О двоеверии, двоедушии и праве на бесчестье

Из доклада протоиерея Георгия Митрофанова «О духовно-нравственном состоянии русского общества на рубеже XIX–XX веков»

Доклад был прочитан на встрече членов Преображенского братства, проходившей в загородном доме Культурно-просветительского центра «Преображение

На рубеже XIX–XX веков Православная Российская Церковь являлась крупнейшей поместной церковью православного мира. Она насчитывала внутри своей формальной ограды около 100 миллионов православных христиан, обладала самым многочисленным и образованным (благодаря крупнейшей системе богословского образования: 4 духовные академии, 58 духовных семинарий, 187 духовных училищ) духовенством (более 112 тысяч) и самым многочисленным монашеством (около 30 тысяч) среди всех православных церквей. К этому следует прибавить, что благодаря более чем 54 тысячам храмов и 23 тысячам часовен, более чем 1 тысяче монастырей, возродившимся в XIX веке церковным земельным владениям Православная Российская Церковь являлась самой богатой поместной церковью в истории православного мира.

Однако основополагающая проблема русской церковной жизни, сформулированная еще в XIX веке замечательным русским писателем и знатоком церковной жизни Н.С. Лесковым в его простом и ясном афоризме: «Русь крещена, но не просвещена», несмотря на наличие более чем 40 тысяч церковно-приходских школ и преподавание «Закона Божия» во всех русских учебных заведениях и при наличии всего лишь 27% грамотных среди населения страны, продолжала оставаться неразрешенной в жизни большинства православных христиан России.

Выработав в ходе своего почти девятисотлетнего развития своеобразный вариант христианской цивилизации, Россия в начале XX века вступила в объективно сложный для любой страны период своего исторического развития. Будучи одной из самых интенсивно развивавшихся как в хозяйственно-бытовом, так и в государственно-культурном отношении стран мира, Россия переживала при этом интенсивный процесс зарождения секуляризованной массовой культуры. При этом в качестве основополагающей парадигмы народного сознания в стране продолжали сохраняться уравнительно-обезличивающие представления о «земле» и «общине», внешне казавшиеся оцерковленными, но по сути своей являвшиеся примитивно-архаическими и восходящими скорее к язычеству, чем к христианству.

В России веками практически параллельно сосуществовали вдохновлявшаяся аскетическими идеалами монашеской святости православная духовно-культурная традиция и ориентировавшаяся на политическую целесообразность, православно-атрибутивная монархическая государственность, которые не смогли к началу XX века выработать подлинно воцерковленную, способную отзываться на запросы современной общественной жизни государственно-политическую идеологию. В то же время православное бытовое благочестие, являвшееся на протяжении всей русской истории основным оплотом христианской религиозности в народе, стремительно разрушалось под влиянием столь же стремительно происходившей в начале XX века модернизации культурно-хозяйственного уклада народной жизни. В этих условиях исторически привыкшая сторониться профанной общественно-политической жизни православная иерархия, к тому же связанная административными путами синодальной бюрократии, не могла действенно противостоять происходившей в это время в сознании народных масс духовно-мировоззренческой секуляризации, которая обнажила во многом еще не преображенные христианством рудиментарно-языческие пласты народной религиозности. Вероятно, самым выразительным и зловещим свидетельством во многом определяющего значения этой рудиментарно-языческой составляющей народной религиозности являлось то обстоятельство, что даже в начале ХХ века несмотря на популярность в народных массах многочисленных традиций, связанных с православной обрядностью, подавляющее большинство православных христиан России, как и в предшествующие века, причащалось только один раз в год.

«В России... не произошло... того превращения христианской морали в методику и дисциплину ежедневной жизни, которое совершилось на Западе, – писал П.Б. Струве. – В России была религия и религиозность. Но в ежедневную жизнь как дисциплинирующее начало религия не проникла. Это очевидный и едва ли не самый многозначительный факт русской истории»¹. Отмеченный П.Б. Струве недостаток в русской религиозно-общественной жизни религиозно-дисциплинирующих, религиозно-формирующих эту жизнь начал обусловил наличие в ней особого, идущего из глубины народного мирочувствия критического отношения к прикладному применению церковной культуры, а порой и культуры вообще, к нуждам повседневной жизни общества.

Взятие Зимнего дворца. 1917 год. Акварель И.А. Владимирова. Акварель входит в цикл документальных зарисовок 1917-1918 годов. В этот период И.А. Владимиров работал в Петроградской милиции, активно участвовал в ее повседневной деятельности

...«Русское религиозное сознание постепенно уходило от жизни и из жизни, училось и учило терпеть и страдать, а не бороться и творить жизнь; все лучшие силы русского духа стали уходить на страдание и страдательность, на пассивность и бездейственную мечтательность, – отмечал С.Л. Франк. – И параллельно этому вся действенная, жизненно-творческая энергия национальной воли становилась духовно непросветленной, нравственно необузданной, превращалась в темное буйство злых страстей и бесплодно-отрицательного рассудочного умствования. Русский религиозный дух уже давно перестал нравственно укреплять народ в его будничной трудовой жизни, пропитывать нравственными силами земные экономические и правовые его отношения. И потому здоровый в основе реалистический инстинкт народа оторвался от духовного корня жизни и стал находить удовлетворение в неверии, в чисто отрицательной освобожденности, т. е. разнузданности мысли и чувства. Все лучшее, благородное и духовно-глубокое становилось мечтательно-бессильным, а все сильное и практически-действенное- темным и злым»².

Оборотной стороной столь своеобразного духовно-религиозного развития русского народа являлись двоеверие в религиозной мысли и двоедушие в исторической жизни. Многократно отмечавшееся как русским православным духовенством, так и русскими учеными исследователями религиозное двоеверие представляло собой причудливо сложившееся в народной душе сочетание смутно понимаемых вероучительных истин православного катехизиса с яркими языческими рудиментами народного быта и будоражащими мистическими псевдооткровениями народного сектантства. Не раз катастрофически заявлявшее о себе в русском прошлом историческое двоедушие заключалось в многолетнем сосуществовании горних идеалов церковной святости, вычитанных из житий святых и услышанных в церковных проповедях, и коллективистских обычаев, непросвещенно-языческих в своем утилитарном содержании.

Непросветленное подлинной православной культурой и усугублявшееся мировоззренческой секуляризацией религиозное двоеверие народных масс все же оставалось духовной доминантой народного сознания, отчасти сдерживавшей разрушительные стихии в душе русского народа. Однако именно на рубеже XIX–XX веков эти разрушительные стихии особенно деструктивно могли проявиться в жизни страны, переживавшей глубокие общественно-культурные метаморфозы в связи с активным выходом на арену российской истории представителей радикальной интеллигенции.

В сознании русской радикальной интеллигенции, прошедшей к этому времени путь глубокой мировоззренческой секуляризации, в качестве основополагающей и притом во многом религиозно исповедуемой духовно-мировоззренческой парадигмы уже давно утвердился социализм как «облегченная» версия коммунистической квазирелигии. Привнесение в народные массы вульгаризованных в процессе революционной пропаганды догматов именно этой по существу неоязыческой квазирелигии стало смыслом общественного миссионерства революционной интеллигенции.

Умозрительно-утопическая идейность и культурно-историческая беспочвенность русской радикальной интеллигенции в течение многих десятилетий создавали в среде интеллигенции такую духовную атмосферу, которая сделала возможной распространение в ней весьма своеобразной секуляризованной религиозности. «Говоря простым языком, русская интеллигенция "идейна" и "беспочвенна",  – писал Г.П. Федотов. – ...Идейность есть особый вид рационализма, этически окрашенный... Чаще всего он берет готовую систему "истин" и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность замещает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость: догмат, понимаемый рационалистически, святость – этически, с изгнанием всех иррациональных, мистических или жизненных основ религии. Догмат определяет характер поведения (святости), но сама святость сообщает системе "истин" характер догмата, освящая ее, придавая ей неприкосновенность и неподвижность. Такая система обыкновенно не способна развиваться. Она гибнет насильственно, вытесняемая новой системой догм, и этой гибели идей обыкновенно соответствует не метафорическая, а буквальная гибель целого поколения... Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований. Конечно, отрыв этот может быть лишь более или менее полным. В пределе отрыв приводит к нигилизму, уже не совместимому ни с какой идейностью»³.

Русская радикальная интеллигенция была обречена пережить духовную эволюцию, в процессе которой ее умозрительно-утопическая идейность превратилась в абстрактный и бесчувственный к реальному человеку морализм, а ее культурно-историческая беспочвенность выродилась в религиозно-мировоззренческий нигилизм. Закономерным результатом этой эволюции явилось обращение радикальной интеллигенции к разрушавшему ее душу, но порой способному обеспечить ей политический успех имморализму, который обрекал русскую интеллигенцию на неистовое бого – и мироборчество атеизма.

...Осуществив в рамках своей идеологии развитие губительного для России симбиоза стихийного духовно-мировоззренческого нигилизма народных масс и рационалистически обосновываемого социально-политического утопизма революционной интеллигенции, большевизм в еще большей степени способствовал взаимовосполнению все более распространявшегося в начале XX века народного безбожия и упрощенно-пропагандистского богоборчества интеллигентского марксизма. «В массе народной... религиозность всегда была полухристианской-полуязыческой. Но и это исконное полуязычество русского народа все-таки религиозно бесконечно выше и благороднее того неверия и нигилизма, которые все более и более охватывают народ, – писал Н.А. Бердяев. – ...Интеллигентское полупросвещение быстро убило остатки веры в массе русского народа. И как это ни горько, но нужно признать, что ныне русский народ менее религиозен, чем многие народы Запада, что религиозная культура души в нем слабее. Полный нигилизм легче всего овладевает русским человеком»⁴.

...Сформировавшаяся еще под влиянием государственно-цивилизационных стереотипов Византийской империи православная традиция благочестия пессимистически оценивала возможность проявления святости где-либо, кроме архиерейских и княжеских покоев и монашеских келий. Именно эта традиция во многих поколениях приучала русский народ к восприятию государственной и общественной жизни как наиболее искусительной в своей профанной обыденности и отданной на произвол низменных человеческих страстей. Поэтому распространение общественно-политической, заключенной в квазирелигиозные формы идеологии, морально санкционировавшей разнуздание этих страстей в процессе будущей большевистской революции, вполне могло найти отзвук в народных массах, мировоззренчески не подготовленных православным духовенством к преодолению подобного духовно-нравственного искушения.

Разрушение православного бытового благочестия, являвшегося многие века единственной формой сохранения в народных массах элементов церковного предания, обнаружило не только отсутствие в русском народе подлинной вероучительной просвещенности. Прежде всего, оно выявило в нем наличие во многом не преодоленной стихии языческой религиозности, которая оказывалась весьма созвучной ориентированному на разрушение основ христианской цивилизации, хотя и закамуфлированному в форму интеллектуальной марксистской утопии духовно-нравственному нигилизму русской революционной интеллигенции.

Основанная на опрощенческом примитивизме, предлагавшем идею «экспроприации экспроприаторов» в лозунг «грабь награбленное», и лжерелигиозном утопизме, подменявшем церковное учение о «Царстве Божьем внутри вас» народной мечтой о «царстве мужицком среди нас», коммунистическая идеология в устах своих большевистских «благовестников» превращалась в квазирелигиозную пропагандистско-хилиастическую проповедь. Во главу угла этой проповеди полагалась неведомая ранее русскому народу классовая мораль, которая давала всегда отвергавшееся сонмом народных праведников и постоянно вожделевшееся поколениями народных грешников «право на бесчестье». Именно этой квазирелигиозной, утопической морали суждено было разнуздать веками, хотя и с переменным успехом сдерживавшиеся в народной душе моралью церковной, низменные духовно-исторические страсти, оказавшиеся разрушительными как для самого русского народа, так и для веками созидавшейся этим народом страны.

---------------

¹ Струве П.Б. Россия. Избранные сочинения. М., 1999. С. 344–345.
² Франк С.Л. De profundis. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 496–497.
³ Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории культуры. СПб., 1991. Т. 1. С. 70–71.
⁴ Бердяев Н.А. Народническое и национальное сознание. Духовные основы русской революции. Собр. соч. Т. 4. Париж, 1990. С. 136–137.

Кифа № 2 (204), февраль 2016 года