Вперед, к отцам

35 лет назад в Принстоне скончался протоиерей Георгий Флоровский

«Прошлая судьба русского богословия была для меня всегда историей творимой современности, в которой нужно было найти самого себя», – писал прот. Георгий Флоровский (1893–1979) в предисловии к одной из наиболее известных своих книг «Пути русского богословия».

Сын почетного одесского протоиерея, он с раннего детства выказал большую склонность к учебе. Оказавшись в 1920-е годы в эмиграции, молодой философ жил в Болгарии и Чехословакии. Был членом братства святой Софии, основанного прот. Сергием Булгаковым, в 1923 г. принимал участие в работе первого организационного съезда Русского студенческого христианского движения (РСХД) в Пшерове. Флоровский был блестящим самоучкой: не обладая формальной богословской подготовкой, он в 1926 году переехал в Париж, приняв приглашение о. Сергия Булгакова на кафедру патрологии в только что открывшемся там Свято-Сергиевском богословском институте, и за пару лет подготовил «с нуля» требуемый учебный курс (конспекты которого затем легли в основу известных в России книг про византийских отцов IV-VIII вв.). В начале 1930-х Флоровский был рукоположен во священника митр. Евлогием (Георгиевским). В те же годы он занял нейтральную позицию в деле, связанном с обвинением о. Сергия Булгакова в «софиологической ереси», хотя богословски резко с ним полемизировал. В Париже в 1937 г. была опубликована и самая известная его книга «Пути русского богословия», признанная многими как основной библиографический справочник по истории духовной культуры России. После II мировой войны переехал в США, где приобрел мировую известность благодаря оригинальному подходу к рецепции и развитию святоотеческого богословия, известному как «неопатристический синтез». Также весьма значимы его труды по философии истории. В США вышло 14-томное издание его трудов; на Родине он по-прежнему остается сравнительно неизвестным, особенно в области богословия. Отец Георгий обостренно переживал роль личности в христианском осмыслении творения. В этом большое влияние на него оказал Н.А. Бердяев. Митр. Антоний (Блум) отмечал удивительную молитвенность о. Георгия: это качество, как и экуменическая открытость, вместе со строгой апологией православия, снискало ему большую известность и уважение среди западных христиан.

Мы попросили зав. кафедрой богословских дисциплин и литургики СФИ Давида Гзгзяна ответить на несколько вопросов о значении богословского наследия о. Георгия Флоровского.

Что наиболее ценно из наследия о. Георгия Флоровского? Удалось или не удалось воплотить его призыв «вперед, к отцам»? Какое место он занимает в плеяде русских богословов XX века, которых мы вспоминаем?

Для нас ценно его признание, что святоотеческое наследие требует специального творческого богословского усилия, которое предполагает собирание этого наследия если не в систему, то, по крайней мере, в некий систематизированный вид. И это значит, что при собирании оно должно проходить стадию некой «богословской реконструкции», потому что «вперед, к отцам» означает не просто формальное воспроизведение. Конечно, этот многообещающий призыв, скорее, больше остался призывом, чем превратился в устойчивую тенденцию, направление деятельности ит. д. Хотя свой вклад в провозглашенное им дело сам о. Георгий, безусловно, внес, как и некоторое число его учеников.

Но все-таки эта программа по уровню, по своему «замаху», конечно, существенно скромнее, чем, скажем, богословские поиски о. Сергия Булгакова, и вынужденно исходит из представления, что святоотеческое наследие в целом уже все важнейшие вопросы разрешило и полностью соответствует всем принципиальным потребностям духовной жизни; и дело по преимуществу за тем, чтобы его правильно собрать. А вот пафос о. Сергия состоял, конечно, в том, что богословие, как и сама церковная жизнь, как и сама история, как и существование в священной истории, никогда не может быть закрыто, не может остановиться. Следовательно, верность святоотеческому наследию означает его творческое развитие, а не просто какую-то адаптацию к современным реалиям в виде, например, переписывания древнего наследия на кажущийся более усовершенствованным терминологический язык. В силу того, что священная история – это общецерковное возрастание в полноту возраста Христова, необходимо именно реальное богословское развитие, и это должна быть действительно потребность, а не просто такой авторский девиз. Поэтому я рискнул бы сказать, что о. Сергий личность другого масштаба, нежели о. Георгий, более высокого.

Не с этим ли различием было связано то расхождение, которое случилось у о. Георгия Флоровского с кругом о. Александра Шмемана?

Если речь идет об о. Александре Шмемане, то надо сказать, что тут можно говорить лишь о косвенном влиянии разницы между о. Георгием Флоровским и о. Сергием Булгаковым, потому что прямо о. Александр Шмеман не был и апологетом о. Сергия Булгакова. Он мог позволить себе весьма критические оценки наследия о. Сергия. Тут какая-то более сложная зависимость.

Но все-таки при всех этих перипетиях они в нашей памяти в какой-то степени дополняют друг друга. Это ведь нормально для церковного предания.

Разумеется – в том смысле, что одной персоной ничто никогда исчерпаться не может. Личность о. Георгия Флоровского, безусловно, заслуживает того, чтобы его помнить. И не просто формально помнить, как исторический персонаж. Нет, это человек, который внес важный вклад в становление того, что можно было бы назвать открытым православным богословием. И в этом отношении он, конечно, дополняет общую картину православного богословия ХХ века. Без него она была бы существенно беднее.

Беседовала Александра Колымагина

КИФА № 10(180), август 2014 года