Вспомнить, искупить, отмолить Интервью с Виктором Анатольевичем Жижириным, основателем музея истории Свято-Екатерининского монастыря, где в 1938-1953 гг. находился «спецобъект 110» – политическая тюрьма «Сухановка» В.А. Жижирин проводит экскурсию по музею
Вы, конечно, знаете, что 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, в самых разных местах с поминальной молитвой читаются имена погибших. В любой культуре, не только христианской, есть традиционное отношение к смерти: человека надо проводить, оплакать. У нас же за минувшее столетие большая часть репрессированных ушла, не оплаканная никем. И это усилие, которое мы делаем каждый год, пусть даже пока в нём и участвует не так много людей, мне кажется очень важным для того, чтобы восстановить разрушенные в народе связи. Наверное, когда Вы задумывали свой музей в одном из расстрельных мест – в Сухановке – Вам тоже приходили в голову такие мысли? Да, конечно. Я, проводя экскурсии по монастырю, об этих своих переживаниях говорю. В Екатерининском монастыре почти в каждой келье в период террора были одиночные камеры. Моя келья была 2 на 2,5 метра, поэтому для меня это было очень осязаемо. И ещё: когда я читал про эти судьбы, я представлял себе, что такая смерть гораздо трагичнее, чем гибель на фронте, на виду у всех, когда знаешь, что тебя оплачут, о тебе будут вспоминать. На фронте всё было тоже не так просто. Да, но там это было не так остро. А здесь человеку явно не оставляли никаких надежд. Он был оторван от своих родных и друзей: им внушали от него отречься, проклясть его, отказаться от него. Судьба их этому узнику была неизвестна. И они часто не знали, жив он или уже погиб. И для самого узника неизвестно, будут ли его поминать или будут проклинать. Это невероятная, ужасная трагедия, может быть, сильнее любых шекспировских трагедий. Поэтому я и поражался: вот тема, которая нужна драматургам, кинематографистам, режиссёрам, а они спекулируют на старых темах, мусолят их, корёжат вместо того, чтобы взять и сделать своё на такой живой теме, как миллионы судеб бывших узников. Некоторые из паломников, которые приходили в музей, говорили, что хотели бы узнать, как вели себя их деды или родители, даже зная, что, может быть, они тоже были в ряду расстрельщиков, или предателей, или доносчиков, стукачей, – для того, чтобы потом в своей жизни как-то это искупить или отмолить. В прошлом году в Коммунарке открыли мемориал, где написаны имена погибших, часть которых до заключения была по сути палачами – высокопоставленными сотрудниками НКВД, например. И у части народа было очень большое напряжение на это: «Одно из имён – Генрих Ягода1 , что же, нам и его вспоминать?!» На самом деле в Сухановке то же самое. Мы сами, когда 30 октября читаем имена, вспоминаем всех, «не сортируя», хотя и не уравнивая. И людей, которые сначала были палачами, а потом стали жертвами, мы всё равно вспоминаем как жертв. Но лично мне это трудно, я не могу оплакать таких людей, и для меня это проблема. Мне не жалко Тухачевского, который газом травил крестьян в Тамбовской губернии. Я уж не говорю про то, что я знаю фамилии тех, кто давал клеветнические показания на моего прадеда-священника. Их позже, при смене Ежова на Берию и «чистке рядов органов», расстреляли. Один из них был старостой храма и одновременно агентом ГПУ-НКВД с 1927 года, оклеветавшим десятки невинных людей... А что для Вас значило то, что многие из заключённых Сухановки были одновременно и жертвами, и палачами? Дело в том, что если рассматривать это с христианской точки зрения, то всё становится на место. Каждый получает своё в той мере, в которой заслужил. Тот, кто получил воздаяние уже здесь, что-то искупил из своих прошлых грехов и преступлений и «доберёт своё» там. В книге о Сухановке поминается расстрельщик Магго, который расстрелял 15 тысяч человек. Я вот всё время над этим думаю и думаю. Как же так? Каждый день в затылок стрелять, видеть, как человек мучается, умирает – как с этим жить? Многие из палачей кончали жизнь самоубийством, некоторые спивались. Жизнь их ужасна. Но этот Магго умер своей смертью и похоронен на Новодевичьем кладбище в колумбарии! А у людей, которых он расстреливал, нет могил, и имена их нигде не написаны... Меня это ужасно возмущало, потому-то я этот мемориал и затеял. У нас ведь стоит только камень, на котором написано, что здесь была тюрьма, спецобъект КГБ. И всё, ни одного имени. Правда, там служат литию около креста. Но и возвратить имена тем, кто был там расстрелян, и тем, кто сидел (они же наверняка все уже скончались), мне кажется, очень важно. 1 Один из главных руководителей советских органов госбезопасности (ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД), в 1934-1936 гг. глава НКВД. Беседовала Александра Колымагина Кифа № 10 (254), октябрь 2019 года |
