26.09.2019 г.

Из экспедиций мы возвращаемся иными

Фрагмент «Русской беседы», проходившей в Санкт-Петербурге

Алексей Саврасов. Хоровод в селе. 1873-1874 гг.

Начавшись в Москве в 2016 году, постепенно «Русские беседы» стали проходить и в других городах. В Санкт-Петербурге они собираются с 2018 года. Объединённые общей задачей – восстановлением национального самосознания, обращением к теме русского человека, русского народа – теме, которая в ХХ веке была сознательно отодвинута и уничтожена, в разных регионах беседы неизбежно приобретают свои самобытные черты. В Петербурге такой особенностью стал акцент на культурной составляющей проблемы. За эти полтора года участники петербургских встреч вместе размышляли о русской литературе, о милосердии и сострадании, о соборности и коммюнотарности, о покаянии и прощении, о русской святости... Мы предлагаем читателям фрагменты встречи, посвящённой русской фольклорной традиции. Насколько эта традиция жива, насколько близка людям городской культуры? Насколько она может помочь понять, почувствовать, что мы русские люди?

Дарья Севастьяник, создатель проекта «Horovod Project»¹, гость «Русских бесед»: К своей идентичности все приходят по-разному, и я думаю, что здесь нельзя найти какой-то один «единственно верный путь». Кто-то приходит через религию, кто-то – через литературу, искусство, балет, фольклор или общение с людьми.

Моя история, во многом достаточно случайная, началась с того, что мама брала меня, четырёхлетнюю, с собой в музыкальную школу, куда водила моего старшего брата. И в какой-то момент я сказала ей: «Я тоже хочу заниматься музыкой! Что я туда-сюда на санках просто так езжу?» Мама пошла к директору музыкальной школы, и он сказал: «Вы знаете, мы вообще-то берём учиться с пяти, а то и с шести лет, но у нас есть фольклорное отделение, и туда берут, по-моему, всех». Я пришла туда и спела очень артистично песню «Ой, цветёт калина в поле у ручья».

Замечание из зала: Это не народная песня, кстати, но Свиридов назвал её хорошей подделкой.

Дарья: Да, я знаю. Таких песен много.

Как бы то ни было, меня взяли на фольклорное отделение, и я каким-то чудом продержалась там целых десять лет. То есть я получила классическое музыкальное образование, но «главным инструментом» для меня остался фольклор. Это была среда, в которой детей не учили в прямом смысле этого слова, а как будто влюбляли в дело, которое изучали. Мы играли в игры, что-то пели, чем-то занимались, а потом оказывалось, что мы учились в этот момент. Это было совсем не похоже на сольфеджио, которое преподавалось в соседнем кабинете: там всё было по классике жанра.

Закончив школу, я стала поступать в театральный институт и, как это часто бывает, не прошла по конкурсу. Судьба привела меня в Санкт-Петербургский Государственный университет культуры и искусств² на кафедру Русского народного песенного искусства (учиться фольклору, в общем понимании этого слова, в Санкт-Петербурге можно только в двух высших учебных заведениях: в Консерватории и нашем университете). После поступления я думала о том, что в следующем году «всё равно стану актрисой».

Ровно через месяц после начала учёбы мы поехали в фольклорную экспедицию. Я занималась фольклором десять лет, но почему-то понятие «фольклорная экспедиция» прошло мимо меня. Мы приезжаем в Курскую область. Пять градусов мороза. Нам дают какую-то заброшенную избу. Мы её драим, мёрзнем, спим – пар изо рта. Какие-то бабушки разговаривают на непонятном языке. Мои однокурсники вообще не понимают, что происходит, что такое «фольклорная экспедиция» и что мы здесь делаем. Знакомимся мы с этим ремеслом прямо в процессе. А когда уезжаем (дом уже тёплый, печку мы протопили), мы чувствуем, что произошло что-то такое, что очень трудно объяснить словами. Я это и сейчас с большим трудом смогу вам описать, хотя съездила уже в десять, а может быть, даже и больше, экспедиций и как студент, и как руководитель, и как «предприниматель». Из экспедиции невозможно вернуться прежним человеком. Тебя спрашивают: «А что там произошло?» Ты рассказываешь о событиях, но это совсем не помогает передать чувства и эмоции, которые ты там испытал. Тем, кто когда-либо был в экспедиции, посчастливилось увидеть старое поколение – поколение людей до и около 1930 года рождения. Это другие люди, а рядом с ними и ты чувствуешь себя иначе. Они по-другому выглядят, по-другому разговаривают, по-другому думают.

Они не знают очень многое из того, что знаем мы. Кто-то даже не получил школьного образования и не может писать и читать. Но, несмотря на это, они являются великолепными мастерами музыкального искусства. То есть они умеют петь, играть на народных инструментах, хотя нигде этому не учились.

У нас в институте обучение проходило, в основном, по одному плану. Например, мы занимаемся изучением фольклора Курской области. Материалов, которые были собраны на этой земле в разные годы, огромное количество: нотные сборники, диски, кассеты, пластинки. Ты всё это внимательно слушаешь в наушниках, расшифровываешь, поёшь по нотам. И вроде всё понятно, но чего-то не достаёт. Потом ты едешь в экспедицию, возвращаешься и слышишь эти записи уже совсем по-другому. При этом не факт, что те исполнители, которых видел ты, держал за руку, поют так же хорошо, как те, кого успела записать «Мелодия» двадцать лет назад. Но то, что теперь ты просто знаком с этими людьми и слышал, как они говорят, настолько сильно тебя наполняет, что ты выходишь на сцену (если это сценическая ситуация) совсем с другим ощущением. Тебе как музыканту становится гораздо проще.

Если говорить про специфику, то мы, конечно, в основном изучали песенный фольклор, потому что в большинстве своём певцы. На кафедре мы занимались не только фольклорными традициями, и я лично отношусь к музыкальному фольклору не как к наследию, а как к искусству, потому что оно мне близко, оно мне нравится и оно работает на меня так же, как и любое другое искусство.

Когда первая экспедиция закончилась и мы вернулись в университет, всем стало понятно, что любовь с фольклором случилась. Даже те люди, которые говорили: «Ой, нет-нет, фольклор – это не для меня, а вот "Ой, цветёт калина" – это моё», после экспедиции сказали: «Всё, убит. Будем петь, будем любить». И в течение пяти лет мы изучали разные традиции, пели и советские, и русские народные песни, авторские композиции, занимались разными программами, познакомились с песенным искусством семнадцатого века. На нашем курсе образовался вокальный ансамбль, который стал концертным коллективом. Мы стали ездить на гастроли: Владивосток, Мальта, Курск, Москва... Много разных городов, разных залов, начиная с камерных и заканчивая «Октябрьским». И в какой-то момент я стала понимать, что всё это ведёт в никуда, и ценность того, что ты делаешь, ценность тебя, как музыканта, артиста, автора, художника, пропадает. Жанр не актуален, не моден, часто непонятен, а значит, не востребован зрителем. К сожалению, большинство людей не по своей воле находятся в плену стереотипов и стандартных представлений о русской традиционной культуре. Можно провести соцопрос на улицах, и, я думаю, мы получим ответ, что русская музыкальная культура – это балалайка, медведь, цыгане, «ой, цветёт калина», «калинка-малинка» или что-нибудь в этом духе. И я ни в коем случае не виню этих людей. Я не сноб и не пытаюсь им объяснить, что это такое и с чем это едят. Тем более что теперь я уже знаю, в сознании людей всё это долгие годы искажалось и разрушалось.

Вот пример. В Курской области была очень яркая традиция карагодов³. На праздники соседние деревни собирались на огромном поле и часами плясали карагоды и «Тимоню». Нам сложно представить сейчас: тысячи людей поют, играют на инструментах, танцуют в самых ярких народных костюмах. Со временем этого становилось всё меньше и меньше. Установка была такая: есть Дом культуры, где все поют то, что надо, а остальное можно только тихонечко, дома.

* * *

Я вижу много разных людей (иногда езжу на гастроли совсем с другими коллективами, в том числе и эстрадными, занимаюсь джазом, грузинской фольклорной музыкой) и часто думаю, как преподнести информацию о том, что часть моей жизни и, надо сказать, очень большая часть – это русский фольклор. Я понимаю, что воспринять эту информацию с интересом человек может только в ситуации, которую я создам для него сама. Например, в домашней атмосфере или у костра кто-то может вспомнить: «Ой, девочки, вы же поёте». Мы начинаем петь, и после этого человек, незнакомый с таким жанром, говорит: «О! Ах, это вот так вот на самом деле? А красные щёки и большой кокошник – это всё не про это?» И когда с помощью таких вводных ты создаёшь для человека, которому ты хочешь объяснить, чем ты занимаешься, некий спектакль, будь он даже домашний, он воспримет то, что ты ему готов передать. Иначе получится ситуация, в которой как бы говоришь: «Ну, ты не знаешь и не знай, и иди дальше».

Так родилась идея делать некие спектакли, концерты, шоу, назовите, как хотите, в которых человек с самого начала и до конца находится в неком действии, где жанр является лишь составляющей частью. То есть мы не говорим: «Ты знаешь, человек, мы сейчас про русскую традицию будем тебе говорить, про наследие твоё, про твои корни» и так далее. Потому что есть, к сожалению, негативная коннотация всей этой патриотической тематики. Поэтому мы говорим: «Вы идёте на иммерсивное шоу, у нас будут участвовать очень известные актёры, у нас будет мэппинг, хеппенинг, 3D видео и т. д.». Человек приходит на эту конфетку в красивой оболочке, а уходит с тем, что я хочу заложить «в начинку». Условно говоря, наши мероприятия начинаются с огней и красивых костюмов, а заканчиваются пустой сценой, чистым голосом, который поёт одно слово, и происходит катарсис. И моя задача как идейного вдохновителя своих проектов сделать так, чтобы человек, не собираясь найти своё наследие, его нашёл.

В одном из проектов мы придумали слоган, который звучал так: «Новое рождение русского чувства». Потому что слово «патриотизм» имеет свою историю, оно затаскано, и это отдельная тема. Приезжая на большие фольклорные фестивали, на которые выделяются государственные деньги, – например, в Коренную пустынь в Курской области – можно увидеть тысячи людей, шашлыки, огромные сцены, вырванные из земли берёзы, привезённые туда же, людей с ленточками на голове, феерические надписи «РУСЬ» на футболках и т. п. И это мероприятие, которое нацелено на возрождение русского наследия... Также часто можно увидеть концерты и мероприятия, направленные на «возрождение русского наследия», где можно услышать народные хоры, патриотические песни о России и увидеть другие «обязательные» атрибуты любви к Родине. Не хочу сказать, что в этом есть что-то плохое, но для меня эта форма является устаревшей. Она не направлена на привлечение внимания молодого думающего поколения к своему наследию. Деятельность нашего проекта нацелена именно на это.

Мы ведём альтернативный блог о русской культуре, делаем специальные проекты на волнующие нас темы. Недавно мы запустили музыкально-театральный проект «Застолье», где объединяем за одним столом разных людей, время, стили жизни, эмоции и судьбы. Вы можете посетить документальный музыкальный спектакль на основе материалов фольклорных экспедиций в Курскую область – «Страдания».

Конечно же, мы не одни: фольклор – это наука. Есть огромное фольклорное сообщество, которое продвигает традиционную культуру, реконструирует обряды. Но иногда они слишком большой акцент ставят на правильности того, что они делают. Мы же – группа, в творчестве которой звучит тон современной жизни.

Время от времени «Русские беседы » в Санкт-Петербурге проходят в музее школы Карла Мая, где основатель и хранитель музея Никита Владимирович Благово рассказывает новым участникам бесед и о школе, и о её девизе: сперва любить, потом учить