«Я прошёл снизу через все "степени", и это очень много дало для понимания глубины и реалий приходской церковной жизни»

Интервью с ректором Свято-Филаретовского института, священником Георгием Кочетковым

24 сентября 1989 г. Члены общины поздравляют о. Георгия во дворе Новодевичьего монастыря после хиротонии

Отец Георгий, 24 сентября 1989 года состоялась Ваша священническая хиротония. Скажите, с какого момента Вы поняли, что хотите стать священником?

Это было моментом откровения. Если бы меня спросили, когда я стал верующим, я назвал бы какой-то достаточно длительный период. А здесь я могу сказать определённо: в 1968 году, когда я впервые попал в храм Московской духовной академии, меня буквально осенило, что моё место здесь, то есть не именно в этом здании, а там, где люди становятся священниками и где даётся духовное образование. Семинаристов тогда было очень мало, только-только завершились хрущёвские гонения. Я никого не знал, у меня не было ни одного человека – ни знакомых, ни друзей – среди верующих, и поэтому я попал на эту службу один. Мне там очень понравилось. Но главное – я почувствовал, что моё место здесь, что это моё призвание. И с тех пор я считал себя не просто верующим, но человеком, который хочет быть священником и монахом. Это решение было очень твёрдым, это решение было очень конкретным, я начал размышлять только над тем, как его претворить в жизнь – ну, а это уже целая история.

На рукоположение, а следовательно, на поступление в духовную школу, меня напрямую благословлял о. Всеволод Шпиллер. Он даже прямо подчёркивал, что учёба имеет смысл только ради сана. Он долго меня к этому готовил. Он говорил, что в нашей церкви много попиков – и они нужны церкви, если только они хорошие попики – но священников, говорил он, мало. Но ещё нужнее церкви священники. Когда-то исторически «поп» и «священник» было одним и тем же словом. «Поп» – это «папа», дальше протопопы и так далее. А сейчас для нас в обертонах существует всё-таки довольно большое различие между этими словами. Поэтому я очень хорошо понял о. Всеволода. Так вот, он меня готовил к тому, чтобы стать священником, а не попиком, пусть даже очень честным, и хорошим, и преданным своему делу, и любящим своё ремесло, или, как атеисты в то время говорили, «кадило и кропило». Поэтому мне пришлось готовиться к поступлению в семинарию (а фактически сразу в академию) в течение двенадцати лет, с 1968-го года до 1980-го, когда я поступил сразу в Ленинградскую духовную академию.

Из того, что Вы представляли себе тогда, многое ли осуществилось?

Что удалось? Прежде всего – осуществить хорошую подготовку и обрести сан, несмотря на резкое сопротивление компетентных органов советской власти – уполномоченного, КГБ и т.д. Правда, дьяконом я стал в 83-м году, а священником в 89-м, через шесть с половиной лет. Это не случайно. Я стал дьяконом в конце третьего курса, на Благовещенье, и за это митрополит Ленинградский и Новгородский Антоний (Мельников) получил резкий выговор от уполномоченного. Меня спас лишь диабет. Митрополит говорил: «Ну, у него диабет, что ж тут с человека возьмёшь, все равно пропащий, никакого вреда от него не будет, поскольку диабетик это уже почти не человек». Мне уже был назначен срок, я знал, что на Пасху меня будут рукополагать во пресвитеры. Но этого не произошло, потому что митрополит не хотел иметь ещё один разговор по моему поводу с уполномоченным, тем более с какими-то другими товарищами, и эту хиротонию просто отложили. Ну, а когда в том же году, осенью, в ноябре, меня исключили из духовной академии, с четвертого курса, по требованию тех же самых товарищей, вопрос как бы повис в воздухе. Я попал в чёрные списки. И пришлось шесть с половиной лет этой хиротонии добиваться, как-то ждать, при этом не идя ни на какие компромиссы с совестью.

Надо сказать, я очень благодарю Бога за это время. Это ведь было дополнительное время подготовки. Я не мог, по понятным причинам, оставшись вне стен академии, служить дьяконом, получить регистрацию уполномоченного по делам религий – ни о чём этом речи не шло, даже не могло идти; все многочисленные ходатайства за меня не могли осуществиться, даже если ходатайствовали постоянные члены Синода. И за эти шесть с лишним лет я что-то успел усвоить, будучи чтецом, выполняя какие-то, может быть, иногда даже немножко унизительные функции на приходе – понятно, как относились к находящемуся в опале дьякону, который, во-первых, больной, во-вторых, не может служить даже дьяконом. Это было не всегда «приятное времяпрепровождение», но всё-таки я прошёл снизу через все, как говорится, степени, и это мне очень много дало для понимания глубины и реалий приходской церковной жизни, всех её сторон, и положительных, и отрицательных, не так, как они видятся со стороны и сверху, а так, как они существуют на самом деле. Я высоко это ценю. Иногда я думаю: что было бы, если бы меня сразу рукоположили в пресвитеры? Я бы очень многого не знал и не понимал бы в жизни церкви, а это очень важно для священника, именно не для попа, а для священника.

Как Вы представляли тогда суть священнического служения и изменились ли Ваши представления впоследствии?

Тогда для меня это была просто форма отдачи себя на служение Богу и Церкви, которую я понимал очень конкретно, как, наверное, понимает большинство священнослужителей: совершать богослужение. Надо в церкви что-то делать и при этом совершать богослужение, которое замечательно, вдохновляюще, которое удивительно молитвенно, которое может поддержать любого человека в любой период его жизни. Я понимал всю ценность православного богослужения и до сих пор его ценю высочайшим образом, поэтому стараюсь ему уделять очень много внимания. Но я по-другому стал понимать богослужение. Я знал его историю, я и раньше понимал, что богослужение может быть совершаемо лучше, что необходима проповедь, что необходима более понятная форма богослужения, которая являла бы его суть, заложенную в нём от времён апостолов до наших дней. Я понимал, что богослужение закрыто – оно благодатно, но оно не осмысливается. Я не могу сказать, что оно бессмысленно, потому что внутренний-то смысл в нём всегда есть.

Как икона в окладе.

Не просто в окладе! Этот оклад ещё и в футляре, потому что оклад слишком драгоценный, страшно его оставить без футляра.

Так вот, смысл моих представлений о священстве изменился вместе с моими представлениями о происхождении и сущности развития вообще принципа иерархии в церкви, даже самого священства. Я много лет уделяю внимание тому, что этот вопрос, мягко говоря, не разработан в православной церкви. Мы много лет повторяем одни и те же затверженные формулы, но мы очень плохо понимаем, что за ними стоит. Если бы не XX век, не Булгаков, Бердяев, Афанасьев и некоторые другие, мы бы очень много не поняли в этом. Это не значит, что мы должны уходить от того доброго опыта, который есть в церкви, но мы должны в него вживаться глубже, как бы вгрызаться, потому что иногда он как бы закрыт плотной коркой.

Что Вы могли бы пожелать Вашим собратьям - скажем, тем молодым священникам, которые только сейчас рукополагаются?

Что я мог бы пожелать? Я не знаю. Мне кажется, что священник должен делать акцент на общении. Он должен стремиться к постоянному общению с Богом и постоянному общению с ближним даже тогда, когда ему самому это очень трудно даётся, даже когда ему хочется уползти, отдохнуть, просто отойти от дел, отойти от постоянного собрания людей, как бы пожить только для себя немножечко в течение дня. Он не должен этого себе позволять, он не должен себя жалеть, он не должен ни на что претендовать вообще. Я говорю это священникам именно потому, что у них больше всего соблазна посмотреть в эту сторону. На самом деле это требование к каждому христианину, но от «простого христианина» традиционно ничего не требуется, а к священникам всегда были какие-то требования, часто непомерные, несправедливые, не предполагающие, что священник – это просто человек, такой же человек, как и все. Это уже беда нашей православной истории. Так что – может быть, это главное: если человек хочет служить, то он должен научиться общаться. Он должен научиться не думать о себе совсем, даже тогда, когда ему плохо, даже тогда, когда он сам еле стоит на ногах или почти теряет сознание. Он не должен думать просто о своей семье, он не должен думать просто о своих делах, как своих. Все это должно быть воцерковлено, включено в его церковную жизнь.

Он должен служить Церкви, то есть созиданию, собиранию Народа Божьего, и помнить, что он только тогда священник, когда он совершает Евхаристию, т.е. только на литургии верных, только когда он приносит бескровную жертву. Потому что священник в переводе на русский язык значит «жертвоприноситель», тот, кто приносит жертву. Да, в реальности во все иное время он не священник, или священник, но не больше, чем любой другой христианин. Впрочем, и на Евхаристии он приносит жертву не один, но тут у него особое место, слишком особое, поэтому оно может его выделить. При этом он должен больше думать о том, чтобы стать пресвитером, то есть старшим. Он должен быть как старший брат в семье. Старший – это такой же, как все, но он должен быть немножко более опытным, немножко более знающим, немножко более ответственным, немножко более честным, немножко более духовным, молитвенным.

Он не может быть в этом на голову, на порядок выше всех остальных – это не оправдывается жизнью, точно так же как не оправдывается мнение, что только священнослужитель имеет право проповедовать и учить в церкви. Да сплошь и рядом миряне, и даже женщины, которым никогда не давалось это право на протяжении константиновского периода церковной истории, проповедуют лучше священников и епископов, если они просто научены вере, если они живут этой верой. И Господь им дает силу слова часто значительно большую. Поэтому нужно отбросить этот исторически неверный ход, когда за священнослужителями, и только за ними, признавалась возможность учить народ. Нет, любой может учить – тот, кому это дано от Бога, потому что пророческая харизма здесь важнее собственно иерархической, священнической. Так что нужно понять, что священник, будучи устами Церкви во время евхаристии, возглавляя принесение бескровной жертвы, должен признавать и всех сослужащих с ним. Весь Народ Божий сослужит священнику, не только стоящие с ним в алтаре вокруг престола, все верные сослужат на евхаристии, но старший – один. Самый старший в собрании, как и в семье среди братьев и сестер, всегда один. Не может быть их двое или трое.

Так вот, старшим нужно научиться быть, а не только слыть. Это не всегда напрямую связано с физическим возрастом или с формальным образованием. Да, очень хорошо, когда священник и формально образован, и когда он по возрасту старше, но это совсем не обязательно. Пресвитер, старший, должен быть пресвитером везде. Вот пресвитерство, старшинство, в отличие от священства, не связано только с литургией верных, только с принесением бескровной жертвы, пресвитерство связано со всеми сторонами церковной жизни. И это очень важно.

Вопросы задавали: Александр Буров и Александра Колымагина

Фото из архива Анатолия Мозгова

Кифа №9 (24), сентябрь 2004 года