«Где мой любимый верблюд!» или Несколько слов о рождественских мотивах поэзии андеграунда  Ян Брейгель Старший. Поклонение волхвов Отец Александр Шмеман, чей голос через глушилки долетал до советской интеллигенции, как-то заметил: «Социологи – и притом совсем не религиозные социологи, как, например, Дюркгейм, – давно уже доказали научно и объективно, что праздники принадлежат к самой глубокой, к самой первичной основе человеческой жизни и культуры». В СССР неофициальные авторы осваивали тему церковных праздников, и самым востребованным из них оказалось Рождество. Больше всего рождественских текстов написал Иосиф Бродский – 23. Его стихотворение «В Рождество все немного волхвы», написанное 24 декабря 1971 г., незадолго до отъезда из СССР, пользуется наибольшей известностью. Здесь мы попадаем в пространство картины какого-нибудь нидерландского художника: «Валит снег; не дымят, но трубят / трубы кровель. Все лица, как пятна. / Ирод пьёт. Бабы прячут ребят. / Кто грядёт – никому непонятно». Качественная картина, хотя, на мой взгляд, слишком эстетская: нет в ней интонации хождения над бездной. Стихи нобелевского лауреата повлияли на последующую разработку рождественской темы. Так, Елена Игнатова вслед за ранним Бродским избирает «картинную» манеру изложения. Её «Стихи к Рождеству» 1974 года содержат все необходимые атрибуты праздника. Мы встречаем здесь и волхвов, и Марию с босыми ногами, и склонённую низко в небе звезду. Пятистопный ямб в своём неторопливом движении доносит до нас «мирный хруст овса, дерев ночных скрипенье, / да мерный снега ход, да в котелке кипенье». Описывая рождественский вечер, Игнатова не забыла, что вся сценка происходила в холодной пещере, что в это время «метель водила по снегу пером». Рукой мастера набрасывает она масштабное полотно, отсылающее нас и к евангельскому сюжету, и к западноевропейской живописи одновременно. Виктор Кривулин, ключевая фигура ленинградской неофициальной поэзии, посвятил празднику стихотворение «Звезда Вифлеема» (1977). Поэт пытается найти новые слова и образы для легко узнаваемой картины. Он не ставит перед собой вопрос о расширении культурно-исторического поля дискурса, как делают это Седакова и Шварц. Его задача скромнее: найти оправдание той несколько старомодной речи, которая неизбежно поднимает поэта над толпой и уводит в дали Серебряного века, в постсимволистские пространства. И он находит решение в снижении патетики, в осторожном использовании библейской лексики. «Звезда», «Новый завет», «хлев» – вот те немногие слова, которые связывают кривулинское стихотворение с классическими текстами о Рождестве. Он начинает вообще как бы не о том: «Вспомни заработок мутный – / и крестьянского труда / мука, посолонь, звезда / вспыхнет искрой изумрудной». Но искра уже символизирует Спасителя: «...зернью Нового завета / смертных ночь озарена». И только в третьей строфе складывается цельная картина: «И стоит под крышей хлева, / над соломенной дырой / точка вечности сырой – / дух навоза, глины, хлеба». Живой рисунок. Другой известный поэт ленинградского культурного подполья – Сергей Стратановский посвятил Рождеству несколько стихотворений. В тексте «Сомнения волхва» автор обращается к соц-арту. Его лирический герой – старый маг, сомневающийся в рождении Спасителя. Он размышляет как советский командировочный, которому не хочется ехать в медвежий угол: «Знаю: в гостиницах грязь», «То-то, должно быть, клоповник и глухомань». Впрочем, информация о появлении новой звезды заставляет волхва пуститься в путь: «Эй, слуги, / Где мой любимый верблюд!» В первой части диптиха «Колыбельные стихи» поэт создаёт почти каноническую вещь с волхвами, горящей свечой и тихо поющей Девой. Но движение в сторону «иконности» обманчиво. В свою полиметрическую (в рамках силлабо-тоники) композицию автор вводит фольклорные элементы: волхвы в качестве подарка приносят Младенцу месяц с неба. Не вписывается в канон и образ волков, которые присмирели, слушая напев Девы. В этих стихах Стратановский движется в сторону примитивизма. Текстов о Рождестве действительно много. Чичибабин, Никитин, Сабуров, Шварц, Седакова, Щедровицкий, Зобин, Надеждина, Пудовкина... Всех авторов и не перечислить. И каждый нашёл свои краски, свои слова, чтобы сказать, как мог, как получилось – о радости и о надежде. И о трагической судьбе любви в этом мире. Борис Колымагин Кифа № 1 (233), январь 2018 года |
