Так кто мы друг другу?

На одной из «Русских бесед» об отношении русского народа к церкви обсуждались проблемы коммюнотарности, соборности, коллективизма («сборности»)

Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом берёзовом лесу поблизости от неё – и пели. Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернётся уже вовеки. И.А. Бунин. «Косцы»

Помните, что ответил Бунин на вопрос, что с революцией ушло? Красота ушла, атмосфера неуловимая ушла. Дышать просто стало нечем.

Константин Петрович Обозный: Качества коммюнотарности, прежде всего связанные с милосердием, отчасти реализовывались в Российской империи через приходские попечительства. Эти попечительства были в основном заняты насущными проблемами самого прихода, заботами о сиротах, вдовах, заштатном духовенстве, которое часто не имело средств для того, чтобы вести более или менее достойную жизнь.

Эта деятельность началась в эпоху Великих реформ, в 1864 году, когда вышли два указа императора Александра II. (Он занимался не только государственным реформированием, потому что понимал: если освобождаешь крестьян от зависимости, надо предпринимать и церковные реформы.) Первый указ позволял создавать приходские попечительства, второй – православные братства. Правда, участь второго указа была печальной, потому что буквально через год его действие было ограничено только западными окраинами империи, где это действительно приносило определённую пользу для государства. Я сам никогда специально этим не занимался, но читал исследования уважаемых историков, которые считают, что тот бум православных братств, который начался сразу после выхода указа, напугал правительство в Петербурге. Показалось это очень опасным, так как помешает «держать руку на пульсе» и контролировать народные настроения. Потому и было принято решение о частичном введении географического ограничения для открытия новых братств. Правда, те братства, которые уже были организованы, не были закрыты.

Священник Георгий Кочетков: Но всё-таки братств – и миссионерских, и благотворительных – было много. К началу ХХ века несколько сотен, к 1917 году – уже 700.

Олег Вячеславович Щербачёв: Возможно, это связано с тем, что положения Указа 1864 года в некотором смысле были реанимированы в 1905 году¹.

Священник Георгий Кочетков: Что же касается проблем, они, несомненно, были. Достаточно вспомнить, с каким сопротивлением столкнулось Крестовоздвиженское братство, основанное Николаем Николаевичем Неплюевым. А ведь это было совершенно гениальное явление в нашей истории – явление, имевшее мировое значение.

Игорь Борисович Чубайс: Бердяев в своей работе «Русская идея» пишет, что русская идея – это коммюнотарность, то есть общинность, коллективизм. Это действительно так. Но эта общинность имела, с моей точки зрения, чёткую экономическую базу. На Украине не было общины, а в России была. Потому что на Украине очень богатая почва, там можно в одиночку работать. А у нас просто выжить нельзя в одиночку. У нас община должна была сплачиваться.

Не все знают, что у нас среди крестьян были так называемые «побирушки», которые ходили хлеб у соседей просили. Иногда они имели трёх коров, двух лошадей, но, скажем, в этом году хлеба у них не было. Поэтому они шли в другое место, где хлеб был, зная, что через два года они сами дадут хлеб тем, у кого сегодня его просят. Так что наша сложная климатическая ситуация всех сплачивала, интегрировала. Но когда в начале века резко подскочила урожайность, стали применять технику, удобрения и так далее (цифры, в общем-то, известны), то и община стала тормозом. И тогда император предложил реформировать сельскую жизнь и сельское хозяйство. Петру Аркадьевичу Столыпину было поручено взяться за решение этой проблемы. И отсюда возник вопрос: община и коллективизм – это чисто экономико-социальное явление или это явление более глубокое, имеющее основание в душе человека?

Священник Георгий Кочетков: Важный вопрос.

И.Б. Чубайс: Да. И я вижу, что здесь, на мой взгляд, очень многое зависит от знания своей истории, от уважения к истории, от сохранения идентичности, от воспитания. Но социологи (в частности, Левада-центр) фиксируют движение к растущему, углубляющемуся одиночеству и индивидуализации. Мы все оторваны друг от друга. У нас такой фундаментальный кризис идентичности, что мы даже не знаем, как друг к другу обратиться. Если я скажу «господа», то скажут – что за глупость! А если скажу «товарищи», то же самое будет. Кто же мы? Это не просто некая игра слов, это фундаментальная вещь. А кто же мы – мы не знаем.

Эта маленькая языковая ловушка показывает глубину кризиса. Как из него выходить? Это возможно, если удастся сохранить традицию, если удастся понять, что это ценно, что русский человек не может быть счастлив, если рядом кто-то несчастлив, что мы только вместе можем спастись и вместе можем существовать. Но это зависит от многих факторов – от воспитания, политики и так далее, и так далее. Поэтому это вопрос на сегодня открытый.

Священник Георгий Кочетков: Мне не хотелось бы, чтобы мы уходили от вашего вопроса к другим вопросам. Мы говорим сегодня об отношении русского народа к церкви. А Бердяев, которого Вы сейчас вспомнили, говорил о коммюнотарности церковной. То есть не социально-экономической. Не природной.

И.Б. Чубайс: В результате его посадили на философский пароход...

Священник Георгий Кочетков: Конечно. Его потому и посадили, что он давал альтернативу. У большевиков не было ответа на те вопросы, которые задавал Бердяев и подобные ему люди. И очень важно, что коллективизм и коммюнотарность могут восприниматься как противоположные вещи. Если брать эти термины в бердяевском смысле, то они прямо противоположны друг другу. Помните, он говорил, что коммюнотарность – это соборность, а коллективизм – это сборность, это как бы колхоз. Поэтому для нас важно, какого же качества коммюнотарность в нашем народе была и в каком смысле потенциально и реально есть до сих пор. Как сборность или как соборность?

Сейчас у нас нет ни того, ни другого. Разве что сборища всякого рода. Нет ни нормальных коллективов, ни тем более нормальных соборных начал, ни соответствующих качеств – ни в народе, ни в обществе, ни в культуре нашей, ни в церкви, что хуже всего. Церковь здесь должна была бы показывать пример, задавать тон. А она не задаёт. И это – главный признак церковного кризиса. Поэтому мы так уверенно и говорим, что не только общество, народ или культура наша, но и сама церковь нуждается в покаянии и возрождении.

Мне кажется, что здесь есть ещё один важный момент. Очень важно от коммюнотарности не перейти к коллективизму. Хотя и у коллективизма бывают свои положительные свойства. Вы совершенно правы, наша геополитическая обстановка всегда была трудной. Мы северная страна, у нас очень трудная природа. Нам трудно жить. И так и будет, несмотря ни на какую цивилизацию. Природу не так легко обойти. Люди должны сплачиваться. А делается всё, чтобы они не сплачивались. Даже просто в труде, скажем, в своей профессиональной деятельности.

И.Б. Чубайс: Чтобы каждый был одинок...

Священник Георгий Кочетков: А ещё «лучше» – чтобы один был против другого.

Исключение из пионеров. Ю. Ракитин, 1958 г.

Социология выделяет два типа коллектива. Первый – возникает снизу. Скажем, всех нас, здесь присутствующих, никто ни к чему не обязывал. А в СССР все коллективы были абсолютно формальны.

И.Б. Чубайс: Ещё два слова по поводу коллектива. Я могу это пояснить как социолог. Когда я говорю о русской общине, мне иногда отвечают: «Так и в СССР был колхоз, то же самое и осталось». Но разницу очень просто показать. Социология выделяет два типа коллектива. Первый – возникает снизу. Скажем, всех нас, здесь присутствующих, никто ни к чему не обязывал. Любой из вас мог прийти, мог не прийти. Это неформальный коллектив. Ещё пример: я веду клуб, и у нас ни денег, ни поддержки, но люди уже лет 10 собираются каждые две недели. И так далее. А в СССР все коллективы были абсолютно формальны. Пионерский, комсомольский, трудовой, партийный, армейский, творческий. Вы сразу попадали в них, как в тюрьму, из которой выйти ни за что нельзя. Первый фильм в СССР, где был показан человек, который выступает против коллектива и при этом прав, – это фильм «Чучело» Ролана Быкова². Причём последняя сцена фильма снимается на фоне церкви: в последних кадрах, когда Лена Бессольцева уплывает и они с дедом садятся на теплоход, показывают храм. Так что коллектив может быть формальный, и там всегда проводится «линия партии». А может быть неформальный. Поэтому, конечно, либо ты на воле, либо ты в тюрьме. И нужно понимать, чего мы хотим. Нам нужен неформальный коллектив, органичный.

Владимир Петрович Аверчев: Известно, что современная социология просто фиксирует факты: градус доверия у людей очень узкий, это семья, друзья, дальше доверие не распространяется.

Священник Георгий Кочетков: Сейчас и в семье нет доверия, и к себе нет доверия.

В.П. Аверчев: Да, это проблема раздробленности. В каком-то смысле это продолжение того, что насаждалось в коммунистический период, в 1930-е годы. В своё время Александр Зиновьев писал, что у нас нет общества, а есть песок. Задача тоталитарного государства – поставить человека один на один с государством. Запретить, прервать любые независимые связи между людьми. И вот эта парадигма отношений государства и общества настолько институциализирована ещё с советских времён (возможно, сознательно), что она осталась совершенно непреодолённой, более того, сознательная задача преодоления этого, как советского, даже не ставится.

Алексей Андреевич Наумов: Наши русские беседы во многом посвящены русской традиции общения. Мы вспоминали традиции литературно-художественных салонов и кружков XIX века, и здесь можно было сделать какие-то важные открытия. Мы говорили о качестве общения: когда речь идёт о коммюнотарности и атмосфере общительности, вопрос качества крайне важен, ведь существует много подмен. Собственно, большевики эти подмены и выдвигали на первое место. Но что ещё кажется мне очень важным – то, что в самых разных случаях наши историки и общественные деятели до революции говорили об общительности, и часто в контексте её восстановления.

Собственно, целью русских бесед было находить такие исконные русские начала и глубинные коды. Александр Александрович Папков, говоря о возрождении приходов, называл одной из главных основ этого не просто выборное начало, не ту или иную организацию жизни, но возрождение общительности. И Русское собрание начала XX века ставило похожие задачи. «Русский человек трудился одиночкой, часто вне условий бодрящего общения с единомышленниками. Между тем, потребность в этом общении ощущалась определённо», – говорил первый председатель Русского собрания князь Дмитрий Голицын.

Я думаю, что нам важно было бы выявить, где больше всего проявлялось это коммюнотарное начало. Можно вспомнить расцвет кружков и салонов – общения интеллектуального, творческого, с элементом и нравственным, что тоже было важно. Или то, что Папков пишет о старорусских артелях-общинах, где также было это нравственное измерение: был уговор не играть в кости, не ругаться. То есть, когда они вместе собирались и устраивали жизнь, помимо экономических целей они ставили и другие. Мне кажется, этот пласт крайне важно изучать. Он вообще не изучен, по крайней мере не систематизирован. Да, есть история коммюнотарных движений, но это не то.

Понятно, что всё это трудноуловимые вещи. Когда об этом читаешь, общинная жизнь воспринимается немного как фантом. Что такое колхоз – понятно, коллектив – понятно, приход – понятно, а вот это... Помните, что ответил Бунин на вопрос, что с революцией ушло? Красота ушла, атмосфера неуловимая ушла. Дышать просто стало нечем. И многое нам сейчас трудно понять.

Мне кажется, здесь есть перспектива: если эти вещи выявить, на них можно опираться.

Кирилл Анатольевич Мозгов: Важно ещё отметить, что историю церкви можно изучать и как историю святости. В русском народе всегда был запрос на пример святости, правда, нередко человек, который признавался за образец, противопоставлялся образу церкви, воспринимаемой только как формальная структура. Иногда и сама церковь могла если не отвергать, то с большой опаской смотреть на людей святой жизни. Мне кажется, отношение народа к церкви невозможно до конца представить без этого контекста, прежде всего без традиции старчества.

Однако этот запрос мог иметь некоторую обратную сторону. Образ жизни святого при этом воспринимался как нечто не то чтобы совсем за пределами жизни, но за какой-то внутренней границей. Человек, который признаётся святым, большим, признаётся таковым на некотором расстоянии. К нему хочется прийти, приникнуть, как-то приобщиться – и отойти обратно.

Мы говорим об общении и его формах, пытаемся раскрывать разные аспекты этой темы. И мне приходит в голову пример преподобного Серафима Саровского. Он делал такие шаги, пытался вступить в общение с людьми, прежде всего с теми, кто приходил к нему. Можно вспомнить и то, как он каждого приветствовал пасхальным целованием «Радость моя! Христос воскресе!» во всё время церковного года, и описанные современниками кусочки просфоры, которые он давал приходящим, иногда вместе с чашей с вином. Но в подавляющем большинстве случаев отношение к этому со стороны самих паломников было, мягко говоря, потребительское. Большая часть людей, записавших воспоминания о встрече с прп. Серафимом, сохранили в памяти разного рода чудесные явления. Только немногие восприняли этот опыт общения, включая сестёр созданной им Мельничной общины и некоторых близких к ним и преподобному людей.

Другой пример уже из более позднего времени – это Великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Когда собиралась Марфо-Мариинская обитель, в ней было 8 человек. Сохранилось письмо одной из ближайших сотрудниц основательницы, где говорится, что очень нужны помощники, а выбрать не из кого: люди приходят, хотят что-то делать, но они настолько разрушены, что им невозможно ничего доверить. Это самое начало XX века, когда проблема разрушенности человека обострилась, но это и пример собирания людей, это пример удивительной святой жизни, к которой тянутся другие. При этом большинство людей из окружения Елизаветы Фёдоровны после того, как она распустила свой двор, считали её юродивой. Но в нашей традиции юродство – определённая и почитаемая форма святости; я думаю, она сознательно делала какие-то вещи, хорошо понимая, какие это вызовет ассоциации.

Перекидывая мостик к сегодняшнему дню, мне кажется, нужно размышлять над тем, есть ли сейчас этот запрос на святость? Литература, в том числе древнерусская, свидетельствует, что в истории этот запрос в русском народе был всегда. Достаточно вспомнить поговорку «не стоит деревня без праведника, а город без святого». Это тоже некая русская идея, если можно так сказать. Есть святой, пусть даже он где-то там, далеко, но к нему можно поехать каяться. Он есть, и земля стоит.

Священник Георгий Кочетков: Это большой серьёзный вопрос – о больших и старших в народе. И это один из болезненных вопросов. В течение многих лет прилагались силы к тому, чтобы и не было таких старших и больших, не было праведников, не было нравственных, духовных, культурных авторитетов... Я думаю, что эта тема неизбежно будет возникать и на следующих наших встречах.

Олег Вячеславович Щербачёв: Сегодняшняя беседа, на мой взгляд, показательна, потому что, поднимая вопрос об отношении русских к церкви, мы совершенно органично вспомнили почти все темы, которые раньше здесь звучали: и о традициях общения, и об отношении русских к государству, к власти, и об отношении русских к святости. Сегодняшняя тема стала некой средой, объединившей всё. И на вопрос, как русский народ относится к церкви, невозможно ответить, не ответив на все эти вопросы.

Споры о том, на чём основывалась жизнь крестьянской общины, идут до сих пор. На фото Крестовоздвиженское трудовое братство

Студия «Звучащая раковина»: Николай Гумилёв (1886-1921) вместе с молодыми поэтами-студийцами. Фото 1921 г

Марфо-Мариинская обитель. В центре в апостольнике Великая княгиня Елизавета Фёдоровна

---------------------------

¹ После дискуссии 1904-1905 гг. о введении церковных реформ, публикации посвящённых ей обращений премьер-министра С.Ю. Витте, группы «32-х» и митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского) верующим стало гораздо легче объединяться в религиозные братства, вести миссионерскую деятельность, издавать религиозную литературу.

² Фильм вышел на экраны в 1984 году. 

Кифа № 6 (262), июнь 2020 года