Где искать точку отсчета

Фрагмент одной из «Русских бесед» об отношении русского народа к церкви

Церковный собор 1654 года. Начало раскола. Художник Алексей Данилович Кившенко, 1880 г.

Раскол XVII века был, несомненно, как писали церковные публицисты и как всегда с болью и очень эмоционально говорил митрополит Антоний (Храповицкий), незаживающей раной на теле Русской церкви.

В прошлом и позапрошлом году мы напечатали в «Кифе» материалы нескольких «Русских бесед»¹. Сегодня мы собираемся продолжить эти публикации. Вопрос, поставленный перед участниками встречи, фрагменты которой мы предлагаем сегодня читателям, звучал так: какие свойства русского народа, как положительные, так и отрицательные, проявляются, когда возникает возможность восстанавливать церковную жизнь? Предваряя разговор, один из инициаторов «Русских бесед» священник Георгий Кочетков посетовал на то, что представления об отношении русских к церкви у разных людей совершенно разные, и может быть, эта проблема всерьёз и не обсуждалась. Огромное количество томов, разговоров, споров, исследований было посвящено отношениям церкви и государства или отношению русских к разным историческим феноменам, а вот отношение русского народа собственно к церкви во всём многообразии этого понятия осталось фактически не изученным.

Фрагменты доклада Екатерины Александровны Алексеевой, специалиста по истории старообрядчества: Сейчас мы с трудом себе представляем, что такое приходская община в истории. Трудно представить даже то, что имелось в виду под возрождением приходов в начале ХХ века. Ещё труднее представить себе приходские образования в XVII веке.

До XIII века большей частью приходы были в городах, потом развитие и внутренняя колонизация привели к тому, что стали появляться сельские храмы, складываться отношения духовника и народа. Люди регулярно исповедовались и причащались у определённого священника, и, видимо, эти «покаяльные семьи» могли складываться не обязательно по территориальному признаку. Известна цитата из Стоглавого собора: «покаяние вольно есть» – иначе говоря, человек сам избирал духовника. Исповедь у духовника была важна и тем, что вплоть до XVII века нет каких-либо свидетельств о проповеди. Нижегородские попы «пред-старообрядцы» (Кружок ревнителей благочестия) ставили во главу угла в том числе и это: «Что ж такое, в храмах нет проповедей».

В деяниях Большого московского собора 1666-1667 годов (а это был тот самый собор, который анафематствовал и Аввакума, и Никона), уделяется большое внимание тому, чтобы принцип окормления верующих был территориальным, и именно с этого собора начинают ограничиваться права свободного выбора мирянином духовного отца. Жизнь вводится в рамки прихода (реформы Никона и кризис XVII века – это совсем не только литургическая проблема).

Феномен реформаторства XVII века интересен и в контексте изменения народной религиозности. Старообрядчество становится вызовом приходу, где духовенство фиксирует регулярность покаяния, пощения, причащения, а духовное попечение всё больше приобретает известный нам «синодальный» характер. Если же посмотреть на то, что рекомендует своим духовным детям Аввакум, то мы увидим, что аввакумовская покаяльная семья из 500 человек (некоторые исследователи считают её последним примером этого явления) довольно своеобразна. Духовенства практически нет, единственный епископ, вставший на сторону старообрядцев, был уничтожен. И Аввакум просто дерзновенен, он говорит: исповедуйтесь сами, причащайтесь сами. До сих пор мы находим в беспоповских книгах зашитые в разных местах остатки Святых даров... И в этом смысле старообрядцы – гораздо большие новаторы, чем кто бы то ни было из оставшихся в официальной церкви.

В XVII веке потенциал, который был у прихода, учитывая опыт покаяльных общин, фактически исчезает, возможности перерастания во что-то кроме как в административную единицу почти нет. И мы очень часто слышим, что то качество жизни, взаимодействия священника и мирянина, которое описывают как общинность, начинает храниться старообрядцами.

Фрагменты доклада Константина Петровича Обозного, декана исторического факультета Свято-Филаретовского института: Конечно же, и в XVIII, и в XIX, и в начале XX века раскол, который произошёл в XVII веке, оказывал влияние на отношение русского народа к церкви. Если говорить не слишком академическим языком, люди чувствовали, что официальная, государственная церковь проигрывает в каких-то очень важных качествах своим оппонентам и конкурентам в лице старообрядцев.

Не менее важным фактором нужно признать и культурный разрыв, который начался вследствие петровских реформ. Конечно, и в период Московского царства существовало определённое разделение между элитой и крестьянами, но оно было всё-таки не столь значительным, существовало гораздо больше элементов общинности, соборности с точки зрения социального устроения государства.

К этому нужно добавить проблему, которая присутствовала во все времена существования Русской церкви, и до сих пор остаётся – это проблема синкретизма, обрядоверия, которое во многом замешано на язычестве, на магизме, на том, что осталось не искоренённым со времён святого крестителя князя Владимира. Хотя я подозреваю, что «уровень заражённости» языческими предрассудками и суевериями был гораздо меньше как раз при князе Владимире и в домонгольский период, чем в последние несколько столетий, когда церковь уже не очень обращала внимание на эти проблемы. Считалось – главное, чтобы русский народ не бунтовал, чтобы он молился за императора, а всё остальное как-то само собой разрешится.

Постепенно отношение русского народа к церкви меняется в худшую сторону. В псковских и полоцких Епархиальных ведомостях после 1905 года встречаются заметки о мягко говоря «непочтительном» отношении крестьян к священнику и к церкви. Правда, это в основном была молодёжь, как правило, неженатые парни, которые бросали в священника комья грязи, где-то разбили стёкла в храме, обокрали церковь. Было видно, что когда в 1905 году вышел Манифест об укреплении начал веротерпимости в России, то вместе с ним, вместе со свободой, дарованной всем конфессиям, появилась некоторая незащищённость церкви, привыкшей к тому, что на страже её интересов стоит государство с полицейским аппаратом. И с этим не знали, что делать: вроде бы серьёзных уголовных преступлений нет, так что нет каких-то особых условий для того, чтобы заводить уголовное дело.

Вопрос: А оскорбление чувств верующих?

К.П. Обозный: Тогда таких законов не было. Когда сейчас пытаются, принимая такие законы, «восстановить прошлое», то это основано на некотором мифе.

И последнее. Отношение к церкви интеллигенции, элиты. Тут, с одной стороны, есть прекрасные исключения. В конце концов, мысль славянофилов родилась именно в дворянском сословии. Это говорит о том, что люди были неравнодушны, они хорошо знали Евангелие и хорошо знали о том, что с церковью происходит. Они думали о том, как можно церкви помочь. Но это были всё-таки исключения. В своём большинстве дворянское сословие к церкви относилось только лишь как к части русской православной традиции, которая была для них неким «знаком идентичности». К сожалению, это продолжалось даже в условиях эмиграции. Когда часть русской эмиграции, особенно молодёжь, профессура, студенты стремились к тому, чтобы преодолеть тот кризис, который существовал в отношении русского народа к церкви до 1917 года (я прежде всего имею в виду Русское студенческое христианское движение, Свято-Сергиевский институт), это встретило ожесточённую оппозицию со стороны немалой части Карловацкого синода. Некоторые люди считали, что это просто переворот, отказ от русскости, от православности. Спор в эмиграции о церкви, о её будущем заслуживает отдельного разговора. Кто-то считал, что церковь надо сохранить такой, какой её принесли в изгнание, со всеми её плюсами и минусами, коренящимися ещё в синодальном периоде. А кто-то говорил: нет, это вызов. Мы посланы Господом в изгнание, чтобы свидетельствовать о православии французам, немцам, итальянцам. И тем самым мы должны вбирать в себя всех, кто откликнется на эту проповедь, а не закапсулироваться и ждать, когда же в России сменится власть, чтобы вернуться туда и «в неповреждённости принести как драгоценный сосуд то, что мы сохранили». Ведь когда начинается такое искусственное сохранение, оно, как правило, приводит к внутреннему разложению. Дух Святой нельзя удержать. И пытаясь сделать это через сохранение формы, мы можем столкнуться с тем, что останется, может быть, прекрасная, но только оболочка, внутри которой будет в лучшем случае пустота...

Возвращаясь к тому, о чём я говорил, упоминая проблемы начала XX века: нам не нужно обольщаться, катастрофа 1917 года и гонения на церковь – это вовсе не дело рук одних лишь «чужаков». Много было среди крестьян, особенно в первые годы после переворота, людей, которые с восторгом принимали новую жизнь и считали, что церковь – это пережиток, страница истории, которая уже перевёрнута.

Александр Михайлович Копировский: Какой момент времени, на Ваш взгляд, стал «точкой невозврата», когда такой «национальный вид спорта», как грабёж храмов, перешёл в откровенно антицерковные действия? За преступником, который в 1904 году украл знаменитую Казанскую икону Божией Матери, Варфоломеем Стояном, числилось ни много ни мало в общей сложности более 30 доказанных ограблений храмов и монастырей. Его сажали, он бежал. Казанскую икону он по одной версии сжёг, по другой продал. Это был 1904 год. Ещё до Манифеста о веротерпимости. А раньше что-то подобное было?

К.П. Обозный: Боюсь, что назвать конкретную дату будет очень сложно, потому что первая трещина здесь – это ещё рассказ Екатерины Александровны. Раскол был, несомненно, как писали церковные публицисты и как всегда с болью и очень эмоционально говорил митрополит Антоний (Храповицкий), незаживающей раной на теле Русской церкви.

Интеллигенция, которая принципиально была против церкви, вернулась в церковь чрезвычайно быстро после октябрьского переворота.

Вопрос: Но почему тогда церковь до сих пор существует в России? Из ваших докладов следует, что это – необъяснимое чудо.

Священник Георгий Кочетков: Всё-таки есть Церковь и церковь. И всегда была. Мы говорили только о проблемах церкви с маленькой буквы, о некоторых аспектах её отношений с государством. Но это же не вся церковь. И не все отношения. И русский народ разный, и церковь разная. И история тоже неоднородна в своём движении, особенно ХХ век. Всё-таки практически сразу после 1917 года появляются новомученики и исповедники. И интеллигенция, которая принципиально была против церкви, вернулась в церковь чрезвычайно быстро после октябрьского переворота.

Другое дело, что это было в большой степени подготовлено религиозно-философскими собеседованиями, различными кружками, братством церковного обновления, возникшим в 1905 году. И Поместным собором, в конце концов, – Собором, на который, может быть, не слишком обращали внимание, пока он шёл, но который всё-таки имел серьёзные последствия.

Кто-то из нас недавно имел возможность принять участие в большой конференции в Екатеринбурге. На ней впервые произошло серьёзное, большое обсуждение истории православных братств времён гражданской войны, и это множество практически неизвестных историкам данных.

Всё, что я перечислил сейчас, подтверждает: в народе всегда жили какие-то неформальные, живые вещи. И в церкви они тоже всегда были. Официальная церковь могла быть к этому довольно равнодушна, как и государство, хотя и тут тоже надо смотреть внимательнее. Но это всё было. Вспомните описание похорон патриарха Тихона, вспомните Павла Дмитриевича Корина, замечательного художника, которого поразила эта Русь, пришедшая проститься с патриархом. И ведь он её не знал, он её не видел раньше. Значит, была какая-то невидимая Русь, которая себя редко проявляла. Но проявляла! Она существовала, вот что важно.

Поэтому мы как раз и размышляем о возможности восстановления церковной жизни. Конечно, мы не очень-то связываем это сейчас со свойствами русского народа как такового. Но мы, тем не менее, связываем это восстановление и с наследием новомучеников и исповедников Церкви русской, и с наследием русской эмиграции, которая тоже что-то очень важное уловила и собрала.

Были негативные плоды, но были ведь и позитивные. И мы никак не можем их сбросить со счетов. Они имеют, и долго ещё будут иметь мировое значение.

Поэтому – да, если смотреть на те стороны, которых мы сейчас коснулись, то вообще как будто нет даже точки отсчёта. Это даже и не Пётр. Это даже не Грозный. Что же нам, идти к началу монгольского ига?

С другой стороны, мы вспоминаем слова прп. Симеона Нового Богослова: «Кончилась церковная жизнь! Иерархия кроме обрядов больше ни на что не способна. Пусть старцы принимают исповедь, даже если они без сана. Но они – настоящие водители жизни». Это первая половина XI века! Мы только-только приняли крещение, мы начинаем, а Византия как будто уже заканчивает свою христианскую жизнь. Но мы же всё-таки связаны... А если мы вспомним ещё и Рим, да ещё и Восток, нам будет очень весело.

Так что тема наша оказалась очень непростой. И вообще говорить честно об отношении русского народа к церкви трудно. И о качествах русского народа. Я опять вспоминаю знаменитое высказывание, что русский народ – самый коммюнотарный народ в мире. До революции, во всяком случае. Сейчас существуют только остатки этого, но тем не менее они существуют! Я могу подтвердить это. Это – очень важное свойство, которое говорит о единстве, о том хорошем, что есть в церкви, и о том хорошем, что есть в русском народе. И всегда было. И даже сейчас есть, несмотря на всё то, что с народом произошло в ХХ веке и происходит поныне.

Мне кажется, это точка отсчёта. Откуда взялась эта коммюнотарность? Почему она так характерна для русского народа? Разве это могло быть без христианства, без церкви? Не могло быть! И если даже народы с сильной церковной христианской традицией этим качеством не обладают или обладают, в общем-то, в незаметном количестве, то это свойство русского народа – всё-таки, на мой взгляд, вещь центральная.

Если вернуться к конференции, о которой я рассказывал, то именно на ней мы как раз увидели, как этот дух себя проявлял. Были люди – не просто носители идеи, а носители этой силы, этого опыта, этого духа! Вот что важно! Они же не взялись откуда-то. Вот почему я так уверенно об этом говорил.

Мы говорили сегодня о покаяльных семьях-общинах. Вспомните, что делает отец Сергий Мечёв сразу после кончины своего отца, святого праведного Алексия Мечёва? Он организует покаяльную общину. Это принципиально важно.

Другое дело, что у нас всё это с трудом воспринимается. Но, слава Богу, существуют братства, существуют общины, существует стремление к этому. То есть этот дух, эта сила коммюнотарности продолжает жить, несмотря на большой вопрос, как продолжает жить русский народ и продолжает ли он жить? И выживет ли он?

Такие вещи, такие качества жизни, как коммюнотарность, не являются в один миг. Мы все прекрасно понимаем, что это – то, что растёт из самой глубины. Это не то, что можно организовать, не то, за что можно агитировать.

Мы поставили перед собой сегодня вопрос о том, какие свойства русского народа влияют на восстановление или не восстановление церковной жизни. Церковная жизнь расстроена. И была таковой, вообще говоря, с самого начала. Я не случайно сегодня привёл цитату из преподобного Симеона Нового Богослова, одного из величайших православных мистиков за всю историю двух тысячелетий. И конечно, в каком-то смысле вопрос «как восстанавливать церковную жизнь» – почти мистический. Как это можно сделать в России? Какой здесь может быть роль русского народа? Чего нужно бояться в наших качествах и свойствах русской жизни, а что, наоборот, нужно возрождать? Это всё вопросы не праздные.

Вряд ли кто-то будет сомневаться, что наша церковная жизнь требует восстановления, возрождения. Не может быть так, как есть.

Как русский народ соотнесён с императивом покаяния и возрождения нашего народа, нашего общества, нашей церкви? Здесь никак нельзя уйти от истории. Слава Богу, сегодня мы услышали доклады именно церковных историков, профессионалов. Я предлагаю отталкиваться от таких качеств, как коммюнотарность, – попросту говоря, общительность и общинность, открытость, доверие, то, что связано с милосердием, со способностью прощать и просить прощения, со смирением, терпением, послушанием Богу; с теми качествами, которые люди всегда считали качествами самого высшего класса, если их не извращают. Если смирение не превращают в раболепство, терпение – в терпимость, и послушание возводят к Богу, а не к любому начальничку, как говорил Сергей Сергеевич Аверинцев.

Можем мы отталкиваться от этих качеств? Видим мы их в нашей истории – не в отдельных только каких-то личностях, но в народе? Здесь я под народом имею в виду не только простонародье. У нас очень часто под русским народом подразумевают только простонародье; да, без него нельзя, но нельзя и без другой части народа, может быть, численно меньшей, но оказывающей на происходящее основное влияние. Здесь много сложностей и противоречий.

Привело интеллигенцию в церковь гонение на церковь – и ещё изгнанничество. Поэтому для того, чтобы народ и его образованный слой пришёл в Церковь, этот народ должен почувствовать, что он приходит в Церковь, а не в министерство.

Олег Вячеславович Щербачёв, предводитель Российского дворянского собрания: Рецепты формулируются легко, другое дело, что их сложно выполнить. Из всего, что было сказано, совершенно очевидными мне кажутся несколько выводов.

Первый: главная опасность – это огосударствление церкви. Русский народ пойдёт в церковь только тогда, когда он увидит её свободной и негосударственной. Это очевидно. Интеллигенция, которую часто противопоставляют народу, является, с другой стороны, неким более чутким барометром этого народа, тонким слоем, который очень быстро и обострённо реагирует на какие-то вещи. Мы вспоминали сегодня те годы, когда интеллигенция пошла в церковь. Конечно, начало XX века было уже неким подготовительным периодом, но привело интеллигенцию в церковь гонение на церковь – и ещё изгнанничество. Поэтому для того, чтобы народ и его образованный слой пришёл в Церковь, этот народ должен почувствовать, что он приходит в Церковь, а не в министерство.

Второе, конечно, это образование, катехизация. Потому что пока русский народ будет жить во власти какого-то ещё более дикого синкретизма, чем то было в XIX веке, приход в церковь будет совершенно поверхностным и неглубоким. Куда сейчас приходит обычный человек? К Матронушке за маслицем, чтобы «помазать ревматизм»?

Вот два рецепта, но попробуй их осуществи! И только тогда, уже имея первое и второе, можно говорить о коммюнотарности и о возрождении церкви изнутри, снизу – братств, общин, нормальной приходской жизни и так далее.

Семинар о. Сергия Булгакова об аскезе и культуре 21 декабря 1933 г. Слева направо стоят: В.В. Вейдле, Г.П. Федотов, Б.И. Сове; сидят: о. Сергий Булгаков, мать Мария (Скобцова), Ю.Н. Рейтлингер, В.В. Зеньковский, В.Н. Ильин, Б.П. Вышеславцев, Н.Н. Афанасьев, Л.А. Зандер; сидят в первом ряду: В.А. Зандер, мать Евдокия (Мещерякова), А.В. Оболенская

----------------------------

¹ В 2018 году – в №№ 4(236), 5(237), 8(240), в 2019 году – в №№ 3(247), 5(249), 6(250), 8(252). На сайте газеты эти материалы можно найти в рубрике «Беседы».

Кифа № 5 (261), май 2020 года