gazetakifa.ru
Газета «Кифа»
 
12+
 
Рубрики газеты
Первая полоса
Событие
Православие за рубежом
Новости из-за рубежа
Проблемы катехизации
Братская жизнь
Богословие – всеобщее призвание
Живое предание
Между прошлым и будущим
Внутрицерковная полемика
Язык Церкви
Конфессии
Конференции и встречи
В пространстве СМИ
Духовное образование
Церковь и культура
Церковь и общество
Прощание
Пустите детей приходить ко Мне
Книжное обозрение
Вы нам писали...
Заостровье: мифы и реальность
Люди свободного действия
Лица и судьбы
1917 - 2017
Гражданская война
Беседы
Миссионерское обозрение
Проблемы миссии
Раздел новостей
Открытая встреча
Встреча с Богом и человеком
Ответы на вопросы
Стихотворения
Региональные вкладки
Тверь
Архангельск
Екатеринбург
Воронеж
Санкт-Петербург
Вельск
Нижневартовск
Кишинев
Информационное агентство
Новости
Свободный разговор
Колонка редактора
Наш баннер!
Газета
Интернет-магазин
Интернет-магазин
Сайт ПСМБ
 
 
Трезвение
 
 
Печать E-mail
22.10.2020 г.

Настоящая память имеет свойство преображать жизнь

Полный текст интервью священника Георгия Кочеткова устроителям встречи-поминовения, посвящённой людям, безвинно погибшим и пострадавшим от насилия в нашей стране в XX веке1.

Встреча проходила в рамках Форума «Имеющие надежду» в августе 2020 года

Чтение поминальной молитвы (Текст молитвы опубликован на последней странице номера)
Чтение поминальной молитвы (Текст молитвы опубликован на последней странице номера)

Таких жертв человеческая история действительно ещё не знала. Мы даже не знаем, как оплакать такие жертвы. Но это полбеды. Хуже то, что мы об этом и не думаем.

Когда меня попросили помочь с раскрытием темы оплакивания жертв XX века, я несколько растерялся, потому что вопросами исторической памяти, восстановления исторической справедливости я занимался, но в моей работе никогда не звучало это слово – «оплакивание». Меня всё это заинтересовало, и я начал проникаться и этой традицией, и смыслом, который в ней заложен. Но когда я разговариваю сегодня с людьми, я часто слышу некое отторжение этого слова. Люди воспринимают его как некий ритуал, как просто форму. Насколько это так и что же такое оплакивание, что заложено в этой традиции?

Даже в животном мире есть какие-то особые формы преданности, грусти, печали: мы знаем, как домашние животные, потеряв хозяев, ждут их годами. Но к сожалению, часто о животном мире мы знаем больше, чем о человеческом. И действительно не знаем того, что существовало испокон веков, «от Адама».

Люди теряли друг друга, потому что над всеми господствовала смерть. И всегда старались относиться к этому по-человечески – насколько это было в их силах. А мы сейчас очень часто относимся к этому механически: был человек, заболел, умер или что-то ещё с ним случилось, проходит день или два – люди уже ни о чём и ни о ком не помнят. А иногда даже не приходят на отпевание или поминки ближайших родственников, членов семьи. Даже так бывает, я это точно знаю. Ко мне приходит много людей на исповедь, поэтому мне приходится беседовать на разные темы, в том числе такие...

Оплакивание – это как бы свидетельство перед совестью, перед ушедшим человеком и перед Богом и, если хотите, перед церковью и обществом о том, что мы жалеем о потере, что нам совершенно не безразличен уход человека, каким бы он ни был. Если мы с ним были связаны, значит, что-то хорошее нас в нём привлекало.

Да, традиция оплакивания иногда становилась ритуалом. А что – это плохо? Разве ритуал ничего не значил, имел только магическое значение? Совсем не обязательно. Да, бывало и это в истории. В истории вообще всё бывало. Но тем не менее чаще всего оплакивание было выражением глубинной потребности людей выразить свою скорбь от утраты. Отношения между людьми – это то, что нам сейчас надо восстанавливать. Мы потеряли нормальные взаимоотношения, причём иногда в самых экзистенциальных моментах: в жизни и смерти. И с одной стороны, кажется, что это очень странно, а с другой стороны, после «фабрики смерти» ХХ века, которой ещё не знала человеческая история, особенно в нашей стране, мы действительно привыкли к этим миллионным потерям. Помните, как об этом говорится в известном стихотворении Александра Величанского:

Когда убили одного,
все спрашивали: кто? кого?
когда? с какою целью?
солдат ли? офицер ли?
Когда убили десять лиц,
все вслух позорили убийц,
запомнив благосклонно
убитых поимённо.
Когда убили сто персон,
никто не спрашивал имён –
ни жертв, ни убивавших,
а только – наших? ваших?
Когда убили миллион,
все погрузились в смертный сон,
испытывая скуку,
поскольку сон был в руку.

Люди окаменели, они как бы перестали чувствовать что-то, потому что когда убивают миллионы, уже нельзя посмотреть в глаза друг другу, нельзя посмотреть в лицо умершему, погибшему, убитому. А ведь когда человек видит своего близкого в гробу – он думает и о нём, и о себе, и о том, как изменится жизнь, и какая она была. О том, является ли человек, живущий на земле, должником того, кто ушёл. Мы ведь часто должники. Кто-то с кем-то не помирился, да просто денег не отдал. Но всё-таки самое главное – мы слишком часто должники друг перед другом в любви. И когда человек уходит, хочешь не хочешь об этом задумаешься.

Поэтому когда мы говорим о жертвах XX века, мы сталкиваемся и с очень традиционной темой этого оплакивания, этого плача, которого не надо стесняться, не надо бояться, потому что это свидетельство памяти и любви, это скорбь от утраты. Но это и совершенно новая ситуация, потому что таких жертв человеческая история действительно ещё не знала. Мы даже не знаем, как оплакать такие жертвы. Но это полбеды. Хуже то, что мы об этом и не думаем. Даже если это наши предки, которые прошли через ГУЛАГ, через голод, через войны, через всё сумасшествие XX века.

Вот поэтому надо оплакать жертвы. Большинство жертв советского режима – это невинные жертвы. И даже тех, кто сам был отнюдь не ангел, кто сам участвовал в репрессиях и убивал, и клеветал, и сводил людей с ума, морил их голодом, унижал пытками, а потом был тоже убит беззаконно, мы считаем жертвами. Мы их не судим, хотя какие-то их деяния вполне могут подлежать суду – суду Божьему, суду совести людей, суду истории. Хотя вряд ли какому-то судебному процессу. Сейчас это представить себе трудно, да и не ясно, нужно ли.

Вот в чём дело. Нужно, чтобы люди научились снова относиться к себе и своим предкам, своим близким и ближним по-человечески. К своим соседям, к тем, с кем ты живёшь в одном доме, даже если он многоэтажный и многоквартирный. На одной улице, в одном квартале, в одном городе или в одном селе. Как бы ни было, что бы ни было. Нам надо научиться по-человечески, а значит и по-божески, по совести относиться друг ко другу и в жизни, и в смерти. И после смерти.

Память должна быть адекватной. Мы должны, с одной стороны, знать, что и святые не безгрешны. Но уж святых-то немного, даже тех, кто жил в XX веке, хотя их было несоизмеримо больше, чем за всю христианскую историю. А остальные жертвы? Пусть они не святые, но они мучились, они страдали. А в русской традиции с начала XI века сложилась удивительная особенность: считать, что люди невинно страдающие, те, кого убивают и мучают – не за Христа, но несправедливо, неправедно, беззаконно – причастны к страданиям Христа. Такими были и первые русские святые – Борис и Глеб. Но не только они. Отношение русского народа к страданиям всегда было особым, это известный факт, не я его первый заметил. Поэтому для нас очень естественно оплакать все жертвы XX века – хотя бы в нашей стране, в нашем народе. За весь мир здесь браться немыслимо, это сверх всяких человеческих сил. Мы не можем вместить даже своего горя, трагедии нашего народа – десятков миллионов потерянных людей. И кто не может думать о миллионах, может вспомнить хотя бы о своих предках и о каких-то людях, которые для него не безразличны. Скажем, в музей Вавилова я иду прежде всего с такими мыслями и чувствами, понимая, что значил для нашей страны гений Николая Ивановича и его потеря, когда он умер от голода в тюрьме НКВД.

Мы часто слышим о прошлом в контексте славы, подвига, героизма, чего-то большого и великого. Почему, на Ваш взгляд, сейчас нужно говорить о жертвах? Что это может дать нашему обществу? Не противопоставлены ли эти два стремления? Или это надуманное противопоставление?

Здесь нужно ответить: и да, и нет.

В чём-то противопоставление есть. Для обыденного сознания стать жертвой – это как бы стать неудачником, и прямо противоположное этому – стать героем, прославиться подвигом.

Но если говорить не в категориях гордости за героизм, то жертвенность тех, кто погиб в XX веке, – это их слава. Это их подвиг. И не случайно большинство святых церкви Русской одновременно и жертвы, и те, кто прославлен и Богом, и людьми. Когда мы говорим о наших святых XX века, мы, вспоминая, что они пережили, торжественно можем испрашивать их ходатайства пред Богом за нас.

Вообще жертвенность – вещь великая. Она связана с любовью. Жертвовать собой может только человек или находящийся в каком-то аффекте, или исполненный любви. Христова жертва есть и величайший подвиг, и величайшая слава. И для нас это не просто какой-то идеал. Это пример для нашей жизни. Надо уметь нести свой крест. Надо не бояться жертвенной крестной любви – всем, даже тем, кто, может быть, в наше время не очень церковен и даже не очень верует. Ведь всё равно наследие христианской культуры в нас сохраняется. Люди должны оставаться людьми.

Сейчас время, когда нужно восстанавливать изначальные глубинные качества жизни человека, общества, церкви. И поэтому мы нуждаемся в возрождении, а для этого ото всех требуется покаяние, не просто индивидуальное, а связанное и с другими людьми. И мы говорим о жертвах и об их оплакивании, потому что знаем, что тогда мы причастны тем, кто стал жертвой, причастны путем любви и благодарности людям, даже если они в жизни делали ошибки, даже если за что-то мы их можем критиковать. Это то, что, как мне кажется, сейчас больше всего нужно всем.

Поэтому сейчас я меньше всего предложил бы чем-то гордиться. Триумфализм, который в какие-то краткие моменты бывает уместен, не нужно превращать в какую-то идеологию. Всё-таки главное сейчас, центр нашей жизни, в другом. Даже когда мы говорим о великих победах, мы всё равно это должны соизмерять с потерями, соизмерять с бездонными страданиями и тех, кто погиб, и тех, кто выжил, страданиями, о которых мы – кто-то лучше, кто-то хуже – знаем. Хотя и понимаем, сколько здесь ещё белых пятен и мифов, которые искажают реальную жизнь, оправдывают зло и грех и наводят тень на вещи действительно славные, на подвижничество и на жертвенность.

Какие качества могут дать нашему народу в ситуации такой «борьбы за историческую память» подлинное памятование, новую надежду?

Мы как раз об этом и говорим с вами всё это время – о том, что может измениться в нас самих и вокруг нас, во всей нашей жизни, в нашей стране. А на самом деле во всём мире, ведь наша страна всегда имела значение не только для самой себя.

Любовь меняет всё. И память имеет свойство преображать жизнь, если это настоящая память, если она соотнесена с Божьей памятью, если она уходит в глубину совести человека. Сейчас есть люди, которые тратят средства и время на то, чтобы узнать историю своей семьи, своих бабушек и дедушек, которых они иногда даже по имени не знают, а уж про прабабушек, прадедушек и более ранние поколения чаще всего и говорить нечего (и это понятно: в советские времена было не принято и даже опасно слишком много говорить о своём прошлом). И убеждаются в том, что даже самые славные страницы имеют трагическую сторону, что радость бывает «со слезами на глазах». Вот эти две стороны медали нам всем важно как-то оживить. У нас часто радости нет, у нас много уныния в жизни как раз потому, что у нас нет открытого сердца. Мы боимся жить духом и смыслом, сердцем и разумом. А это наша задача, пусть даже кто-то понимает её по-своему. Всё равно мы здесь в чём-то сойдёмся. И значит, найдём общее. Значит, сможем понести общую ответственность и за прошлое, и за настоящее, и за будущее. Значит, не захотим бежать куда глаза глядят, лишь бы убежать, а будем бороться за достойную жизнь. Я думаю, что это самое главное. Я уже говорил о Форуме церковного и национального покаяния и возрождения. И надо, чтобы таких инициатив было как можно больше.

Мы не подвели итогов XX века. Мы не сделали адекватных выводов. Мы не оправились от этого шока. Мы не освободились от страхов, как и от беспамятства. Отсюда все наши задачи. И поэтому оплакивание – один из важнейших элементов, без которого нельзя. Пока мы так близко друг к другу не подойдём, чтобы можно было просто сочувствовать друг другу, пока этого не произойдёт, наши перспективы весьма туманны, а может быть, и мрачны.

Какие же формы оплакивание, памятование может принимать сейчас? В какой форме эта традиция может быть восстановлена сегодня?

Я думаю, что здесь должно быть как можно меньше шаблонов.

Скажем, 30 октября, в День памяти жертв советских репрессий, мы выходим со множеством наших братьев и сестёр в разных городах и странах, чтобы просто помянуть этих людей. Ничего, кажется, особенного здесь нет: простоять, несмотря на погоду, полдня на улице, читая мартирологи, помянники с именами реальных людей и минимальным объёмом сведений о них. Кажется, такая простая вещь, но я считаю, что это надо делать обязательно. Надо было бы объявить даже Неделю скорби – от 30 октября, Дня памяти жертв советских репрессий, до 7 ноября, дня, который традиционно назывался у русской эмиграции Днём русской скорби, – и эту неделю посвятить таким воспоминаниям. Это одна из возможностей. Она доступна всем. Это можно делать и дома, и на улице, и с друзьями, и с незнакомыми людьми, на работе, в школе, где угодно. Это дело нашей совести, нашей памяти, воспоминания тех реалий, о которых мы так плохо знаем и которые были столь трагичны.

Конечно, есть много других исторических событий, пробуждающих нашу память. Скажем, в этом году в связи со столетием Русского исхода мы особенно вспоминаем то, как корабли с частью войск Врангеля уходили из Крыма, а тех, кто остался, практически всех – десятки тысяч человек, в основном молодых – за несколько месяцев большевики вероломно убили. Несколько лет назад было столетие убийства Николая II и его семьи. Я по своим убеждениям не монархист, но я не мог не принять участия в вечерах памяти по этому поводу не только в Дворянском собрании, но и в других местах. Потому что очень уж была эта смерть страшной, и не посочувствовать беззаконно, без суда, невинно зверски убиенным – нельзя. Я считаю, что мы все должны проявить здесь солидарность друг с другом, а в церкви – соборность. Это дело всего нашего народа – да, в первую очередь народа русского, больше всего пострадавшего, но это коснулось всех. Все страдали, и поэтому надо всех пригласить в этот духовный круг солидарности.

Форм здесь действительно может быть много. Это могут быть и церковные поминовения, такой опыт тоже уже есть, слава Богу. Например, в этом году в Петербурге 9 мая, несмотря на вирус, по инициативе простых верующих людей в храмах читались списки убитых на войне, убитых в тылу и погибших в «блокаду». Или вот, скажем, на днях, совсем недавно, в интернете прокатилась волна воспоминаний о том, как погибла великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Люди говорили и о её святости, и о её страшной кончине. Это не случайно. Раньше такого не было.

И вот всё вместе это как раз и есть процесс воспоминания и оплакивания, к которому трудно отнестись безразлично, безличностно. Я видел много раз, как люди реагировали в разных местах, в разных городах 30 октября на Молитву памяти, к которой каждый может присоединиться и прочитать имена погибших из списка или помолиться за своих убиенных родных, за тех, кто у него в памяти. Насколько люди были неравнодушны ко всем этим очередям, в которых стояли желающие помянуть своих близких и ближних. Всё-таки наш народ сохраняет в себе ещё что-то человеческое, глубокое. А если ещё средствами искусства – кино, театра, литературы – здесь помочь, то это будет очень, очень сильно.

И этим можно делиться с другими. Мы сейчас настолько ограблены, опустошены, что когда выезжаем, скажем, за границу, нам часто нечего сказать людям из других стран. Они хвастаются тем и этим в своей истории, в своей нынешней жизни, а мы стоим как бедные родственники и молчим. А у нас есть что сказать. Мы можем говорить и о наших святых, и о деятелях русского религиозно-философского возрождения, имевшего мировое значение в XX веке, и о представителях русской науки (среди них тоже много жертв). Главное – мы можем поделиться опытом сочувствия, преодоления отчуждения, злобы, ненависти, потребительства, зависти, властолюбия. Поделиться тем, как это может преодолевать в себе не только отдельный человек. И хотя у нас самих процесс покаяния только разворачивается, но он уже касается многих, многих людей. И надо, чтобы как можно больше людей знало об этом и участвовало в этом лично.

Беседовал драматург, сценарист Алексей Житковский (Нижневартовск)

Расстрельный полигон в урочище Сандармох, Карелия
Расстрельный полигон в урочище Сандармох, Карелия

Место массовых расстрелов – Тесницкий лес под Тулой
Место массовых расстрелов – Тесницкий лес под Тулой

Дубовский лес, бывший полигон НКВД под Воронежем
Дубовский лес, бывший полигон НКВД под Воронежем

Мемориальный комплекс «Медное» под Тверью
Мемориальный комплекс «Медное» под Тверью

Левашовское кладбище под Петербургом
Левашовское кладбище под Петербургом

Бутовский полигон под Москвой
Бутовский полигон под Москвой. Здесь расстреливали в 1930-х – 1950-х годах.

 Из всех погибших известны поимённо более 20 000 человек, расстрелянных здесь за год и три месяца из этих двадцати лет (август 1937 года – октябрь 1938 года)

Фото из архива ПСМБ

--------------------

1 Встречу можно посмотреть по ссылке https://forum-in.ru/oplakat_vse_zhertvy_xx_veka. На встрече прозвучали фрагменты интервью.

Кифа № 10 (266), октябрь 2020 года

 
<< Предыдущая   Следующая >>

Телеграм Телеграм ВКонтакте Мы ВКонтакте Твиттер @GazetaKifa

Наверх! Наверх!