-то стремились к этому. Не случайно из семьи Соколовых практически все, так же как и в семье Глеба Александровича Каледы, а потом о. Глеба, стали или священниками, или матушками - если угодно, институционально и профессионально церковными людьми.

С. Чукавина: А в какой храм они ходили?

О. Георгий: На Ордынку, во «Всех скорбящих радосте». Все ходили туда, там были ещё старые священники, и, собственно, круг Соколовых сюда же примыкал, и Каледы, и Софья Голицына... Это был один из интеллигентских приходов, так же, как и храм Воскресения Словущего на улице Неждановой. После войны там ситуация изменилась, но вот Ордынка очень долго держалась. И я помню многих интересных священников, ещё дореволюционной закалки.

Это был приход с очень определёнными традициями. И, конечно, мечёвцы в основном были там. Они побаивались ходить к о. Всеволоду Шпиллеру. Мне прямо говорили: там всё под колпаком. Поэтому я долгое время не ходил к о. Всеволоду, до конца института, до 72-го года. Я уже много чего знал, туда мог заходить, тем более что это было рядом с моим институтом, на Новокузнецкой улице. Но они туда не ходили совсем - было просто опасно. И уж тем более они не ходили к о. Александру Меню. Но они, правда, и несколько негативно относились ко всему тому, что там делалось, хотя к самому о. Александру относились хорошо, тем более что мечёвские круги всегда были очень экуменически настроены. И это как раз очень важно помнить, очень важно знать, что лучшие наследники новомучеников и исповедников в этом отношении были без предрассудков, и более того, они были значительно более открыты, чем это было общепринято в простом церковном народе. Хотя, надо сказать, что и в простом народе экуменическая открытость была значительно больше, чем сейчас. Вспомним наследие о. Иоанна Кронштадтского и т.д. Это уж далеко не самые, скажем так, либеральные члены церкви. И у Николая Евграфовича это было всегда, он всегда давал католическую, протестантскую литературу без всяких проблем, без всяких оговорок.

С. Чукавина: Вот это удивительно, потому что ни по каким книжкам это не прослеживается.

О. Георгий: Да, это сейчас всё вымарывается, потому что всё это монополизировали нынешние руководители Свято-Тихоновского института и, естественно, им этого вспоминать не хочется. Вообще очень многое из подлинной жизни ими, к сожалению, искажено.

С. Чукавина: Сознательно?

О. Георгий: Абсолютно сознательно. Совершенно сознательно искажалась историческая правда, что меня, конечно, очень огорчает. Хотя они ведь помогали старым мечёвцам, они же всё-таки и делали что-то для них доброе. Но, тем не менее, их принципы позволяли вот так всё подчищать и выстраивать под себя.

Мне Николай Евграфович много раз говорил, что он был первым, кому принёс книжку «Сын человеческий» на рецензию молодой Саша Мень. И это, конечно, был один круг. Но им не нравилась некоторая излишняя, на их взгляд, культуртрегерская позиция меневского прихода и круга. Поэтому они с этим кругом не общались, так же как о. Всеволод Шпиллер. Все были знакомы, но общения между ними не было, они все друг к другу имеют достаточно серьёзные претензии.

С. Чукавина: Удивительно, всего-то было три круга и нельзя было общаться. Это просто страшный опыт так повлиял на людей?

О. Георгий: Я думаю, и это, и не только это. Всё-таки эта внутренняя раздробленность была наследием старой жизни - люди не очень доверяли друг другу. И этот элемент был у всех, даже у самых лучших - и у о. Всеволода, и у о. Александра и др. Я думаю, что это было и в мечёвском круге тоже. Это была именно старая и в то же время благоприобретённая традиция. Всё это ещё на порядок усилилось под влиянием событий XX века.

К тому времени героический период, когда люди готовы были страдать, сидеть, уже прошёл. Более того, их сильно напугали, и они уже чётко осознавали, что второй раз в жизни сил на это не хватит, поэтому они этого всячески избегали. Это была психология многих из тех, кто сидел: второй раз я этого не выдержу. Потом было сложнее, чем в то время, когда они страдали при отсидках, допросах и т.д.

С. Чукавина: Вы говорили об о. Таврионе, что он как раз не боялся этого.

О. Георгий: Да, но таких людей было очень мало. Вообще страхи были ужасные.

С. Чукавина: Как Вы думаете, мог ли быть какой-нибудь другой итог этого движения в 70-е годы или всё это так было предопределено?

О. Георгий: Было предопределено.

С. Чукавина: Почему? Давление времени?

О. Георгий: Да, с одной стороны, это давление, опасности времени, а с другой стороны, все эти движения имели какие-то свои пиковые моменты развития, ну, а это был уже период угасания.

Они нащупали какие-то моменты благодаря выдающимся людям, какими были о. Алексей и о. Сергий Мечёвы. Но этих выдающихся людей у нас было очень немного, и это надо всегда помнить. Да, были просто гениальные, удивительные прорывы, и сейчас мы узнаём о них всё больше и больше. Многое «висело в воздухе», и если бы не катастрофа, не наш русский холокост, то, конечно, это прорвалось бы для всех. Но на это нужно было ещё минимум пять-десять лет истории. А их не было.

КИФА №14(88) ноябрь 2008 года