Во всём ли виноват синодальный период

На одной из «Русских бесед», посвящённых отношению русского народа к церкви, говорили об общинности, канонической совестливости и проблеме просвещения

Воскресное чтение в сельской школе. Н.П. Богданов-Бельский. 1895 г.

Они читали Евангелие, может быть, полчаса, может быть, час. Когда чтение закончилось, одна старушка подошла и говорит: «Милок ты мой, ты ж мне скажи, что за книжку вы читали?»

Священник Георгий Кочетков: В наших беседах в разговоре участвуют самые разные люди, и более, и менее включённые в церковную жизнь. Отношение к теме сегодняшней встречи у них может быть разное, но всё-таки все понимают, что есть церковь как просто социальная институция (хотя и очень специфическая), и в то же время Церковь существует как уникальнейший духовный феномен. Даже не феномен, это слово здесь не подходит. Можно сказать «организм», но это тоже не определение, а метафора, которая имеет свои плюсы и минусы. Организмическое отношение к Церкви достаточно было раскритиковано нашими мыслителями в ХХ веке, мы это хорошо помним, и хотя это определение и принадлежит апостолу Павлу, оно имеет свои границы. Лучше термин «Богочеловечество». Хотя это очень редко употребляемое в наше время определение, и многие уже забыли, что об этом хотел сказать Владимир Сергеевич Соловьёв, но всё-таки, я думаю, это у всех на слуху.

Я не знаю, успеем ли мы сегодня обсудить отношение русского народа к церкви, но хотя бы наметить какие-то основные идеи, в конце концов, поделиться мыслями уже было бы ценно, уже было бы важно. Потому что сейчас нам не нужно всё подбирать под единую «шапку» и подвёрстывать под единый знаменатель. Здесь интересен именно свободный разговор. Мне кажется особенно важным то, что у нас всегда получалось на Русских беседах, – именно эта свобода наших мнений, дискуссий, всех разговоров.

Кирилл Анатольевич Мозгов: Если говорить о миссионерской деятельности господствующей Православной кафолической греко-российской церкви в начале XX века, невозможно не вспомнить, что она была очень сильно ориентирована на борьбу в том числе со старообрядчеством, особенно в тех областях, где оно было активно представлено. Очевидно, что-то в нём было очень привлекательным для народа, и я думаю, что прежде всего это было некое единство, отсутствие жёсткого разделения на иерархию и народ (по крайней мере, это так воспринималось). И у меня возникает вопрос: не уходит ли то, что было для народа привлекательным в старообрядчестве, корнями в прежний период, до раскола? Но если это основано на общей истории, почему этого не унаследовала другая, «государственная» ветвь церкви?

Екатерина Александровна Алексеева: В 1905 г. митр. Антоний (Вадковский) говорил: если сейчас не будет обновления, преобразования церкви, вся наша паства уйдёт к старообрядцам, которые привлекательны традициями для консерваторов и выборными началами для демократов. Но, как ни странно, довольно трудно выяснить из имеющихся у нас источников, что из себя представляла старообрядческая община в дореволюционной России. Безусловно, мы видим в некоторых местах (таких, как Иргиз) ряд старообрядческих поселений, оставивших после себя книжную культуру, значительную традицию. И тем не менее я не нахожу документов, которые как-то описывали бы внутреннюю жизнь общины.

Есть ещё один несколько пристрастный вопрос. Я смотрю, как старообрядцы иногда регистрировались. Ведь очень часто многие считали себя официально греко-российскими православными, регистрировали браки и рождение детей в приходах синодальной церкви. А значит, общение на уровне повседневной жизни между старообрядцами и новообрядцами было теснее, чем видится с первого взгляда. Поэтому я склонна эти два направления православия не разделять и искать в этой общинности какие-то общие корни. Да, безусловно, гонения на старообрядцев что-то привносили в их ветвь традиции, но в целом мне хочется показать, что корень был в каком-то смысле один, и он в христианской общине.

Ещё раз говорю, само по себе это так не выражается, не осознаётся, и, пожалуй, только в проповедях епископа Михаила (Семёнова) в начале XX века мы можем увидеть некоторую общинную экклезиологию старообрядчества. Я прошу прощения за такой аккуратный ответ, но здесь важно быть честными.

Митрополит Амвросий (Амирей Паппа-Георгополи), перешедший в 1846 году в старообрядчество и основавший белокриницкую иерархию (Русская православная старообрядческая церковь и иные, имеющие с ней общение)

Мне кажется, что ещё одна из черт русского православия – это некая каноническая совестливость. Старообрядцы-поповцы в этом смысле понимали, что надо восстановить иерархию, и они всё для этого сделали. 

Ситуация отчасти осложняется и тем, что то крыло старообрядчества, которое не ожидало немедленного конца света и всё-таки старалось сохранять в своём согласии священников, до 1845 года звало к себе епископов. С момента раскола, с 1660-х годов, они принимали беглых священников, чтобы как-то сохранять таинственную жизнь. Так что авторитет священства, в том числе и приходского, был. И поповцы всё-таки добились епископа: в 1846 году они уговорили греческого митрополита на покое, чтобы он перешёл в старообрядчество. Мне кажется, что ещё одна из черт русского православия – это некая каноническая совестливость. Она у нас всегда присутствовала. Скажем, когда мы отказались ездить в Константинополь поставлять митрополитов в XV в., были написаны письма, которые если и не были отправлены, тем не менее существуют и были найдены в архиве великого князя Василия II. Объяснение, почему мы не поехали (у вас там непонятные отношения с латинянами, да и далеко до вас ехать, к тому же у нас тут монголы, а у вас турки...), на всякий случай было припасено. Старообрядцы-поповцы в этом смысле понимали, что надо восстановить иерархию, и они всё для этого сделали.

К.А. Мозгов: Может быть, тут даже интереснее вопрос просвещения. Собственно, почему старообрядцы относились немного снисходительно к представителям «никонианской» церкви вплоть до священников? Потому что те часто не могли ответить ни на какие вопросы. Старообрядческие же начётчики обычно были лучше подготовлены к дискуссии. Ситуация необходимости защиты вынуждала их к большей просвещённости. С другой стороны, в Вятской губернии, например, народ стал переходить из старообрядчества в официальную церковь тогда, когда церковные просветители пошли в народ – именно в народ. Когда в них увидели тех людей, которые могут о вере что-то сказать и подкрепить это примером своей жизни. Даже некоторые начётчики стали переходить, увидев, что им есть с кем поговорить на равных.

Константин Петрович Обозный: Что касается проблем с просвещением народа, я хотел бы привести несколько примеров. Один из них – из монографии Ирины Александровны Гордеевой о коммюнотарном движении в России, о том, как молодые интеллигенты ехали в деревню, образовывали там общины. Они не занимались христианским просвещением, а помогали крестьянам, учили их детей грамоте, помогали как-то оборудовать быт с точки зрения гигиены, минимального уровня медицинского обслуживания, агрономии. А ещё они регулярно собирались и вместе с крестьянами читали хорошие книги. И однажды один из них (а это были 1870-е – 1880-е годы) сказал: «Давайте почитаем с крестьянами Евангелие на русском языке». Они читали Евангелие – может быть, полчаса, может быть, час. Когда чтение закончилось, одна старушка подошла и говорит: «Милок ты мой, ты ж мне скажи, что за книжку вы читали? Нам такую надобно, чтобы мы тоже могли». Молодой человек, к которому она подошла, очень удивился, потому что бабушка эта была набожной, каждое воскресенье ходила в храм, стояла на службе – и она не узнала евангельское повествование! Это говорит о том, что люди ходили, слушали и выходили, ничего из храма не вынося. К сожалению, можно говорить о том, что это подпитывало недоверие. Евангелие для большинства русских людей оставалось прекрасной книгой в золотой или серебряной обложке, которая лежит на престоле как святыня, но никак не отражается в жизни.

С другой стороны, невозможно не вспомнить хрестоматийный пример, который, я думаю, родился из жизненных епархиальных проблем – прекрасный роман Лескова «Соборяне» и трагический образ попа Туберозова, который пришёл на приход с желанием и проповедовать, и людей собирать... Заканчивается это личной трагедией, когда оказалось, что его попытки проповедовать своими словами, писать свои проповеди натолкнулись на жёсткое противостояние духовной консистории. К нему относились чуть ли не как к смутьяну, который хочет крестьян поднять на бунт. Это другая сторона той же реальности – когда священству нужно было сверять все проповеди (которые к тому же читались на не вполне удобном для восприятия языке) у церковноначалия. И поэтому элементы неформальности в старообрядческих общинах, может быть, как раз и привлекали народ, несмотря на то, что «совращение в раскол» и сам переход в старообрядчество были строжайше запрещены и грозили просто каторгой для людей, которые попадались на этом.

Ведь так получилось, что со времён Петра Великого (я понимаю, что он хотел, как лучше, но получилось то, что получилось) церковь стала структурой государственного аппарата и, к сожалению, аппарата, который следил за лояльностью крестьянства, со всякими справками, обязательными исповедью и причастием. И может быть, те, кто уходил к старообрядцам, тем самым противопоставляли себя тем изменениям, которые происходили в официальной государственной церкви, которая порой превращалась просто в фискальный инструмент.

Да, и в синодальной церкви были братства. Но в оценке этого явления есть определённая трудность. Нужно различать братства, которые были созданы исключительно «по распоряжению архиерея» или потому что Синод сказал: «Знаете, надо братство. Что-то у вас провалы в работе против старообрядцев. Давайте братство создадим, чтобы крепче стоять», и те братства, которые возникали действительно по инициативе снизу, пользуясь указом 1864 года. В тех, что рождались сами, пассионарности, говоря языком Льва Гумилёва, было гораздо больше.

Фрагмент памятника Н.С. Лескову в Орле. Персонажи романа «Соборяне». скульпторы Ю.Г. Орехов и Ю.Ю. Орехов. 1981 г.

Попытки лесковского героя проповедовать своими словами, писать свои проповеди натолкнулись на жёсткое противостояние духовной консистории. К нему относились чуть ли не как к смутьяну, который хочет крестьян поднять на бунт.

Олег Вячеславович Щербачёв: Лично для меня вопрос отношения русских к церкви вычленяет и противопоставляет отношение русских к святости и отношения церкви и государства. Всё это связано и с запросом на правду и праведника, на чувство справедливости и даже на то чувство канонической совестливости, о котором упомянула Екатерина Александровна.

Сегодня существует некий штамп: во всём виноват синодальный период. Многие церковные деятели любят всё списывать на него: вот, дескать, а что мы могли? Но сегодня мы затронули более ранние проблемы, связанные с расколом. Да, старообрядцы, с одной стороны, боролись за старый обряд, то есть за букву, причём борясь за эту старую букву, они в общем-то стали русскими протестантами. Ведь что такое беспоповцы? Это суперпротестантизм. Такой взгляд мне всегда был понятен, но до конца он меня не удовлетворял. А теперь мне стало понятно, что это была не просто борьба за букву, это была борьба и за свободу церкви: людям хотелось убежать от «всевидящего ока и всеслышащих ушей», когда должно быть зафиксировано всё, даже исповедь и причастие, и всё отмечено, и циферки поставлены, и куда-то там отправлены... Так что Синод – это просто было уже почти логическое следствие.

Проблема русской образованности тоже очень связана, конечно, с отношением русских к церкви. Ведь к чему мы пришли в результате? К тому, что русская бабушка не узнала Евангелия, когда оно прозвучало на русском языке. Необразованность же приводила к усилению языческого отношения к церкви, а с другой стороны, просто к непониманию той христианской веры, которую ты формально исповедуешь. И пока не решена эта проблема, невозможно решить и проблему отношения русских к церкви.

Кифа № 7-8 (263-264), июль-август 2020 года