О православии и власти

Содержащееся в размещенном ниже отрывке из эссе В.В. Бибихина размышление было вызвано публикацией Н.А. Струве в 2000 г. записей заседаний братства святой Софии. Воскрешение памяти об этом братстве стало важной вехой в лучшем понимании духовного наследия русской эмиграции. Эссе примечательно тем, что оно, с одной стороны, связано с материалом в прошлом номере «Кифы», посвященным «юбилею» осуждения софиологии о. Сергия Булгакова, с другой - соотносится с тематикой предстоящей конференции Преображенского братства. Композиционно эссе выглядит очень просто - Бибихин дает отдельные выдержки из некоторых семинаров Братства со своим кратчайшим комментарием. Но плотность текста (и прорывающихся сквозь него смыслов) оказывается очень большой. Тема власти тесно связана с понятиями старшинства и иерархичности. Проблема «единоначалия», которая обсуждалась на этих семинарах Братства (и на чем фокусирует внимание Бибихин), оказывается ключевой для понимания проблемы отношения к царской власти (нечего и говорить, какой горячей она была в то время для недавних эмигрантов, обреченных на пожизненное изгнание), к светской власти вообще, для понимания проблемы автокефальности церквей, самого принципа организации жизни церкви - поместного или какого-то иного...

Для нас симпатии к царской власти у многих умнейших людей той эпохи - часто необъяснимый парадокс. Слишком очевидны для нас трагические последствия «кесарева пленения», в котором пребывала православная церковь в имперский константиновский период. Однако для людей, не ведавших того звериного лика, который открылся в истории XX века, значимой была другая сторона принципа единоначалия - возможность привести в подчинение Христу весь мир, все его «начала и власти», т.е. так понимаемое воцерковление жизни. Нельзя не отметить, насколько значимым было единоначалие в системе византийского мироощущения. Оно присутствует и в литургических текстах (один из самых известных примеров - из службы на Рождество Христово: «Августу единоначальствующу на земли...»; кажется, С.С. Аверинцев упоминал его где-то как раз в связи с вопросом о единоначалии). Примечательно, что из всех членов Братства святой Софии лишь Н.А.  Бердяев тогда жестко декларировал «готовность к полному отделению Церкви... от власти» в этом мире. Бибихин считает, что это было причиной его скорого выхода из Братства (из самих протоколов заседаний Братства это не следует с полной очевидностью). Таким образом, заключает автор эссе, вопрос, вынесенный в его название, должны снова ставить и мы.

М.Д.

* * *

<...> На заседании 13 ноября 1924 г. обсуждалась книга историка Михаила Васильевича Зызыкина (1880-1960) «Царская власть и закон о престолонаследии в России» (София, 1924). На нем о. Сергий истолковывал анафематствование в Неделю православия всех тех, кто не признает, что царю подается особая благодать Святого Духа для управления страной: он подводит это под общий принцип апостола Павла «несть власти аще не от Бога», применяя это и к советской власти, только с тем ограничением, что «подобает Богу повиноватися более, нежели человеку».

Булгаков, таким образом, с самого начала готов в принципе «сдать» царя. Конечно, царство есть священный чин, и в византийской традиции не царь зависит от Патриарха, а Патриарх - от царя. Однако в реальной истории царям не удалось быть на высоте своего идеала. Можно сказать, что христианам не удалось наладить правильную связь христианского идеала царя и внехристианских сил в нем.

Проблема царя решается, казалось бы, так просто: возвращением к раннему христианству, где царь Церкви был не нужен. Булгаков, однако, все равно называет эту проблему одной из самых трудных и страшных. Обращает на себя внимание то, что в разборе Булгакова не появляется тема разделения властей. Царь один, потому что вообще харизмы, данные всей Церкви, осуществляются в личности и потому, что царская власть не может быть раздроблена в ответственности.

Ту власть, которая сменит царя, Булгаков видит такой же единой и личной. При этом важно, что он не задает вовсе вопроса о том, как распределится харизма власти по личностям в случае разделении властей. Участники дискуссии, как и он, даже не задумываются о разделении властей. Георгий Васильевич Флоровский (1883-1962), который тоже «сдает» царя, нечаянно исключает на будущее для православного сознания перспективу разделения властей.

Через две недели, на заседании 27 ноября 1924 г. в Праге, вопрос о власти продолжается так же интенсивно. Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) отказывается от царя с еще большей готовностью, чем Булгаков. У Лосского, причем только у него среди всех участников обсуждения, очень издалека появляется перспектива «аппарата власти», внутри которого, лишь бы он хорошо действовал, не нужно выделять никакую одну личность как «Жениха Церкви». Такой аппарат работал бы «вне связи с Церковью - лишь бы его одушевляла этическая идея». Но, едва наметившись, виды на разделение властей и на отделение Церкви от государства у Лосского тут же заслоняются: среди равных внутри аппарата власти он видит кого-то одного более равного.

Выступавший после Лосского Василий Васильевич Зеньковский (1881-1962), тогда еще не священник, как все, отказывается от реального царя и так же, как Флоровский, видит православное сознание по существу и неотменимо привязанным к идее царя, одного, благословенного!

Сильнейшие церковные мыслители, собравшись вместе, говорили с широтой и свободой, причем не академически, а как реалисты. Уверенность, с какой они невзначай исключили перспективу разделения властей и отказа от единовластия на православной территории, похожа на пророчество. Эти зоркие умы нигде на горизонте не усмотрели возможности немонархической политики. Православная территория для них не исключает инославия, но под покровительством большинства.

Власть для участников заседаний едина. Единство понимается как целость и соответственно здравость. Такое единство для всех, не исключая даже Лосского, воплощается в одном лице. Участники заседаний поэтому не видят проблемы с освящением власти, которая возникла бы в республике, где лиц с равными правами оказалось бы много.

Заседание 21 мая 1925 г. в Праге перешло к положению Церкви в России. Оно было названо безысходным. Церковь в стране оказалась настолько привязана к власти, что у нее не осталось даже своего голоса: непонятно, чей голос слышался в так называемом завещании, подписанном якобы Патриархом. Оказалось, что единовластие в согласии с Церковью обеспечивало ее единство, а когда Церковь осталась одна, она естественно распадается на автокефалии еще до осознания и официального оформления раскола. Булгаков на этом заседании отметил: «Фактически мы имеем здесь настоящую автокефалию. Если бы, например, какая-либо из митрополитских или епископских кафедр в эмиграции стала свободной - разве было бы послано ходатайство митр. Петру о ее замещении? Нет, она была бы самостоятельно замещена здесь».

Булгаков применяет многозначительный термин Антона Владимировича Карташева (1875-1960) для этой фактической автокефалии: «мы с церковной Россией - в разном подданстве». Теоретически и канонически подданство для Церкви, как выяснилось в дискуссии о царе, не нужно. На практике политическая корректность, утверждает Булгаков, требует от московской Церкви лояльности «не за страх, а за совесть». «Разное подданство» фатально ведет Православную Церковь к расколу. Причина в органической связи православия с властью.

Выйдя из Братства Св. Софии, Бердяев опередил его распад. Распад Братства опередил процесс автокефализации, который члены Братства так ясно предвидели.

Из книги В.В. Бибихина «Другое начало»

КИФА №12(118) сентябрь 2010 года