Я и сегодня скажу: «Завтра Россия воспрянет»

Интервью с Сергеем Михайловичем Самыгиным

С.М. Самыгин, потомок князей Мещерских, вернувшийся в Россию 30 лет назад , выступает на конференции «Россия между прошлым и будущим».

Как возродить традицию, связанную с лучшими качествами русского народа? Здесь у каждого сословия было своё наследство, есть, чем гордиться, что хранить наследникам и дворян, и крестьян, и купцов, и священников.

Думаю, когда мы считаем, что это разное наследие, мы все ошибаемся. Если бы мы начали изучать жизнь имения, то увидели бы, как все жили вместе друг с другом, и у всех был один стержень. Не несколько стержней, а один: все жили под Господом нашим. Это первое, самое основное. Да, одни жили «в люксе», а другие в гораздо худших условиях, но отношения, обращение друг к другу было братским, а не хамским. И если мы хотим снова жить, как раньше, нам нужно вспомнить о том, что мы не имеем права никого обижать, не имеем права хамить никому. Это основное в христианском отношении друг к другу.

Считается, что благородство – это исключительное качество дворянства. Это неправда. И купец, и мужик могли быть благородными людьми. Когда народ был един, когда он не был «завирусован» идеей социальной справедливости, все жили нормально. А когда запустили этот «вирус», всё пошло тут по-другому. И мы сегодня все болеем этим вирусом, не очень понимая, какой же справедливости ждём.

А сами Вы какие качества хотели бы воспитать, возродить в своих детях?

Моих дочерей я постарался воспитывать не «в духе дворянства», а в церковном духе, и для меня это гораздо важнее, потому что в этом всё.

Основа жизни человека должна быть христианской. Без христианства ничего не будет. Когда я показываю фотографии, сделанные до революции, люди часто говорят: «Какие лица!». Лицо – это зеркало нашей души, оно показывает то, что в ней происходит, как мы живём. Что бы мы ни говорили, что бы мы ни делали, душа наша всё равно показывает на нашем лице, кто мы, что мы есть. Нужно одно: чтобы люди вернулись в церковь, к вере. Мы сегодня должны помнить о том, что если мы хотим жить хорошо, необходимо вернуться в храм, без этого нет жизни на нашей земле. Как мы сможем оставить хорошую память нашим детям, если будем злодеями?

А как возродить то, что во многом утрачено, – стремление к общинному устроению жизни, умение жить вместе, о котором Вы говорили?

Полгода назад мы отмечали 150-летие церкви Покрова Пресвятой Богородицы в селе Нововасильевском¹ (это Лотошинский район Подмосковья). В строительстве этого храма участвовали князья Мещерские: они были дружны с семьёй первого настоятеля храма, о. Иоанна Архангельского. Храм был битком набит. Мы отпечатали 200 буклетов, которые раздавали всем, кто пришёл, и их не хватило. Мы не ожидали, что придёт столько народа. Это показало, что у людей есть потребность в той жизни, которая может начаться только с возрождением церкви, я убеждён в этом. Зерно горчичное может прорасти в душе у каждого из нас. Но если мы не будем строить храмы, не будем показывать своим примером, что возле храма есть активность, что можно что-то делать, всё будет бесполезно.

Если Россия хочет воспрянуть, должен быть духовный подъём. А если духовной стороны жизни нету, то что мы можем? Я смотрю на тот приход, в который я хожу. Мне сначала казалось, что там есть приходская жизнь. Она, вероятно, есть, но я привык к другой.

Церковь Покрова Пресвятой Богородицы в селе Нововасильевском (Лотошинский район Московской области)

А в Бельгии какой была жизнь в вашем приходе?

У нас не было воскресной школы, по окончании службы у нас даже чая не было (хотя во многих храмах бывало приходское чаепитие). Но когда мы выходили из храма, мы не разбегались, мы останавливались, разговаривали. Иногда целый час стояли и болтали на паперти на самые разные темы (один из нас был потомственным регентом, и поэтому мы часто, например, говорили о богослужении). Для меня это было настоящее общение. Мы жили вместе.

Отец Георгий Кочетков и небольшой круг его друзей рассказывают о том же: много лет назад, выходя из Елоховского собора, они так же чувствовали, что нельзя разойтись, беседовали, делились просфорочками. И вот из этого маленького кружка родилось за четыре с лишним десятилетия всё наше большое многотысячное братство.

Мы устраивали какие-то вечера в течение года, мы встречались. Я бы не сказал, что община нашего брюссельского храма была такой уж сплочённой, но мы друг друга знали и, если надо было помочь, помогали. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, у меня появилась машина, и если надо было что-то перевезти, я всегда это делал.

В городе были разные приходы: одни принадлежали Русской православной церкви за рубежом, в которой я состоял, другие – Московской Патриархии. И с прихожанами этих храмов мы тоже встречались. Между нами не было границ. Правда, в то время между нами не было евхаристического общения, но когда они, скажем, ставили театральные пьесы, они искали у нас в храме, кто может играть вместе с ними. Мы понимали, что какие-то политические моменты могут нас разъединять, но мы всё равно жили вместе. Это была одна община, разделённая разными приходами, у которых, как мы считали, всегда бывают какие-то свои «тараканы в голове».

А здесь мою мать (ныне уже покойную) как-то попросили выступить в приходе. Она прожила очень тяжёлую жизнь, но никогда не унывала и всегда говорила: «Я чувствую, что нахожусь у Господа Бога, в Его ладони». Это, говоря современным языком, высший пилотаж. И куда бы она ни приезжала, все смотрели на неё и говорили: «А по ней не скажешь, что прожила тяжёлую жизнь. Какая-то святая женщина». Я, как сын, видел и какие-то её проблемы, недостатки. Но и мне, и моим дочерям, своим внучкам, она показала, как человек должен жить. И вот она на приходе рассказала о своей жизни – коротко, в течение часа. Я думал, что потом с ней будут разговаривать, переспрашивать. А с ней так никто и не общался.

Вчера на секции «Куда я вернусь?»² говорилось, что те, кто приезжает, может быть, не очень понимают, насколько здесь ситуация больная, насколько народ разъединён. И что это требует постоянных усилий...

Но я-то тридцать лет живу здесь. Да, мне нужны были сначала десять лет адаптации, как человеку, работающему на западную фирму. Потом я открыл свою фирму, мне нужно было начать всё с нуля... Я окунулся в русскую жизнь.

Она, к сожалению, пока не столько русская, сколько постсоветская.

Но надо было окунуться в эту жизнь, чтобы понять: с кем можно работать, с кем нельзя. Ведь я приехал в розовых очках. Мне все до сих пор говорят: «Сними розовые очки». Но я и сегодня скажу: «Не хочу снимать розовые очки. Завтра Россия воспрянет. Завтра Россия будет жить хорошо, и всё будет хорошо, со всеми нашими проблемами, в том числе и житейскими. Да, мы все грешные. Значит, отлично не будет, но хорошо будет».

Ситуация 1917 года была дана нам потому, что мы были плохими. И мы должны сделать всё для того, чтобы мы – и эмиграция, и вы – могли каяться вместе, а не каждый в своей стороне. Белые тоже должны каяться, а не только красные. Многие наследники белой эмиграции так считают.

Владимир Рябушинский, советник по экономическим вопросам в правительстве Врангеля, незадолго до эвакуации из Крыма говорил так: «Да, мы тоже разбойники, как и те (красные. – Ред.), но только мы висим на правом кресте от Христа и можем раскаяться». Когда мы, живущие здесь (мы ведь тоже наследники и белых, и красных – мой прадед, например, помогал правительству Колчака, просто потом он всю жизнь это тщательно скрывал), говорили о Гражданской войне, это многих очень тронуло...

Я готов подписаться под его словами.

Фото: Кирилл Мозгов

--------------------------

¹ За годы правления советской власти храм подвергся значительным разрушениям, обвалились своды трапезной части, до основания была разрушена колокольня. Сейчас в храме продолжаются масштабные реставрационные работы, начатые в 2017 году. В восстановленной центральной части регулярно проводятся богослужения.

² Интервью было записано на конференции «Россия между прошлым и будущим: хранители и самородки» (ноябрь 2018 г.). На секции «Куда я вернусь» потомки эмигрантов (и ныне проживающие за границей, и в разные годы возвратившиеся в Россию), а также участники, всегда жившие в СССР и потом в РФ, обсуждали проблему возвращения тех, кто не по своей воле оказался вдали от Родины.

Кифа № 3 (247), март 2019 года