Свободоречие В этом году исполняется 80 лет со дня рождения и 30 лет со дня кончины поэта Александра Величанского
Александр Величанский – один из самых интересных поэтов позднего советского времени. Массовому читателю он известен прежде всего как автор слов песни «Под музыку Вивальди». Но у него немало и других замечательных произведений. Сегодня мне хотелось бы немного рассказать о его книжке «При слиянии» (1982-1983), посвящённой «Пскову, граду речному и вечному, Дому Животворящей Троицы». В сборник входит пятьдесят одна миниатюра, в коих обыгрывается псковское зодчество. Конечно, в стихах звучат и другие мотивы – история, современность, пейзажная лирика. Но всё-таки акцент сделан на церковной архитектуре, которая вписана в пейзаж. Поэт внимательно всматривается в кровельную дранку – в пластины из дерева («гонта чешуя»), в кладку камня, в пролёты звонницы. Эти детали его стихов сочетаются с неожиданными ракурсами картин Николая Рериха. Известно, что последний в начале XX века приезжал в Псков и создал немало эскизов, по одному из которых была расписана Ольгина часовня. Но краски у Величанского не такие, как у Рериха. Они прозрачны, серебристы, охры немного, колорит более светлый: «Как над реками – стрекозы, / так над церквами – кресты». Этот выход «богословия в камне» (так ещё называют церкви) на речной простор интересен и тем, что вечное природы сочетается здесь с вечностью духа. Стрекозы – такая же неотъемлемая часть природного мира, как, например, купола и закомары – мира духовного. Одно рифмуется с другим, дополняет другое. Но эту рифму трудно увидеть. Поэтому поэт в другом месте говорит: «Кабы звёзды виделись / среди бела дня. / Кабы храмы ставились / сами в одну ночь...». И всё-таки, благодаря поэзии, звёзды можно увидеть днём и в заброшенном храме услышать эхо прошлых дней. И даже понаблюдать, как тени вокруг церквей ходят крестным ходом по водам, «аки посуху». Однако поэтические зарисовки Величанского, если брать живопись, имеют больше сходства не с Рерихом, слишком погрузившимся в историю, а с Андреем Рябушкиным, чью работу «Церковь» (1903) поэт видел в Русском музее. Изображая древнерусский храм, художник поставил его на холме. Он весь серебристо-белый, устремлённый ввысь, к духовной вертикали. Церковь вечна, как бы утверждает художник. Она и часть мира, и символ вечности. Подобные слова можно адресовать и Величанскому. Поэт не злоупотребляет цветом, обращается с ним крайне осторожно. Главное для него звук, звучание стиха, прозрачность речи. Стих в силу своей прозрачности высвечивает то, что стоит за ним – храм в лучах вечности. Величанский боится поэтизмов, и мы видим белый стих, верлибр, какие-то элементы фольклора. Но это не стилизация под народный стих, а попытка использования языка «калик перехожих» для адекватного изображения древнерусской архитектуры: «Словно царь сошёл со службы / таково во храм крыльцо. / Каково родство укромно, / так под кровлей закомары / византийскою высокой / даже бровью не ведут». Рядом с вечным находится и преходящее, советское. Оно присутствует в виде вкраплений современности, будь то название улицы или характеристики на ней проживающих людей. Пример такого вкрапления – стихотворение «Уж хорош Никола, что от Торга...», где среди других храмов, посвящённых свт. Николаю, возникает Никола у Каменной Ограды. Его со всех сторон обступили безликие коробки. И «ниоткуда не виден за домами / ну, хотя б главы его клобук / на улице Розы Люксембург». Спорадическая рифма связывает «клобук» и «Люксембург». И это советское на бывшей Ново-Никольской улице предстаёт в виде серости и безобразия. Традицию атакуют не только советские строения, но и советские люди. Их дух – противоположен духу вольного города: «Есть и люди во Пскове /(кто не видел людей?). / Но мельканье людское / к благолепью церквей / непричастно: настолько / посторонни они – / эти люди – устоям / собственной старины, / что почти незаметны / рядом с этой красой – / столь странны, несусветны, / что НЕСХОЖИ С СОБОЙ». Скупыми штрихами поэт создаёт историософскую картину, в которой советское противоположно вечному. Но мысль Величанского не движется прямолинейно. Среди советских людей существуют люди традиции, и ситуация может быть перевёрнута. О таких людях поэт говорит в приложении – в цикле «Псково-Печерский монастырь в марте 1969», где показывает отца настоятеля – архимандрита Алипия (Воронова), иеромонахов, послушников. Его герои стали проводниками вечности. «Хороша была его усмешка: / он шутил над нашею мирскою / дурью, как родитель благодушный / над ребячьей шалостью пошутит, / не соря суровостью напрасно». Это об о. Алипии. Звонаря монастыря поэт описывает так: «А звонарь-то Алексей-заика / пред своею звонницей воскресной, / как Давид пред скиниею, скачет / словно он к колоколам привязан, / и на нитках, как марионетка, / дёргается, звону повинуясь, / воздух бьёт подрясника крылами / не своей, но Божескою волей». Отца Александра во время его служения в храме автор сравнивает с Владимиром Соловьевым. И сравнение это в пользу первого: «простота его делалась сложной – / здесь не брал прямотой он и ростом, / умалялся в предстательстве Слову, / и светлее, осмысленней, глубже / взор его становился... и краше / был Владимира он Соловьёва». Насельники – схожи с собой, хотя живут в советское время. Величанский через детали показывает эту связь со временем. Тот же отец Александр, дающий советы, напоминает ему «замполита, / что в политике вовсе не смыслит, / пьянству бой арьергардный давая». Дьякон, с которым Величанский вывозит с паперти снег, размышляя о бедах Отечества, высказывает парадоксальную мысль: «Есть мученики и у сатаны». Поэт некоторое время жил в самом монастыре и работал несколько дней вместе со всей братией на разных послушаниях. Это позволило ему передать живую атмосферу, царившую в обители. Он отмечает, что монахи «меж трудов и службы / слушают по кельям, / словно пенье птичье, / из «Спидол» пластмассовых / о весне о Пражской / нездешние вести, рассуждая чинно: / верит в Бога или нет / этот самый Дубчек». Так что «вражеские голоса», которые с жадностью ловили в Питере и Москве, прорвались в действующий монастырь. Величанский мастерски живописует двух безликих тружеников в стихотворении «Двое». Один – юрод – не вызывает у него никакой симпатии: слишком в нём много показного. Другой много работает и тихо, когда все заснули, молится. Так притча о мытаре и фарисее обретает плоть в советской действительности. Вечное и временное возникает и в рассказе об о. Питириме, которому исполнялось сто два года. Оказывается, он пел ещё в Александринке при Александре III. В каком-то смысле портреты Величанского – поэтические инсталляции, позволяющие схватить целое. Мы всматриваемся в фигуры, в жесты, вслушиваемся в разговоры персонажей. И перед нами возникает жизнь монастыря – такая знакомая и всё-таки уже ставшая историей. «Советское» в произведениях Величанского работает в качестве маркера, разделяющего красоту и уродство, подлинное и иллюзорное, вечное и временное. Поэт пользуется им для того, чтобы изображаемое пространство стало живым, непридуманным. И главным в этом пространстве оказывается не время, а вечность, свет которой виден в архитектуре древнего Пскова и в глазах насельников Псково-Печерского Успенского монастыря. Борис Колымагин  Так выглядел никогда не закрывавшийся Псково-Печерский монастырь в 1940 году – в год , когда он оказался на территории СССР после присоединения Эстонии, на территории которой он тогда находился
Кифа № 2 (258), февраль 2020 года |
