Веруня

Рассказ Николая Кокухина

1.

Уже стемнело, а я все еще не знал, где буду ночевать. В храме не осталось ни одного человека, и я вышел за церковную ограду. У ворот стояла невысокая щуплая женщина; казалось, она кого-то поджидала.

-Не скажете, у кого можно переночевать? - обратился я к ней.

-Ну как не скажу - скажу, - с готовностью откликнулась она, как будто меня и дожидалась. - А я стою и думаю: чего я стою? - продолжала женщина, разговаривая со мной как со старым знакомым. - Оказывается - вот зачем.

Мы прошли метров сто по улице, на которой находился храм, а потом свернули направо, в узкий переулок. Через одну-две минуты мы остановились около небольшого домика в два окна, закрытых ставнями. Женщина открыла калитку и постучала в третье окно, у невысокого, в несколько ступенек крылечка. На стук вышла хозяйка.

-Каво Господь послал?

-Свои, Веруня, свои.

-Маняша, заходи, милая.

-Да я не затем. Возьмешь человека переночевать?

-А кто он?

-Приехал к нашему батюшке.

-Почему не взять. Доброе дело на два века: на этот и на тот.

-Вот и ладно.

-Абасловение у батюшки надоть наперед взять.

-Вот и сходите вместе к нему. Он счас у себя.

Когда мы пришли на церковный двор, отец Амвросий, мой давнишний друг и наставник, сидел под раскидистым кленом на лавочке и разговаривал с духовной дочерью, которая приехала к нему за советом. Он благословил Веруню, сказал ей несколько теплых слов, и мы вернулись обратно.

2.

Дом моей хозяйки состоял из прихожей (она же кухня) и горницы, разделенной на две части. В доме было чисто, уютно, самодельные половички заглушали шум шагов; в переднем, красном углу было множество икон, среди них выделялся большой образ Святителя Николая, перед ним теплился огонек лампады - я оказался в знакомой привычной обстановке.

-Не стесняйся, сынок, будь как дома. - Веруня уже надела домашние тапочки и суетилась на кухне. - Когда верующие встренутся, они ближе брата и сестры по крови.

У нее были ясные, несмотря на преклонный возраст, глаза, бесхитростное выражение лица; голову покрывал темный, без рисунка, платок, так что волос совершенно не было видно; весь ее облик был опрятный и простой.

-Счас будем вечерять, - сказала она. - Я сварю картох, а к картохам - квашеная капуста: я сама солила; вроде удалась.

-А у меня есть баночка сайры и полбуханки бородинского, - сказал я.

-Ну, тавда у нас пир горой.

От сваренного картофеля поднимался теплый пахучий пар, в капусте светились пурпурные глазки клюквы, бородинский хлеб был мягкий и ароматный, кусочки сайры блестели от масла - у меня, изрядно проголодавшегося, взыграл аппетит.

Мы помолились и сели за стол. Картофель был необыкновенно вкусным.

-Из своего огорода? - поинтересовался я.

-Из свово. Посадила ведро, а накопала три куля: кто любит Бога, добра получит много.

-А капуста?

-Моя. Вымахала такая, что не обхватить. Пару вилков оставила на зиму, пару посолила, а остальные в храм отдала... Скушение из-за них, овощей, вышло.

-С кем?

-С соседом. Говорит: «Пошто у тебя все прет как на дрожжах, а у меня - пусто. Земля-то, поди, одна. Может, удобренне какое ностранное кладешь али рассада какая-то особенная?» Я говорю: «Ничего особливого у мене нетути». «А в чем дело тогда?» «А в том, что я все делаю с молитвой, с абасловением...» «Да ну, заливай! - не верит сосед. - Кабы было все так просто! Наверняка знаешь какой-нибудь секрет, а мне не говоришь...» Привел агронома, тот осмотрел наши участки: «Земля одинаковая». «А ты возьми на анализ», - не унимается сосед. Взял. Через несколько дней сообчает: «Разницы никакой».

А сосед злобится на меня: «Ты колдуешь!» «Я, - говорю, - с нечистой силой не знаюсь, прогоняю ее святой водой, постом и молитвой. Храм рядом, приди помолись и кончатся твои муки».

А он еще пуще злобится. Написал на меня заявление в милицию, мол, она колдунья, от нее все беды в нашем поселке: и пожары, и наводнения, и засуха, и кражи. Нагородил сто верст до небес. Приезжает начальник из милиции, важный такой, в золотых погонах, в высокой фуражке, и с ним еще три человека. «Заарестуют счас тебя, голубушку, - говорит сосед, - крышка тебе!» А я молчу и читаю про себя: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...»

Вошел этот важный начальник со своими помощниками в дом, осмотрел прихожую, затем горницу - тесно стало в моей конуре. «Ну как, мать, дрожишь?» - спрашивает. «Нет, соколик, - отвечаю, - если б я была в чем-то виновная, то я бы дрожала, а как совесть у меня чиста, то я и не дрожу». «На соседа имеешь зуб?» «Нет, соколик, не имею против него ничего. Господь заповедал нам и о врагах молиться, а он мне даже и не враг».

Он повернулся к красному углу, долго смотрел на иконы, задержал взгляд на образе Святителя Николая. «Правило веры и образ кротости», - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но я-то сразу поняла, что его слова были обращены ко мне. Как пароль. «Это все хорошо. - Он еще раз посмотрел на образ Святителя Николая. - Даже очень хорошо». И пошел из хаты, остальные начальники за ним. Посадили с собой в машину соседа и увезли. О чем они там с ним разговаривали-беседовали, ефтого я не знаю. Но, видно, проняли крепко, так как он продал свой дом и уехал в Калужскую область.

3.

Веруня встала из-за стола.

Счас мы заварим чаек. - Она взяла бумажный пакет, достала из него большую щепоть травы и высыпала в заварной чайник. - Я магазинный чай не пью, только свой...

-Какая травка?

-Душница. Очень пользительная. Я сама травы собираю - и душницу, и зверобой, и мяту, и ромашку. На всю зиму хватает.

Она залила траву кипятком, а чайник накрыла тряпичной матрешкой.

-Давно при храме? - спросил я.

-Давно, сынок. Мне всегда хотелось быть при храме. Пришла и говорю: «Возьмите меня мыть полы». Учиться мне не пришлось, грамоты не знала, расписаться и то толком не могла - каракули какие-то вместо подписи выходили. Иван Тимофеевич, староста, - Царство ему Небесное - (Веруня перекрестилась), добрейшей души был человек - оставил меня при храме. И вот уже сорок девять лет мою в нем полы. Иван Тимофеевич, когда еще жив был, как-то говорит: «Переходи, Веруня, за свечной ящик». А я ему отвечаю: «Да я же считать не умею». «Ну тогда будь ночным сторожем». «Я же со страху умру, как только стемнеет». «Ну на кухню иди, - продолжает Иван Тимофеевич. - Щи-то, небось, умеешь варить». «Уметь-то умею, да не знаю, понравятся ли они батюшке. Лучше уж буду делать то, что и раньше делала: мыть полы». «Ну будь по-твоему», - говорит Иван Тимофеевич. И больше ничего мне не предлагал.

Веруня сняла матрешку и разлила чай по стаканам.

-Мне и жить хотелось поближе к храму. Раньше дома были дешевые, а этот, что детский пенал, и подавно. Мы с мужем и купили эту избушечку. Предлагали дом побольше, но он был далеко от храма. Я говорю: «Пусть будет дом-кроха, да рядом с церквой».

Муж мой, Евдоким Фомич, в храм не ходил, но мне не препятствовал. Мирного был нрава, спокойного, мы с ним за всю жизнь ни разу не поругались.

Веруня сходила на кухню и принесла вазочку с вареньем.

-В субботу после панихиды (я кажный день молюсь о Фомиче) подходит ко мне Матвеевна, наша давнишняя прихожанка, и подает мне баночку с черничным вареньем: «Помяни, - говорит, - деверя Михаила». Я говорю: «Ладно, помяну». И думаю: «Для чего мне столько варенья?» А Господь лучше нас знает - для чего.

Она наполнила вареньем розетки.

-У меня и сушечки есть, - продолжала она, надрывая пакет с маленькими румяными сушками. - Третьеводни зашла в магазин купить спичек. Подходит ко мне незнакомый мужчина и говорит: «Купил два пакета сушек, а зачем купил, и сам не знаю - я их с детства не употребляю. Возьми, бабуля, пригодятся». Сунул в руки и ушел.

-Это Господь позаботился о тебе, - сказал я.

-Конечно, Он! Кто же еще! Все делается не по нашему хотенью, а по Божьему изволенью. - Веруня поправила платок на голове. - Все Господь дает, что нам нужно. Лишь бы нам Его не прогневать. Боюсь греха, как огня. Да куда от него денешься! Грешу кажную минуту. Хорошо, что батюшка рядом. Не далече, как сиводни, подхожу к нему и говорю: «Батюшка-свет Абросим, согрешила я». «Ну в чем же ты согрешила, Веруня?» - спрашивает он. «Страшно и сказать...» «А ты говори, не бойся». «Вчерась хоронили одну женщину: гроб разукрашен, в парче, блестит аж весь. Я и подумала: «Хорошо бы и мне умереть в таком красивом гробе». «А разве имеет значение, в каком гробе умереть?» - спрашивает батюшка. «Да нет, вроде бы». «Правильно! Главное - с чистой душой предстать пред Господом, а в каком гробе умереть, это не имеет никакого значения». «Истинно так, батюшка, истинно так». «Та мысль была не твоя, а нашего заклятого врага». «Попутал, батюшка, попутал». «Наше дело - каяться, а о гробе Сам Господь позаботится»... Вот так бывает, сыночек ты мой... Еще подлить чайку?

-Не откажусь.

-Чай пить - дружбу водить... Я сама грешница до чаю: несколько раз в день пью...

После трапезы Веруня унесла посуду на кухню, а затем тщательно собрала чистой тряпочкой крошки от хлеба и сушек.

4.

Я прошелся по комнате, остановился около комода, на котором стояли две фотографии: юноша в солдатской форме и молодая женщина с ребенком на руках.

«Сын и дочка», - догадался я.

-Далеко живут? - спросил я, кивнув на фотографии.

-У нас поселок небольшой, так что все рядом.

-Навещают?

-Дочка, та забегает иногда, а сын - раз в год, да и то если мимо проезжает: он шоферит у меня.

-Внуков много?

-Трое и две внучки. Последний внук родился на прошедшую Пасху. Такой славный да ладный! Я его больше всех люблю.

-Почему?

-Дочка забеременела, а врачи говорят: «Тебе с твоими почками рожать нельзя - можешь умереть при родах». «А что же делать?» - спрашивает. «Прервать беременность». Дочка сама не своя: слезами исходит. «Я, - говорит, - не хочу убивать свое дитя». «И правильно, - одобряю я ее, - не делай этого! Потому что это самый большой грех для женщины. Не смотри на других, им Бог судия, а ты рожай». «Как же, - говорит, - рожай, а если умру». «Врачи, - говорю, - знают только то, что им положено знать, а волю Божию они не знают. Рожай, - говорю, - дочка, не бойся, во всем положись на Бога. А я буду молиться о тебе день и ночь». И что же ты думаешь, сынок? Роды прошли лучше некуда! Врачи в удивлении - с такими почками и так легко родить! «Мы, - говорят, - такого и не помним!»

-Сын не пьет?

-Счас нет.

-А раньше?

-Бывало. Да и часто. А потом прекратил.

-Как же это?

-А вот как. У него был друг, еще со школьных лет, - куда один, туда и другой - водой не разольешь. И вот, милый ты мой, эта дружба в один распрекрасный день кончилась: дружок вовлек мово сына в какое-то нехорошее дело и так ловко все обставил, что сам чистеньким вышел из воды, а вся вина легла на мово сына. Его посадили в кутузку, завели уголовное дело - грозил большой срок. Пошли о нем разные слухи, мол, такой-сякой, но я-то хорошо знала, что он невиновен. Уж как я о нем молилась! Как молилась! Бывало, всю ночь стою на коленях, глаз не сомкну, обливаюсь слезами и прошу, прошу Боженьку помочь сыночку. Приду пораньше в храм и там бью поклоны. Верила, верила от всей души: не даст Бог погибнуть невинному человеку!

-И что же? - я вместе со стулом придвинулся ближе к столу, чтобы не пропустить ни одного слова рассказчицы.

-Вдруг, совсем неожиданно, следователя, который вел дело, перевели в другое место - на повышение. А на его место назначили другого - в годах и опытного. Не иначе, как Сам Господь вразумил его: он нашел нужную ниточку, потянул за нее, и все дело открылось - нашелся истинный виновник.

-Слава Тебе, Господи! - невольно вырвалось у меня.

-Кому же еще слава? Конечно, Ему! - подтвердила Веруня. - Сынок пришел ко мне и говорит: «Мам, знаю, это ты меня вымолила. Если бы не ты, загремел бы я в места не столь отдаленные. Даю тебе слово: больше пить не буду». «Вот и хорошо, - отвечаю я ему. - Бог в помощь».

Мы прочитали вечерние молитвы, а потом Веруня сказала:

-Страсть люблю слушать окафисты. Кажется, только их бы и слушала. Не сочти, сыночек, за труд, прочитай окафист.

-А кому?

-Николе-угодничку, кому же еще!

-Любишь его?

-Не то слово! Кажинный Божий день ему молюсь. Да и как не молиться - не успеешь его о чем-нибудь попросить, а он уже исполняет! Год или два назад я стала глохнуть. Кличут меня, а я не слышу. Да это еще полбеды: кому нужно, тот подойдет да и за рукав потеребит. Горе в том, что дьякон раскрывает рот на обедне, а я не слышу. Думаю: «Как же это так! Обедня кончилась, а я на ней вроде и не была!» Взмолилась от всей души Николе-угодничку: помогай, мой милый, помогай! А тут как раз его праздник, и батюшка-свет Абросим прочитал ему окафист. После окафиста я приложилась к чудотворной иконе угодничка любимого, отошла от нее и слышу, будто и не глохла: «Ве-ели-ича-а-а-а-ем!» - весь храм поет. Ну и я стала петь.

Для меня не было большей радости, чем выполнить просьбу Веруни. Я читал акафист медленно, каждое слово преподносил как бы на ладони, и чем дальше читал, тем все более и более погружался в его духовную стихию, и хотя все строки хвалебной песни я знал почти наизусть, все равно воспринимал их так, как будто слышал впервые.

Веруня стояла на коленях и не сводила глаз с иконы Святителя Николая - она разговаривала с ним как с живым.

5.

На другой день мы поднялись весьма рано. Едва вышли на крылечко, раздался колокольный звон. Веруня перекрестилась:

-Первый звон - пропадай мой сон; другой звон - земной поклон; третий звон - из дому вон!

-А мы уже на первый звон вышли, - сказал я.

-Вот и молодцы! - Веруня улыбнулась; улыбка осветила ее лицо, словно солнце - землю. - Кто рано встает, тому Бог дает.

Утро было свежее, на траве блестела роса.

-Я самая первая прихожу в храм, - сказала Веруня, затворяя калитку. - Михеич, сторож, не успеет распахнуть двери, а я уж тут. Утром в храме, вечером в храме, а между службами полы мою...

Колокол ударил еще раз, и стая ворон, вспугнутая звоном, снялась с берез и с криком закружила в воздухе.

 КИФА №1(59) январь 2007 года

Фото: Полины КАНИНОЙ