Обыкновенный атеизм Из тем политических наиболее остры - религиозные и школьные. С известными оговорками можно было бы сказать, что Россия охвачена сейчас борьбой начал веры с началами знания, именно борьбой, потому что они противопоставлены друг другу. Над всем этим лежит, конечно, материальная нищета... (Из дневника Н.Н.Пунина, 25 августа 1925 года) ![Image Image](https://a.gazetakifa.ru/images/stories/editions/kifa_82/kifa_082_03_01.jpg) Разрушение храма Христа Спасителя. 1931 г. Союз воинствующих безбожников (СВБ) - одна из самых известных общественных организаций 1920-1930-x годов. Многочисленность рядов СВБ и его активная широкомасштабная деятельность общепризнаны в отечественной историографии. Однако большинство авторов принимают секуляризацию массового сознания a priori, не предпринимая попыток выявить механизм внедрения безбожия в общественную идеологию и рассмотреть эту проблему в контексте повседневности. Обращение к документам рукописного отдела Государственного музея истории религии (РО ГМИР) дает возможность с полным основанием утверждать, что успехи безбожной пропаганды объясняются во многом ее прочной связью с повседневностью. Комплекс документов, составляющих «Дело 52» (ф. 4, оп. 2), носит общее название «Автобиографии безбожников»1 . Он не является единственным в своем роде и может быть включен как составляющая в целый ряд массовых источников, отражающих взгляды «простых людей» на религию, атеизм и политику государства по этим вопросам в 1920 - 1930-e годы. В пользу необходимости изучения данного и подобных источников свидетельствует отсутствие работ, посвященных «рядовому безбожнику». <...> Большинство опрошенных являются мужчинами в возрасте до 40 лет, со средним образовательным цензом, постоянные жители города в течение ряда лет, социально активные. Высокий процент выходцев из деревни, адаптировавшихся в городе, свидетельствует о резком разрыве с прежней средой. Эта перемена социального статуса отразилась на мировоззрении опрашиваемых: с религией порвали 96% опрошенных, родители которых были религиозны в подавляющем большинстве (86%). Несмотря на 17 лет тотальной антирелигиозной пропаганды, разница в количестве порвавших с религией до и после революции незначительна. Видимо, эти данные явились неожиданностью для лиц, обрабатывавших результаты анкетирования: это единственная графа таблицы, имеющая исправления. <...> Разговор по душам Круг проблем, затрагиваемых в источнике, довольно широк. Обычным представляется наличие в нем бытовых проблем, касающихся конкретных материальных интересов респондентов. В их числе есть конкретные просьбы, адресованные именно обследующей инстанции: «И прошу вас о том, чтобы вы посодействовали моей просьбе насчет школьниц, нельзя (ли - И. Д.) сделать бесплатным учение их» (л. 308); «И просим вас, чтобы улучшили жилищные условия, т. к. у меня дети учатся, а уроки делать негде» (л. 323). Но есть и просьбы, писанные явно «на авось», авторам которых безразлично, куда они обращаются: «Дорогие товарищи, войдите в мое положение, как отстоять мое помещение, комната одна - полторы сажени, в подвале, сырое помещение» (л. 308). Наличие таких обращений показывает вынужденное социальное иждивенчество определенной части рабочего класса как сложившуюся черту общественной психологии конца 1920-х - начала 1930-х годов. В большей степени меняют сложившиеся стереотипы о том времени абстрактные сетования респондентов «на жизнь». Это странно хотя бы потому, что на вопросы отвечали люди, относительно удачно адаптированные новым строем. Они имели конкретную профессию и благодаря ей - социальный статус, который официально был довольно высок. В отличие от множества других, они были трудоустроены, т. е. хотя бы минимально гарантированы в завтрашнем дне. Действительно, о безработице респонденты упоминали крайне редко, только в связи с проблемами родственников. Но общее ощущение безысходности существования характеризует многие ответы. «Живем для того, чтобы работать, кое-как питаться» (л. 283); « ... жизнь скудна, бедна, не имею слов для выражения» (л. 94); «Провожу время в очередях и стирке ... Всегда расстроена как собака» (л. 174). На вопрос о проведении досуга многие респонденты отвечают так: «Свободного времени нет, праздника тоже нет, никуда не хожу, все время провожу дома» (л. 220); «Сво6одное время проводим так: день отдыха - стирка белья, остальное время в очереди по магазинам за продуктами» (л. 215). «Сами никуда не ходим, и у нас никто не бывает» (л. 283). Разумеется, при любом социальном строе найдется определенное количество пессимистов, по высказываниям которых судить о чем-либо будет неправомерно. Более симптоматичным представляется «оптимизм» сравнительно небольшой части респондентов: «Но мы привыкли и хуже переживать, и переживают еще хуже нашего» (л.133). Характерно, что неудовлетворенность жизнью представлена очень «материалистично»: «Жизнь моя протекает в настоящее время очень плохо, частенько сижу и бываю голодная, потому что моего заработка не хватает для моего семейства» (л. 132); «...расходов ... на диету и жизнь недостает» (л. 93). Кроме жалоб на материальные трудности, звучит еще абстрактная неудовлетворенность состоянием и течением жизни, которую, однако, респонденты не в состоянии сформулировать: «Вся эта жизнь меня не удовлетворяет ни с какой стороны» (л. 14). Судя по многочисленности подобных ответов, в данном случае профессиональная принадлежность респондентов отнюдь не служила гарантией формирования у них высокого уровня пролетарского самосознания. Видимо, для определения своего места в социальной системе нового общества респондентам недостаточно было чувствовать себя действительным или провозглашенным гегемоном: они нуждались в ориентирах более личного характера. Удачному самостоятельному поиску этих ориентиров не могла способствовать как низкая грамотность, так и политика государства, стремившегося занимать приоритетные позиции даже в вопросах частной жизни своих граждан - своей социальной опоры. <...> ![Image Image](https://a.gazetakifa.ru/images/stories/editions/kifa_82/kifa_082_03_02.jpg) Проект Дворца советов, который планировалось построить на месте взорванного храма Христа Спасителя Государство как духовный пастырь Факт апелляции к государству как к доверенному лицу в большей или меньшей степени заметен в любой группе высказываний. В источнике, например, отражены специфические женские проблемы. Они вполне традиционны, но в контексте данного документа интересны тем, что женщины напрямую связывают свои жизненные коллизии с политикой государства. Очень личностное отношение к государству прослеживается во многих высказываниях, касаются они быта или более высоких сфер: «... что-то великое произошло. Я не могу простыми словами объяснить, но знаю, что муж не может меня бить. Что женщина равноправна с мужчинами» (л. 243). Государство представляется последней, верховной инстанцией для людей, потерявших прежние духовные ориентиры. Растерянность и неспособность обрести себя в изменившемся мире видны во многих ответах: «Я, Федор Арxипов, думаю: где вера, где правда, где бог и где черт, куда пойти, кто за меня заступится» (л. 10); «Читаю газету, редко, никому не верю...», «В кого мы верим, мы и сами не знаем» (л. 98). Потеря жизненных ориентиров и дискредитация моральных принципов, инспирированная государственными структурами, внедрявшими удобную им идеологию, вынуждала отдельных людей и общество в целом заполнять образовавшийся вакуум. Будучи не в состоянии жить по прежним канонам, респонденты настойчиво просят объяснить, в чем же состоят новые правила: «Товарищи, писать больше не знаю. Просьба к вам почаще объясняйте нам» (л. 323); «Может, я не так понимаю, то прошу разъяснить» (л. 164); «Подчиняюсь власти, как поставит, так исполняем» (л. 206). В этом случае источник демонстрирует факт духовной недееспособности определенной части общества, которая нуждалась в государственном санкционировании при выборе мировоззренческих позиций и формировании самосознания. Ответы респондентов характеризуются очень личностным отношением к государству, проблемы и нужды которого отождествляются с собственными: «...нужно работать для нашего государства, чтобы наше государство росло и крепло» (л. 87); «...Я желаю работать для себя, а также дать, помочь государству» (л. 178); «...считаю лучшее будущее впереди и стараюсь как лучше и больше сделать, в этом нахожу отраду» (л. 243). Демонстрируя четкую ориентацию на о6щественно-полезный труд, респонденты благодарят государство и власть, воспринимая все данное ими как благо: «Жизнью этой довольна и подхожу к социализму» (л. 175); «Если бы не Советская власть, я бы теперь самым последним человеком была... А при советской власти смогла я пробиться в люди» (л. 312). Эти ответы показательны, даже если не все респонденты 6ыли до конца искренни, поскольку официальная ориентация масс на государство в любом случае прослеживается в их высказываниях. Апофеозом такого стремления выглядит высказывание рабочего-заклепщика: «Теперь надо быть больше убежденным к новой жизни. Как нам говорил поп, что бог не сделает - так лучше, т. е. все к лучшему - нет, теперь что Советская власть сделает, так все лучше, т. е. все к лучшему» (л. 145) Наука как религия Государство, взявшее на себя роль духовного пастыря своих подданных, должно было позаботиться и об аксессуарах, подтверждающих его полномочия. Например, в ранг божественных чудес были возведены научные достижения, а сама наука подлежала культовому поклонению. По ответам респондентов понятно, что они прямо и недвусмысленно воспринимают такую подмену: «...Я более верю в теорию Дарвина, чем в священную историю» (л. 16); «Слышанные мной лекции и беседы ... кажутся мне гораздо ближе к истине, чем миф о сотворении мира в 7 дней» (л. 113). По мнению опрашиваемых, наука одним своим существованием доказывает уже, что «Бога нет»: «Потом я стал изучать физику, и она отбила у меня всякую охоту изучать закон божий» (л. 328); «...когда знаком с астрономией, то усваиваешь себе - есть ли бог, или нет его» (л. 333). В представлениях респондентов теперь наука в состоянии объяснить смысл существования человека и помочь в тех ситуациях, когда раньше просили о божественной помощи: «Я пошел к попу за исцелением, у меня была на то причина. Но, конечно, исцеления не получилось. Я решил, что от моей причины меня может избавить только наука» (л. 31); «Нечего уповать на бога, а нужно надеяться на науку...» (л. 317). В ответах респондентов называются причины, которые привели их к новым убеждениям: «...человек произошел от обезьяны ... уж больно похож он на обезьяну» (л. 68); «Я даже ходила в Московский анатомический музей смотреть, как людей разрезают, и убедилась, что особого места для души в теле человека нет» (л. 28); «Я считаю: умер человек и превратился в падаль» (11. 87). Определенная часть респондентов способна ориентироваться в том, что от них хотят услышать: «Наши взгляды хорошие на происхождение земли, человека и загробную жизнь» (л. 88); «Мои взгляды на происхождение земли, человека точно совпадают с указанием в книгах по геологии» (л. 203); «Поскольку я безбожник, то у меня и взгляды на происхождение земли и человека и загробную жизнь с научной точки зрения, но не с церковной» (л. 14). Кроме очередного противопоставления «наука - церковь», последнее высказывание интересно еще и комментарием составителя: «Но обследуемый выразить свои мысли, как что произошло, «с научной точки зрения» совсем не может» (п. 14). <...> Выводы Опредeлeннyю часть проблем, сформулированных респондентами в своих высказываниях, можно рассматривать как традиционные, свойственные людям данной социальной принадлежности. Это бытовые и материальные трудности, жалобы на жизненные коллизии и социальную несправедливость. Однако основную ценность источнику придает наличие в нем косвенной информации социального характера. Она дает свидетельства того, что атеистическое воздействие на респондентов осуществлялось прежде всего с помощью стиля повседневной жизни: через быт, школу, семью, средства информации, культуру... это способствовало формированию в массовом сознании элементов новой идеологии и готовило к восприятию социалистических догм, долженствующих заменить традиционную религию. Источник показывает, на каком обыденном, бытовом уровне шло создание системы жизненных ценностей, предложенных народу идеологическими структурами новой власти. Репрезентативность источника и достоверность выводов, сделанных на основе его исследования, могут быть подтверждены с помощью других материалов, как опубликованных, так и не подвергавшихся публикации2 . Обращение к неопубликованным материалам РО ГМИР позволяет, как представляется, осветить одну из наименее исследованных сторон деятельности советской антирелигиозной пропаганды: формирование атеистического мировосприятия в тесной связи с повседневной жизнью3. Ирина Николаевна Донина, заведующая отделом развития образовательных программ музейной педагогики ГМИР (Санкт-Петербург) ------------------------ 1 Исследуемый источник принадлежит к фонду (бывшему архиву) П.А. Красикова, одного из руководителей СВБ СССР, редактора журналов «Революция и церковь» и «Воинствующий атеизм». Документы поступили вместе с другими в Государственный музей истории религии (ГМИР) из бывшего Центрального антирелигиозного музея (г. Москва) в 1946 году и были включены в научную коллекцию рукописного отдела ГМИР в июле 1953 года. 2 Архив Российской академии наук. Книга отзывов и пожеланий Музея истории религии Академии наук. Ф. 221, оп. 2, д 13 РО ГМИР. Отзывы читателей о брошюрах Н. Амосова. Ф. 4, оп. 2, д. 74; РО ГМИР. Отчеты о диспутах, проведенных среди колхозников, работников совхозов, рабочих на темы антирелигиозных книг: «Религия - враг урожая», «Как работают и живут в безбожном колхозе», «Сказка о загробном мире», «Сказка о Христе», «Пасха - вредный пережиток» и Ф. 4, оп. 2, д. 61; Почему мы стали безбожницами. М., ГАИЗ, 1933; Революция в деревне: Очерки / Под ред. В.Г. Богораз-Тана. М; Л, 1924. 3 Статья впервые опубликована в журнале «Клио» N 3 (6) за 1998 под названием «Автобиографии безбожников» как вид массового источника по социальной психологии рубежа 1920-1930-х годов». Здесь приводится в сокращении. КИФА №8(82) июнь 2008 года |