О гражданстве христиан

Интервью с секретарём Синодальной библейско-богословской комиссии Андреем Владимировичем Шишковым

Во время дискуссии после доклада А.В. Шишкова на конференции «Современная православная экклезиология: служение церкви и её устройство» [1]

Это и есть секуляризация, когда церковь и религия становятся частным делом и уходят из общественного пространства. И если, например, для начала и середины XX века, когда жил отец Николай Афанасьев, это было нормально, поскольку секуляризация была почти что на своём пике, то сегодня этот подход уже требует больших корректив и переосмысления.

Каковы, на Ваш взгляд, основные тенденции современного развития экклезиологии?

Экклезиология сегодня приобретает всё большую роль, поскольку религия возвращается в публичное пространство, как об этом пишут социологи религии. Наступает постсекулярная эпоха, и становятся востребованными те стратегии самоописания религиозных, в частности, христианских общин, которые выражают взгляды верующего. А эти взгляды как раз и описываются экклезиологией. Так, например, британский богослов Джон Милбанк, один из лидеров движения «Радикальная ортодоксия»², говорит, что экклезиология должна стать нашей христианской социологией. Он считает, что секулярная социология отнюдь не «нейтральная наука», а прежде всего именно секулярный проект, поэтому в качестве альтернативы нужно предложить другую социологию, которая бы описывала социум, общество и политическое пространство из оптики церковной...

Естественно, возникает вопрос: какой должна быть эта экклезиология, которая включает в себя не только чисто церковное пространство, но также и общественно-политическое? Сегодня, к сожалению, в православной экклезиологии таких подходов нет. Евхаристическая экклезиология, крещальная экклезиология – все они находятся в секулярной парадигме, в них описывается только пространство чистой церковности. Здесь нет социального измерения. Это и есть секуляризация, когда церковь и религия становятся частным делом и уходят из общественного пространства. И если, например, для начала и середины XX века, когда жил отец Николай Афанасьев, это было нормально, поскольку секуляризация была почти что на своём пике, то сегодня этот подход уже требует больших корректив и переосмысления.

Но ведь крещальная экклезиология напрямую может быть связана с открытостью, с обращённостью к миру, с милосердием, которое гораздо больше, чем просто благотворительность.

Лично для меня этот подход всё ещё остаётся в старой секулярной парадигме, где церковь мыслится как какая-то автономная организация, в которую надо вступить через крещение и у которой есть какая-то своя структура. При этом она изолирована от общества, а ведь на самом деле верующие люди одновременно находятся и в церкви, и в обществе. И новая экклезиология должна попытаться объяснить не только их членство в церкви, но и то, как они действуют в качестве граждан.

Это очень интересно. Меня, например, в своё время поразила идея Николая Николаевича Неплюева, считавшего, что созданное им Крестовоздвиженское трудовое братство может способствовать объединению всех людей доброй воли, в том числе и неверующих, в мирном противостоянии надвигавшейся революционной катастрофе.

Да, это как раз некоторое предложение того, какую роль могла бы играть изначально церковная структура, такая, как братство, в обществе. Это очень хорошо видно на примере христианско-демократических партий в Европе. Они начинались как партии действительно христианских демократов, но постепенно их электоральная база расширялась, и они включали в партию уже не только христиан, но и всех, кто (как, например, говорится в Манифесте христианских демократов Австрии) разделяет общие гуманистические ценности. Кто-то назвал бы такой подход обмирщением церкви, но на самом деле это неизбежный процесс, если церковь хочет выйти из своего чисто церковного «кокона» в общество и оказывать какое-то влияние в том числе на общественную жизнь.

И у простых верующих есть запрос на то, чтобы быть не только христианами, но и членами политического сообщества той страны, в которой они живут. Как они могут себя проявить как христиане в этом обществе? Это вовсе не тривиальный вопрос. Что они могут делать?

Поэтому сегодня, мне кажется, очень важно смотреть на церковь не с позиции описания церковных структур, иерархии, собрания вокруг евхаристии, особенностей вхождения в общину, но и с точки зрения индивидуального верующего. Необходимо найти ему место, потому что пока что все наши православные экклезиологии устроены так, что они подавляют индивидуальность. Например, в евхаристической экклезиологии нет места для проявления индивидуальных действий, там всё должно быть едино, там общая воля.

А «литургия после литургии» у Шмемана?

Она всё равно литургия.

Но это служение в мире, внешнем для Церкви.

Это какое-то служение, но описание его довольно размыто. Да, это один из вариантов предложить что-то. Конечно, говорят и про диаконию, и про какие-то другие варианты, но здесь возникает вопрос: что здесь собственно христианского?

Запрос на то описание, о котором я говорю, идёт «снизу», а не «сверху». Когда мы описываем церковь сверху, с позиции иерархии, мы как раз рассматриваем разные структуры. Когда мы описываем её снизу, с позиции индивидуального верующего, нам необходимо понять, где он вообще находится, т. е. каково его место. И это описание должно быть разноплановым. Он должен быть и членом Церкви, и членом общества, быть включённым в политическое сообщество, в культуру. И здесь, боюсь, нам не удастся отделаться какими-то простыми схемами. Поэтому сегодня, на мой взгляд, одним из перспективных направлений могла бы стать постструктуралистская экклезиология, которая не рассматривает Церковь с точки зрения поисков её природы, а утверждает, что существует много разных природ, много разных планов, в которых по-разному можно описывать Церковь. Невозможно создание какой-то цельной концепции, но возможно описание отдельных аспектов. И при этом все эти аспекты мы должны держать в уме, чтобы видеть их одновременно. На мой взгляд, только так мы приблизимся к какому-то более или менее реалистичному пониманию того, чем сегодня является Церковь. И здесь нам поможет разнообразный инструментарий, в том числе и современная антропология, и современная социология, которые позволяют нам описывать и сообщество, и человека.

К сожалению, православная антропология в основном опирается на восходящие к Аристотелю представления. Отсюда возникает провал, отчуждение современного человека от богословского знания, ведь он не мыслит себя в категориях античных философов.

К сожалению, православная антропология в основном опирается на восходящие к Аристотелю представления, которые для современного человека уже давно не релевантны. Отсюда возникает провал, отчуждение человека от богословского знания, потому что он считает, что это богословское знание уже не адекватно, оно не описывает его самого. Ведь современный человек не мыслит себя в категориях античных философов.

Я считаю, что существующие ныне экклезиологии недостаточно уделяют внимания индивидуальному измерению. Оно там просто пропадает. Нужно восстановить баланс индивидуального и коллективного. А в евхаристической экклезиологии этот баланс нарушен. Потому что для неё любое проявление индивидуальности разрушает единство.

В том, что касается общинно-братской экклезиологии, мне кажется, существует масса возможностей гармоничного сочетания общинного и личностного (мне больше нравится говорить не об индивидуальности, а о личности, которая стремится послужить Богу на самых разных путях). А тут, с Вашей точки зрения, какая проблема?

С общинно-братской экклезиологией я знаком не настолько хорошо, как с евхаристической. Судя по тому, что я слышал, многие аспекты выделяют этот тип эклезиологии в более выгодную сторону, там есть такие аспекты, которых действительно нет в других перечисленных нами сегодня экклезиологиях. Но у меня возникает вопрос – как, например, общинно-братская экклезиология может защитить индивида в Церкви? Для меня это ключевой вопрос реализации свободы.

От чего защитить?

От вмешательства в его жизнь, от насилия, от принуждения к чужой воле. Какие она предлагает механизмы для того, чтобы человек мог реализовать свою свободу не как коллективную, а как индивидуальную? Потому что, понятное дело, индивидуальная свобода всегда вступает в конфликт с другой индивидуальной свободой.

А соборность – это разве не собранность вместе отдельных самостоятельных и свободных личностей? Почему обязательно конфликт?

Потому что люди склонны к конфликтам, потому что мы должны реалистично смотреть на межчеловеческие отношения, на то, что человеческая природа (в том числе и у церковных людей) повреждена грехом. И её полное восстановление ожидается только в эсхатологическом аспекте.

Но ведь Церковь (в том числе общины и братства) – это училище любви.

Церковь учит этому, но не гарантирует того, что, вступив в Церковь, ты сразу становишься святым в смысле избавления от греховных проявлений. И в этом смысле всегда существует опасность произвола со стороны одного человека в отношении другого. У людей существуют механизмы защиты индивидуальной свободы от произвола, то, что называется правом. Да, можно критиковать чрезмерный юридизм, но всё-таки исключить этого аспекта нельзя. И проблема Православной церкви заключается в том, что у нас в большинстве случаев право не действует как право. Потому что у нас нет кодексов, нет институтов, которые обеспечивали бы действие права и защиту от произвола. И каноны у нас используют тоже часто произвольным образом, и значит, они перестают быть правом.

И в общинно-братской экклезиологии, в ту меру, в которую она мне известна, мне немного не хватает описания этого момента регулирования человеческих отношений между собой. Не обязательно они должны быть правовыми в смысле позитивного права, это может решаться и другими путями. Но ключевой вопрос в том, как защитить индивидуальную свободу, и где те механизмы, которые будут её защищать.

Мне кажется, сегодня вопрос о свободе – это ключевой вопрос. Потому что современное общество так или иначе строится вокруг темы свободы (защита прав человека, регулирование отношений между людьми и т. д.). Тема свободы в модерне – ключевая. Многие говорят: сейчас эпоха постмодерна или даже пост-постмодерна. Но несмотря на это тема свободы продолжает оставаться в центре политических дебатов. На мой взгляд, она должна быть в центре богословских дебатов тоже.

Беседовала Анастасия Наконечная

Фото: Александр Волков

-------------------------

¹ Конференция проходила 13-15 мая 2019 г. в Москве и Подмосковье. Это 13-я научно-богословская конференция Свято-Филаретовского института, в последние годы затрагивавшая различные аспекты экклезиологической тематики. Доклад А.В. Шишкова назывался «Кризис церковного служения и свобода: экклезиологическая перспектива».

² Теологическое движение «Радикальная ортодоксия» возникло в конце 1990-х годов в среде молодых богословов Великобритании. Интеллектуальным ядром движения являются Джон Милбанк (John Milbank), Кэтрин Пиксток (Catherine Pickstock) и Грэм Ворд (Graham Ward). В 1997 г. в США они, а также ряд сочувствующих им теологов приняли решение об объединении в движение «Радикальная ортодоксия». Сегодня среди представителей движения есть профессора как английских, так и американских университетов; часть его последователей принадлежит к Римско-католической церкви, а часть – к тому течению Англиканской церкви, которое называется «High Church» («Высокая церковь»). «Радикальная ортодоксия» считает поворотным пунктом в истории христианской западноевропейской культуры времена позднего средневековья, положившие начало новому дехристианизированному мировосприятию, лишившему человека и его мир трансцендентных оснований. Движение заявляет о намерении исправить эту ситуацию, в частности, через реабилитацию теологии, которая потеряла своё центральное место в научном дискурсе и стала «частным и малозначащим занятием для развлечения на досуге».

Кифа № 8 (252), август 2019 года