Маргиналы объединились с маргиналами...

Но не надо бояться этого - маргиналами были и первые христиане

Беседа с известным историком Церкви, непосредственным участником процесса воссоединения РПЦ с РПЦЗ профессором протоиереем Георгием Митрофановым о плодах этого объединения

«Кифа»: О. Георгий, одним из важнейших церковных событий минувшего года было то, что в день Вознесения, в Москве в храме Христа Спасителя, который является «символом национального покаяния»,  в  присутствии сильных мира сего, произошло торжественное подписание Акта о каноническом общении РПЦ с РПЦЗ. Но вот торжество закончилось и каковы плоды, пускай и предварительные?

Прот. Георгий Митрофанов: Мне кажется, что за последние годы мы стали склонны несколько преувеличивать значение событий нашей внутренней церковной жизни. И многие события, кажущиеся при обремененности некоторыми историческими знаниями само собой разумеющимися, у нас приобретают характер чего-то эпохального. Если мы вспомним заветы отцов-основателей РПЦЗ, то увидим, что они сводились к следующему: как только в России станет возможно провести свободный церковный собор, их иерархи приедут и примут в нем участие. Именно эти заветы наконец были исполнены, хотя и достаточно запоздало. Ощущение того, что многие процессы в нашей церковной жизни происходят замедленно, несмотря на меняющуюся с калейдоскопической быстротой ситуацию в стране, например в 90-е годы, меня не покидало во время этого события.

Более того, на следующий день после подписания Акта об объединении от нескольких священнослужителей Зарубежной церкви я слышал эти же самые слова: «Нам надо было объединиться в начале 90-х годов». К сожалению, этого не произошло. Тогда происходило нечто прямо противоположное. И сейчас, говоря о том, что же все-таки произошло в праздник Вознесения 2007 года, могу сказать, что произошло то, что давно созрело и даже стало «перезревать». В этом событии для меня отразилось общее состояние нашей церковной жизни. Очень многие проблемы, осмыслявшиеся как проблемы нашими далекими предшественниками, сейчас либо не осознаются как проблемы, либо игнорируются, либо сама постановка этих проблем рассматривается как признак неверия в благополучное состояние наших церковных дел, которое на самом деле не является благополучным.

Мы должны помнить, что Зарубежная церковь XXI века - это не Зарубежная церковь 20-х-30-х годов XX века. Перед нами, об этом нельзя не сказать прямо, особенно с точки зрения религиозной жизни на Западе, одна из многочисленных маргинальных религиозных групп. Таковой они все чаще ощущали себя за рубежом. Мысль о том, что сохраниться русскими православными христианами невозможно вне России, вне связи с Русской церковью, очевидная для отцов-основателей Зарубежной церкви, с большим трудом проявляла себя в действиях зарубежной иерархии и в конце 80-х и, в значительной степени, в середине 90-х годов. Я вспоминаю свое, может быть, самое сильное переживание дня нашего воссоединения, когда мы стояли в храме Христа Спасителя друг против друга по 54 клирика с каждой стороны. Пауза возникла в силу того, что мы ожидали святейшего патриарха Алексия, высокопреосвященнейшего митрополита Лавра и президента Путина. Причем к этому времени уже многие были знакомы: мы переглядывались, раскланивались, улыбались друг другу. Было ощущение прикровенно совершающегося воссоединения двух неразрывно существующих частей Русской церкви.

Смотря друг на друга, мы уже могли избавляться от стереотипов. Они уже были не такими, какими были их предшественники. Мы сильно отличаемся от тех, кого прославили в сонме новомучеников. Мы другие, и вместе с тем мы те же, мы в Русской православной церкви, которая не только в Европе или в Америке представляет собой малую религиозную группу. Мы ведь, по существу, и в нашей-то стране, если говорить об активных, практикующих, причащающихся христианах, видящих в Церкви средоточие своей жизни - мы тоже меньшинство. И, может ли быть позволена такая роскошь нам, будучи меньшинством не только на Западе, но и в когда-то православной России, отмежевываться от тех, кто по существу уже не имеет никаких серьезных претензий богословского, политического, исторического характера к нам? Поэтому и для меня это воссоединение - событие очень светлое, очень естественное, но, увы, не столь значительное, как это могло бы быть в начале 90-х годов.

Ведь нужно иметь в виду, что и в течение 90-х  годов РПЦЗ скудела, скудела людьми, все более и более теряя то свое неповторимое, может быть, со светлыми и с темными сторонами, но свое неповторимое «зарубежническое», «карловацкое» лицо, которое чем-то отталкивало, а чем-то и очень привлекало нас. Очень большое число эмигрантов четвертой волны, экономических эмигрантов 90-х годов, наводнивших приходы РПЦЗ, заставило их  понять, наконец, самую трудную для их восприятия истину, о том, что православной России, памятью о которой они жили и поддерживали свое существование, уже не существует. Существующая Россия - это совершенно другая страна, в которой и им и нам, представителям Московской патриархата, очень трудно найти свое историческое место.

Сейчас должна идти борьба за воссоздание России. Не в полном смысле слова - в полном смысле историческая Россия уже не восстановима. Многие из них жили мечтой о том, что когда наступит великое чудо и коммунизм рухнет, появится та страна, о которой они слышали от своих дедушек и бабушек. Такой страны уже не появится никогда, а какой будет новая Россия, во многом зависит от нас. Чего в ней будет больше: русского или советского, третьеримского или третьемирского, т.е. не станет ли постсоветская Россия страной третьего мира, либо не имеющей своей истории, либо отторгнутой от своей истории? И вот эта проблема - потери исторической идентичности - пред ними тоже предстала неожиданно, когда они столкнулись с четвертой волной эмиграции. Они почувствовали, что вот эти, в значительной степени секуляризованные, подчас полуязычески настроенные люди, мечтающие, покинув Россию, ассимилироваться на Западе, но пока вынужденные, в плане психологической адаптации, посещением храмов, еще поддерживать бывшие русские стереотипы, эти люди не союзники им в сохранении того, что называется русским православием. А союзник может быть только один -  та самая РПЦ МП. Их приезды сюда в 90-е годы, их общение с нашим духовенством и нашими христианами дало им почувствовать то, что многие не понимали раньше - что других союзников у них в деле сохранения русской православной церковной традиции нет. Они поняли эту очевидную вещь. Поэтому, когда мы стояли в храме Христа Спасителя, было это ощущение: «ну наконец мы стоим друг против друга, чтобы быть вместе».

Они ведь там тоже люди разные и неидеальные и, смотря друг на друга, мы понимали, что нам есть в чем друг друга упрекнуть. Но все это ушло на второй план, потому что мы вдруг поняли всю тяжесть задачи, которая стоит перед нами. Вы вот назвали храм Христа Спасителя памятником покаяния - а я его таковым не считаю. Наоборот, он вызывает у меня двойственные чувства. Иногда мне кажется, что он потому и построен так масштабно, так помпезно, с такими жертвователями, чтобы избавить нас от труда исторического покаяния. Но, как бы то ни было, для них это был зримый символ того, что в России произошли те перемены, о которых мечтали их отцы-основатели и после которых они считали для себя обязанными вернуться в Россию. Поэтому воссоединение - это, безусловно, отрадное событие - для меня лично высветило, насколько неподъемна все-таки задача по возвращению нашей страны и нашего народа в основной своей массе в лоно Православной церкви. И здесь мы, конечно, должны объединиться.

Не могу не остановиться на еще одном важном моменте. Они, действительно потеряли свое неповторимое лицо русских зарубежников. Они уже другие. Мы должны признать, что как нам здесь, так и им в полной мере не удалось сохранить ту культурную, психологическую стилистику, которая так привлекала, например меня, в облике русских эмигрантов первой волны.

Действительно, те, кто входил в эмиграцию первой волны, часто могли дожить до старости, передав своим детям нечто. Здесь таких людей уничтожали в первом поколении. Но, к сожалению, прошло слишком много поколений там, чтобы эта неповторимость сохранилось. Можно сказать, что для христианского возрождения это не самая главная проблема. По существу, наверное, так. Но не существует другого пути православной жизни, кроме как жизни в глубокой погруженности в контекст жизни культуры и истории своего народа.

И для меня в какой-то момент стало важным, что «зарубежники», у многих из которых остаются к нам очень серьезные претензии, переступили через них. Потому что для них было очень важно сохранить Русскую православную церковь. Для меня важно определенного рода бескорыстие зарубежников. Ведь они действительно в процессе переговоров ни на чем не настаивали. Они ведь могли поставить вопрос о том, чтобы не на уровне синода, а на уровне собора нашей РПЦ МП было принято решение о воссоединении. Они могли поставить условие о необходимости нам выработать единый  церковный устав, отредактированный в духе их устава. Тем более, что их устав в гораздо большей степени, чем наш, соответствует положениям устава Поместного собора 1917-18 годов, который всеми признается самым значительным собором в русской церковной истории новейшего времени. Они этого не сделали. Они даже не стали добиваться  для митрополита Лавра постоянного места в Синоде. И за этим стояла их готовность быстрее включиться в рабочее взаимодействие.

После службы в храме Христа Спасителя и трапезы, которая проходила под руководством патриарха, был прием у митрополита Лавра для узкого круга участников  воссоединения, из числа людей, которые участвовали в нем на предварительных этапах. И в этой более камерной обстановке непосредственного общения мы говорили о том, что, собственно, это только начало, что «зарубежники» должны попытаться то немногое, что сохранилось у них, чего нам так недостает, принести в нашу церковную жизнь. Они говорили, что сейчас они это и начнут делать. А я задавался вопросом: а не поздно ли? Не лучше ли было бы им раньше, в процессе переговоров, сформулировать какие-то свои условия?

С нашей стороны этот процесс тоже был достаточно последовательным. Но если мы будем сопоставлять изначальные позиции и итоги, нужно сказать, что на большие уступки пошли они.

«Кифа»: Поэтому и говорят иногда о капитуляции «зарубежников».

О. Георгий: Мне хотелось бы уйти от такого рода определений. Если мы воспринимаем обе эти части как части церкви, а не какие-то общественно-политические организации, то я не стал бы говорить о капитуляции. Я бы выразился иначе. Они рискнули довериться нам, нашей церкви, своей, собственно, церкви, своей стране, в надежде, что им удастся сохранить, пусть в малой степени, ту оставшуюся у них уникальность, самостность, которой нам так недостает. На самом деле для меня этого мало. Для меня важней, чтобы это нечто перенеслось к нам.

Чтобы не быть голословным, приведу самые простые примеры. Достаточно посмотреть, как реагирует рядовое, но связанное с эмиграцией первой и второй волны духовенство зарубежной церкви на такие, просто позорящие нас, явления как почитание в качестве святого Распутина или же, например - это прозвучит парадоксально - движение в поддержку идеи царя-искупителя. Они, прославившие государя Николая II значительно раньше нас, достаточно сдержанно, особенно по сравнению с  нашими православными монархистами, относятся к его личности. Еще пример: в одном из последних номеров Церковного Вестника опубликовано замечательное выступление их и уже нашего епископа Домодедовского Евтихия. Он очень спокойно говорит на весьма для нас злободневную тему о мироточащих иконах, о проступании на стеклах ликов святых. Говорит очень спокойно и очень трезво, показывая нам, насколько мы подчас склонны после такого абсолютного безудержного безбожия устремляться к магии - не к мистике высокого толка, а именно к магии. Он эту тему раскрывает. Замечательная статья, тем более, что он стремится говорить на эту тему с народом. Характерно и разлитое просто в воздухе традиционных зарубежнических приходов отрицательное отношение к таким гримасам нашего религиозного сознания как идея о «Сталине-христианине» или о том, что маршал Жуков может считаться образцом православного воина. Для них это ярчайший пример кровопролитно непобедимого советского военачальника, который одерживал победы кровью своих солдат. Для них Жуков есть порождение той системы, которая в нашей стране попирала, прежде всего, церковь.

Их антикоммунизм уже не носит такого грубо-примитивного политического характера. Это глубинное понимание того, что наша страна оказалась в плену страшного дьявольского обольщения. А ведь обратите внимание, что в нашей церкви найдется много людей, готовых превратить православие в разновидность коммуно-евразийской идеологии. У них этого нет, как нет и нарочитого стремления ставить церковную жизнь в зависимость от отношений с государственной властью. Они, потомки синодального духовенства, научились в эмиграции жить, опираясь на себя, на силу своих приходских общин, на авторитет своих архиереев, они ничего не ждут от государства. И они нас могут научить как существовать в условиях правового государства, ничего от государства не ожидая, а основное внимание обращая на внутрицерковную жизнь. Все это разлито у них в воздухе. Но удастся ли им это передать нам - это вопрос.

«Кифа»: Как тогда объяснить неудовлетворение, которое сквозит в таких оценках, как, например: «Иерархии объединились, а церкви нет»? С одной стороны объединение запоздало, как Вы убедительно говорите, с другой все как-то стремительно: без собора, не очень интересуясь рецепцией народа церковного.

О. Георгий: Я уже говорил в одном из своих интервью: процесс объединения очень поздно начался и слишком быстро закончился. Так действительно можно сказать. Мне и казалось, что в этом диалоге нам нужно было как-то лучше конкретизировать свои позиции. Но тут была одна проблема. Стремление к единой Чаше, желание как можно скорее начать вместе причащаться слишком ускоряло процесс, подстегивало решение административно-канонических вопросов.

Если же говорить о теме «иерархия и народ», то я думаю, что у нас тут ситуация как с канонизацией новомучеников. Ну, нет в нашем народе церковном почитания новомучеников! Более того, наш церковный народ составляет меньшинство нашего  народа. И поэтому часто канонизация новомучеников - это открытие, которое делают представители церковной иерархии, духовенства, которые этим занимаются, для собственного народа. Народ не знает новомучеников! Также и зарубежники предстают для большинства народа чем-то экзотическим. Для значительной части нашего церковного народа эта проблема не казалась такой уж актуальной.

«Кифа»: Что же произошло с нашим церковным народом? В 60-е простые прихожане в церквах говорили членам иностранных церковных делегаций, скажем из Сурожской епархии: «расскажите правду о том, что у нас происходит». А сейчас, когда можно свободно бывать за границей, и ничем не рискуя общаться с иностранными гостями дома, это общение перестало интересовать.

О. Георгий: Совершенно естественные процессы для церковного практикующего народа. Народ церковный, в отличие от секуляризированного народа, у нас по заграницам не ездит. И по сей день. А самое главное - смена поколений. Сейчас русская эмиграция воспринимается сквозь призму пропагандистских клише советского времени. И еще, история русского зарубежья - это составная часть нашей истории, которая всеми плохо помнится.

У нас происходит очень опасная тенденция, особенно в церкви, представляющаяся немыслимой. У нас пытаются сформировать ощущение самих себя, опираясь исключительно на опыт советской истории, выбрасывая опыт русского зарубежья - вот этой альтернативной России. Поэтому все экзотично: дореволюционная Россия, русская эмиграция, а не экзотично только то, что было после 1917-го года. Эта тенденция очень опасна и, как раз, зарубежники с их, порою до фанатизма доходящей, идеализацией дореволюционной России могли бы быть  каким-то контрапунктом этому стремлению. Тем более, что я как человек уже 20 лет преподающий церковную историю, могу сказать, что сейчас чем дальше - тем больше приходят молодые люди, вроде бы собирающиеся стать священниками, в общении с которыми очень сложно апеллировать к истории, русской истории, русской церковной истории, русской культуре. Для них это уже что-то чужое и неинтересное. Я вспоминаю тех, кто приходил в 80-е годы, для них наоборот, знание истории русского прошлого помогало выстоять в настоящем. А здесь ничего не надо, кроме как выучить определенного рода набор каких-то мировоззренческих тезисов и практических действий, который сводится к соотношению прошений в одной  из ектений - 6 раз «подай Господи» и 1 раз «Тебе Господи» - поразительный утилитаризм, которое является безусловным наследием советского общества. Поразительное пренебрежение какими бы то ни было идеалами, что, опять-таки, наследие советского периода, когда была обесценена любая идеология. У нас тогда была только одна идеология. И это приучило всех к мысли о том, что искренней, честной, зовущей к высокому идеологии не существует. Для этих безыдейных, утилитарно-ориентированных молодых людях русская история со всеми ее поисками, трагедиями не значит ничего, т. к. это ничего им не дает для решения сиюминутных задач, не помогает общаться со спонсорами, добывать деньги для построения храма и разворачивания в нем богослужебного процесса - это все не интересно. Этот ужас, этот утилитаризм сознания, восприятие даже храма, в котором казалось бы все пропитано историей, историей искусства, своей страны, богословия, все в нем исторично, но, вместе с тем, этот историзм совершенно не ощущается. Более того, он сакрализуется, т.е. храм должен быть достаточно консервативен. Там все должно быть как в древлеправославной церкви, хотя какой она была, многие даже не подозревают, а вот вне этого храма начинается нормальная жизнь, органичная и естественная, совершенно секуляризованная, ориентированная на примитивнейшие стандарты массовой культуры. Обличив с амвона глобализацию, этот священник въезжает на стоянку ближайшего торгово-развлекательного комплекса и там ощущает себя совершенно органично, в этом олицетворении глобализации нашего мира. 

Возвращаясь к проблеме зарубежников: они-то как раз, может быть, сотворив себе кумира из русского исторического прошлого, тем не менее, эту проблематику чувствуют. Хотя там есть другая крайность, они склонны быть историческими мифотворцами. На самом деле историческое мифотворчество и у нас очень популярно. Когда человек не знает историю, он за правду принимает любой миф, лишь бы он работал на разрешение какой-то конкретной исторической задачи в сиюминутной ситуации. Можно сказать только одно: объединение только началось, но оно не завершилось.

Мы сейчас получили возможность быть ближе друг к другу, быть в единстве. Но, имея в виду, что русское зарубежье постепенно сходит на нет в лице носителей конкретной исторической памяти, что зарубежнические приходы, чем дальше тем меньше будут отличаться от наших приходов, и в хорошем и в дурном отношении, теряя свое лицо, нам очень важно попытаться почерпнуть как можно больше. Не репринтные издания, которые, к слову сказать, очень навредили  нам и им в свое время, а вот то живое историческое предание, без которого церковь не может существовать. То, что произошло - это благо, но процесс только начался, он будет очень трудным, мы от многих иллюзий еще не избавились относительно друг друга. В частности, и у меня была иллюзия относительно духовно-культурных возможностей зарубежного духовенства. Я прекрасно понимал, что в богословском плане они нам уступают. Даже тем священникам, которые просто закончили наши семинарии или академии советского времени. Но я имею в виду и нечто другое, то, что пронизывает атмосферу их жизни. То, что делает их людьми действительно идентифицирующими себя как русские православные христиане, не советские православные христиане (а это очень характерная форма мирочувствия многих наших священников), а именно русскими. А для них эти понятия кардинально противоположны: русский и советский. Чего у нас, к сожалению, нет. И народ, я думаю, будет постепенно вовлекаться в этот процесс. Тем более, что в конечном итоге удельный вес их иерархии не столь значителен. Я не думаю, что их иерархия как-то существенным образом может повлиять на нашу. Важно, что те люди, которые со стороны РПЦЗ в этом диалоге активно участвовали, которые приезжали сюда еще в 90-е годы, ничем особенно не обольщаются. Да и мы, оказываясь там, видели достаточно небогатые приходы, особенно по меркам западного мира. Видели православных христиан, живущих достаточно скромно, но отдающих многое своим общинам. Я ратую за то, чтобы у нас было больше общения на личном уровне. Т.к. разовое мероприятие, которое торжественно прошло с участием сильных мира сего в Храме Христа Спасителя только одна из вех на нашем пути вживания в жизнь друг друга.

Получилось так, что Русская православная церковь, которая когда-то называлась Российская православная церковь, а сейчас вообще уже нужно говорить о Православной церкви в России, стала церковью меньшинства, ибо большая часть России православной-то сейчас не является, как бы ни развлекались играми в православную народную обрядность наши нынешние безбожники, которые составляют по-прежнему большинство. Вот оно - большинство нашего современного общества.

И вот здесь возникает очень серьезная проблема. В истории православной церкви случилось так, что она действительно связывала себя с историческими судьбами тех народов, где осуществляла свою миссию. И вот это связывание с исторической судьбой народа, того или иного, приводило к тому, что православная церковь, пребывая в этом народе, не стремилась народ поднимать до уровня церкви, а сама нисходила на его уровень, пытаясь не обличать его за исторические грехи, а оправдывать эти грехи.   Пытаясь найти свое место в этой   государственно-этнической жизни данного народа, приспосабливаясь к ней. По такому пути шли национальные православные церкви, разделяясь этнически, но сохраняя догматическое единство. Но так сложилось, и у нас другой судьбы быть не может. Очевидно одно, что русская православная церковная традиция не может существовать вне контекста России, даже если речь идет о русских православных людях живущих вне России. Это погружение РПЦЗ в наш реальный исторический контекст постсоветской России является совершенно естественным шагом на путях сохранения чего-то, что еще осталось. Может это не самый правильный путь, но другого нет, других путей мы не знаем в нашей истории. В истории православных церквей, которые развивались уже в рамках того или иного православного народа.

«Кифа»: В некоторых из Ваших предыдущих выступлений, если я правильно понял, звучала мысль: вся непростая история взаимоотношений с РПЦЗ сводится к некоторому недоразумению. Вот оно было, но теперь мы его, слава Богу, выяснили и устранили. Это так?  

О. Георгий: Это не может считаться недоразумением, как не может считаться недоразумением конфликт с митрополитом Сергием митрополита Кирилла (Смирнова) и митрополита Агафангела (Преображенского) - тех патриарших местоблюстителей, которые выступили против его политики.

Долгое время позиция митрополита Сергия (я познакомился с критикой этой позиции в свои студенческие годы со стороны именно карловчан) казалась мне как историку неуязвимой. Потому что действительно на многие их обличения можно было возражать одним и тем же словом, одной и той же фразой: «Приезжайте и живите здесь. То, что вы там, лишает вас права выносить столь категорические суждения». Более того, даже когда они были правы в своей критике митрополита Сергия, их правота обесценивалась их совершенно безопасным положением. Вот почему нравственно более правильную позицию занимал митрополит Евлогий (Георгиевский), который не позволял себе даже в ситуации, когда митрополит Сергий вел себя безусловно неправильно, резко его критиковать.  Но, когда я, опять-таки как историк, с конца 80-х годов стал погружаться в мир церкви непоминающих (до этого была только книга Льва Регельсона «Трагедия Русской церкви», которая говорила о позиции непоминающих), когда открылось их видение церковной жизни в нашей стране - видение людей,  которые пребывали здесь, погибали и всю свою критику митрополита Сергия подкрепляли мученической кровью, я во многом должен был переосмыслить свое отношение к политике митрополита Сергия. Ощущение безальтернативности его политики прошло. Как часто размышляли мы? Да, плохая была политика, и карловчане в чем-то правы в своей критике, но другой политики проводить было невозможно. А на самом деле возможно. Это стало понятно, в том числе в нашей церкви, когда с канонизацией новомучеников стала обнаруживаться альтернатива церковной жизни в нашей стране в условиях гонений. Альтернатива, для многих чреватая гибелью.  

 «Кифа»: Но парадоксальным  образом подписание Акта о каноническом общении закрывает эту тему, и те примеры учащихся духовных учебных заведений, которые Вы приводили, об этом свидетельствуют.  Я слышу уже от молодых священников высказывания, которые сводятся к тому, что XX век в истории православия это то, что должно быть забыто. Как это можно забыть? Это же катастрофа!

О. Георгий: На XX веке объединение с зарубежниками точки не ставит. Наоборот, уязвленность зарубежников трагедией XX века отчасти передастся и нам. И, конечно, то, что  произошло сейчас - это не преодоление недоразумения, а понимание того, что в конечном итоге Русская православная церковь в настоящее время является продолжательницей не только иерархии карловацкой или сергианской, но всей русской церковной иерархии, которая искала пути сохранения русской церковной жизни в страшном XX веке. Наконец, мы можем сказать, что они все наши - и митрополит Анастасий (Грибановский), и митрополит Кирилл (Смирнов), и архиепископ Илларион (Троицкий), вот такие разные, они все наши.  Наши предшественники и наши учителя.

«Кифа»: Каковы же в двух словах итоги этих размышлений?

О. Георгий: Что я могу сказать? Маргиналы объединились с маргиналами. Не надо этого пугаться - маргиналами были первые христиане. Вы сами маргиналы среди маргиналов. Когда церковь становится церковью большинства, она во многом перестает быть церковью. Мы поняли свою уязвимость, свою хрупкость. Нам что больше всего мешает? Дух триумфализма. В объединении-то ощущалось совсем другое, как писал, по-моему, Туроверов, в стихотворении «Перекоп» кажется: «Нас было мало, слишком мало».

Беседовал Александр БУРОВ

КИФА №2(76) февраль 2008 года