«Что бы о нём ни говорили, я о нём молюсь как об иерархе, который отстаивал благо для церкви»

Исполнилось 30 лет со дня кончины митрополита Никодима (Ротова)

Митрополит Никодим

Митрополит Днепропетровский и Павлоградский Ириней: Прежде всего - послушанию. Он любил, чтобы очень четко выполнялись его благословения, и очень строго взыскивал с тех, кто их игнорировал, особенно если замечал кого-то в нетрезвом виде.

Я был секретарем ученого совета академии и летом исполнял обязанности инспектора по приему документов поступающих в духовные школы. Это было очень ответственное дело, потому что можно было набрать пятьдесят человек, а из них большая часть окажутся теми, кто был специально подослан разлагать семинарию (тогда ведь время такое было) и за полгода отсеется. Владыка всегда просил: ты ж присматривайся, ты ж верующих отбери. И я, помня, как сам поступал в своё время, как это было сложно, просматривал документы и беседовал с людьми. И вот я выбрал пятьдесят человек. Когда начались экзамены, я, естественно, был в комиссии по приему, кто-то из них поступил, а кто-то - нет. Когда уже чётко определились списки поступивших, владыка говорит:

- Давай свой список. Сейчас еду к уполномоченному окончательно согласовывать (мы обязаны были в те годы это делать).

Я дал. Он поехал, вернулся уставшим, около 5 вечера, т.е. почти полдня ушло на всё это. Пришел:

- Заходи.

Я зашёл.

- Ну ты и выбрал. Ни один не проходит у него! (смеется). Он дает два за одного, но своих. Я тридцать человек твоих выбрал, а двадцать, мы договорились, до Рождества будут висеть, чтобы они заполнили списки, если будут отчисления.

Я был старшим помощником инспектора, так мы во время дежурства выслеживали всех этих подосланных, неверующих: пришёл пьяный - всё, воспитательское совещание, отчислили. На его место встаёт хороший. В те времена из сорока принятых к концу четвертого года, к выпуску, оставалось иногда пятнадцать человек. Столько терялось из-за этих подосланных и тех, кто бросал учёбу. Такое время было, борьба велась страшная. А в тот раз впервые почти все полностью закончили обучение. Конечно, уполномоченный хотел от меня избавиться любым способом, потому что я каждый год так подбирал студентов. Всего три года у меня это получалось... 

Вопрос: А в какие годы это было?

Митрополит Ириней: До 1971 года. Потом я уехал в Японию, началась другая жизнь. А в семинарии, в академии была очень интересная, насыщенная работа. Я думал, что останусь там навсегда, но вышло иначе...

Я с благодарностью вспоминаю владыку Никодима. Что бы о нём ни говорили - а есть разные суждения - я о нём молюсь как об иерархе, который правдами и неправдами отстаивал благо для церкви. Это было в нём самое главное. У него был такой авторитет, такое влияние, такая сила слова, что он отстаивал то, что нужно было отстоять - и всё. Если сравнить, как работал в Киеве Филарет1 (они же в одно время работали): семинарию закрыли, лавру закрыли, всё позакрывали. Он просто плыл по течению. В Ленинграде тоже планировали закрыть академию и семинарию, вы это знаете. Уполномоченный Жаренов уже почти торжествовал, а владыка Никодим спокойно ходил. Все говорили: ну вот, закроет академию и семинарию - что же будет? Владыка на Синоде говорит:

- Если переносить Ленинградскую семинарию и академию в Загорск, надо расширить там площади.

И началась работа: поликлинику, больницу убрали, там сейчас семинария, расширили площади. А потом он уехал куда-то в Аддис-Абебу или другое место. Приезжают оттуда 30 человек африканских студентов, открывается факультет африканской молодёжи - попробуй закрой семинарию! И там расширил площади! Это был такой характер. Я, конечно, восхищался им.

На меня наседали спецслужбы, КГБ - «без нас же никуда!» А я говорю:

- Что вы ко мне пристали? Да, я остался при академии.

- Ты должен работать с нами, иначе выгоним.

- Ну, выгоняйте.

Допекли так, что я пожаловался митрополиту Никодиму: «Не могу больше! Вопросы пусть задают, если им надо. Но я же не могу писать им отчёты и т.д. Это даже присяге не соответствует». - «Хорошо-хорошо, больше не будут, больше к тебе никто не подойдёт. Успокоился?» Я успокоился. И никто не подходил.

Потом говорит: «Поедешь со мной в Святую землю». Это был декабрь 1970 года, как раз после войны, когда в Иерусалиме уже не было границы, а солдат ещё было очень много. И оружие было, и стрельба ещё была. Начальник миссии архим. Иероним (Зиновьев) весь седой был - столько они всего пережили. И вот приехал митрополит Никодим, очень авторитетный, израильские власти относились к нему с большим почтением. Владыка запретил нам ходить на Гроб Господень ночью, потому что в городе было очень неспокойно. А сходить очень хотелось: как это - один раз сходили и всё? Был там такой о. Николай из Псковского монастыря, член миссии. Он говорит: «Отец Ириней, я тут знаю все проходы, я же тут живу. Хочешь, ночью тебя туда сведу и сам поклонюсь?» - «Конечно, хочу!» Встали где-то в два часа ночи и пошли. Он говорит: «Службы нет, но храм открыт, мы пройдём». Приходим - никого нет. Я ткнулся в Гроб Господень, смотрю, а там митрополит Никодим молится! Выхожу: «Ну, отец Николай, вот мы попали, сейчас нам так влетит!»

Вопрос: Он увидел Вас?

Митр. Ириней: Нет, он не увидел. Он молился. Говорю: «Убегать уже не будем, что Бог даст». Он выходит заплаканный, очень спокойно говорит:

- О! Вы пришли, не побоялись?

- Простите!

- Ну ладно, иди помолись. Не спеши. Я ещё на Голгофу пойду, в пещеру Никодима... Потом вместе домой пойдём.

Я пошёл. Что меня поразило - весь Гроб, вся плита, как будто там налил воды кто-то, - это были его слёзы. Не знаю, сколько он там молился, но там вообще невозможно молиться и не плакать. Мы там были недавно, совершалась литургия, было восемьдесят человек из Днепропетровска. Почти все говорили: «Что делать, владыка? Бегут слёзы и всё!» А я говорю: «Пусть бегут. Плачьте побольше. Это как раз то место, где это легко делать».

И вот я тоже зашёл тогда, помолился. Потом владыка говорит:

- Как же вы не побоялись?

- Владыка, простите. Мы-то вдвоём. Как Вы?

- Ну, я-то всё знаю.

- Я с отцом Николаем, он тоже всё знает.

- Ну ладно, видите, что творится.

Он купил какую-то большую лепёшку, разломал. Идём, кушаем, беседуем.

- Давайте договоримся, всё-таки не ходите, я переживаю.

И мы больше уже не ходили, по послушанию.

Приехали, через месяц он говорит: «Поедешь со мной на святую гору Афон». Боже, какое счастье! Он тоже опекал этот монастырь, чтобы не закрыли. Его греческие власти и выставляли, и связывали, и наручники надевали - всё было. А он пробивался без визы, утешал братьев и быстро уезжал. А тут он уже официально приехал, все встречают. Прибыли поздно ночью в Уранополис - кто повезёт? Зашли в какое-то кафе - дым, жарят, а мы голодные! Покушали, и он договорился по-гречески с каким-то катерком, а у нас багажа только чемоданов штук двадцать - вещи для братии, всё, что передавали из Москвы. Согласился он нас отвезти: знаю, довезу. Мы погрузились - катер опустился до самой воды: волны, темнота, ничего не видно! Куда он везет? Все переживают. Появился первый огонек, мы обрадовались, а он: «Нет, ещё далеко». Он хоть и быстро плыл, но до места действительно было далеко.

Приезжаем ночью где-то в пол-второго или в два часа ночи, а там как раз отдых, монахи спят. Стучим в ворота - никто не отвечает, мёртвая тишина. Переводчик пошёл, увидел в каком-то окне маленький огонёк. Он начал камушки кидать туда, потом и этот огонёк пропал: монах испугался, что его бес искушает, и этот огонёк потушил. Потом он начал громко кричать, монах понял, все вышли встречать - в облачениях, митрополиту вынесли мантию, торжественно под колокола вошли в храм, начался благодарственный молебен. Это нельзя без слёз вспоминать, так всё было трогательно.

И у меня было такое настроение: вот бы остаться там, никуда не хотелось. Игумен Авель был тогда, просит владыку: «Оставьте нам Иринея». Митрополит Никодим отвечает: «Ему место уготовано». Думаю: куда же он меня? Потом он говорит: «Ты запасайся терпением, тебе место будет уготовано». В Святой земле архим. Иероним тоже просил меня оставить, а владыка: нет, нет, нет. Потом по возращении домой, он говорит:

- Теперь поедешь сам, без меня.

- Куда?

- В Японию.

Были и слёзы... Но я никак не мог отказаться после того, что он сделал для меня.

Вопрос: А Вы никогда не интересовались Японией?

Митр. Ириней: Никогда. Языка я, конечно, не знал. Говорит:

- Если будет трудно, сообщай. Я найду причину, вызовем, вернёшься.

Так и было. Однажды я приехал в Питер, прямо к нему, а он лежал на спине после инфаркта, ему нельзя было подниматься. Лежит и читает правила из Кормчей книги, не помню, какого Вселенского собора. Знаете, такая толстая книга. Говорит:

- На, проследи.

Я слежу - он наизусть читает эти правила, т.е. он наизусть изучал Кормчую книгу вместо того, чтобы лежать спокойно.

- Знаешь, надо их изучать. Вдруг будут какие-то богословские встречи и надо будет оперировать правилами, дорогой. Учи, изучай.

Так он правил восемь, наверное, наизусть прочитал. Потом поговорил со мной, благословил, я уехал и в памяти осталось, как он лежит, не двигаясь, на твёрдой лавке, двигает только руками, читая книгу - то положит, то опять возьмёт.

Вопрос: Помните ли Вы свою последнюю встречу с митрополитом Никодимом?

Митр. Ириней: Последний раз я его видел, когда приехал в отпуск, а он собирался в Ватикан приветствовать нового папу. Он был после инфаркта. Я говорю:

- Владыка, что же Вы себя не жалеете? Может быть, пусть лучше кто-то другой поедет?

- Сын мой возлюбленный, я должен поприветствовать его от имени церкви, как старший член Синода, по протоколу. Так я и сделаю, а сколько Бог отмерил - столько и будет. Как ты?

- Вот, в отпуск приехал, поеду к маме, к папе.

- Поезжай, поезжай.

Это была последняя встреча. Потом, находясь у родителей, в день моего Ангела, я помолился в монастыре. Пришли домой, чтобы сесть и пообедать. Вдруг звонок: митрополит умер в Ватикане. Трапеза была наполнена печали. Я перекусил, сел в самолёт и полетел. Мне сказали, когда привозят тело, когда похороны, я в них участвовал. Поэтому, когда приходит этот день, конечно, вспоминаешь с благодарностью. Есть что вспомнить - и строгость, и доброту. У него был такой характер, что мог и поругать - и строго поругать. А в конце рабочего дня подойдет: «Пойдем на улицу». Походим по улице, попросит прощения, поговорит, утешит. «Ну что ж, по работе получил взбучку, остынь и приступай, надо работать и не обижаться, понял? Завтра ещё день, надо, чтобы ты отдыхал ночью, не бдел, а спал спокойно». Это у него тоже было - умиротворял. Когда на Рылеева был Отдел внешних церковных сношений - выйдет и всё ходит, ходит. Да, тогда тяжело было работать.

Спаси Господи, что вы напомнили мне о нём. Я всегда вспоминаю его с большой любовью и благодарностью.

Помню, как он провожал меня в армию на третьем курсе академии. Ну кто я был? Студент, солдат. А он писал мне письма. Они сохранились. Я три года отслужил и в конце написал ему письмо, что вот, беспокоюсь, мне же надо поступить. Он пишет: когда бы ты ни приехал, ты будешь восстановлен. Я это письмо по сей день берегу...

Вопросы задавали паломники Свято-Петровского братства

---------------------

1. Филарет Денисенко, в то время митрополит Киевский и Галицкий, ныне глава раскольнического образования УПЦ (КП)

КИФА №11(85) сентябрь 2008 года