Объятия Отчие открыть мне поспеши...

21 февраля 2019 года исполняется 40 лет со дня кончины архимандрита Серафима (Суторихина)

У ворот Георгиевского уголка в Самарканде. Отец Серафим (Суторихин), по левую руку от него м. Евдокия (Тимашева), рядом с ней Нина Михайловна Сакмаркина. Начало 1970-х гг.

Началось с того, что в какой -то момент решили соединить два прихода. Иконы и церковные принадлежности из Георгиевского храма в Покровский собор перенести. Не знаю, сколько было подписей за объединение, но я точно знаю, что против закрытия храма за один раз мы собрали пять тысяч подписей. В 1961 году мне было 20 лет, я подписалась, и подружка подписалась. Были, конечно, времена гонений, и могли быть последствия. Но было пять тысяч подписей против закрытия.

Архимандрит Серафим – подвижник и исповедник веры, член Александро-Невского братства, известный пастырь, особенно запомнившийся своим служением в Свято-Георгиевском храме Самарканда, где он служил более 30 лет – с 1948 по 1979 год – и где вокруг него собралась община, жившая единой жизнью в «Георгиевском уголке». Об этом «маленьком монастырьке» рассказывает А.П. Арцыбушев в повести «Матушка Евдокия». А исследователь истории Александро-Невского братства С.А. Зегжда писал о нём так: «Братская жизнь, насаждённая в Петрограде митрополитом Гурием, архиепископом Иннокентием и архимандритами Львом и Варлаамом, переселилась в 1950-1970-е годы в Среднюю Азию, в этот замечательный Георгиевский уголок. В Ленинграде в те годы организовать такой маленький монастырёк было совершенно невозможно»¹.

Духовные чада о. Серафима – о. Димитрий Козулин (†2016), преемник о. Серафима в Георгиевском храме Самарканда; его супруга матушка Антонина Яценко (†2019); о. Павел Адельгейм (†2013); Алексей Петрович Арцыбушев (†2017) – с большой любовью вспоминали своего пастыря и то удивительное время, которое Господь удостоил их жить единой жизнью под духовным руководством отца Серафима. В прошлом году мы познакомились с ещё одним человеком, очень близким к о. Серафиму – Ниной Михайловной Сакмаркиной, одной из его ближайших помощниц.

Когда в 1990-х начались трудные времена и оставаться в Узбекистане стало опасно – местные жители несколько раз ночью совершали налёты на храм – Нина Михайловна перебралась в Россию. Сейчас она живёт рядом с Саровской обителью. Здесь мы её и навестили в апреле минувшего года. Нина Михайловна удивительно открытый и сердечный человек, и день, проведённый в её доме, стал для всех нас большой радостью. Целый день мы общались, смотрели фотографии (весь архив о. Серафима находится у Нины Михайловны) и расспрашивали об о. Серафиме, с которым она была рядом до последних минут его земной жизни.

Архимандрит Серафим (Суторихин). 1970-е гг.

Нина Михайловна, расскажите, как Вы оказались в Георгиевском храме, Георгиевском уголке? Как познакомились с отцом Серафимом?

В 1956 году я училась в седьмом классе, за партой со мной девочка сидела, Люба, и мы в одном дворе жили, а её отец и моя мама на хлебозаводе в одном цеху работали. Я крещёная с детства была (мама сказала, за Оренбургом меня крестил какой-то старенький-старенький священник), а Люба – некрещёная. Как-то разговорились, мама говорит: Любушка, ты крещёная? – Нет. – Как так? Надо покрестить.

Собрались, пришли в Георгиевский храм. Был Великий пост, первая неделя. Батюшка Серафим привёл нас в крещальню и стал объяснять азы веры. Я чувствую – правду он говорит! А что же нас учителя учат, что нет Бога? Что это обман, что это всё неправда? Правду же, правду он говорит!

Он попросил: «Нинушка, прочитай "Верую..."». На железной табличке крупно были написаны слова на славянском, я прочитала. «Хорошо!» Стал опять объяснять. Потом ему принесли обед, он поделился с нами. И до того много он проговорил, что уже зазвонили к вечерне. Мы где-то в 12 пришли, в 5 вечерня началась. На крещение полчаса, остальное беседа была. Я после этого дня стала ходить в церковь.

Люба новокрещёная немножко походила, но отец не разрешал, стал бить её, моя мама тоже меня сначала встречала как-то недружелюбно, и все родные говорили, что я от хорошей учёбы стала немножко «того» (Смеётся). Но я продолжала ходить.

Придём мы на беседу, а отец Серафим не говорил – это не делать, а это делать так-то, – нет, посадит и говорит: «Девушки, как дела, как учёба, как родители? Читали вот эту книгу?» И стал давать классиков – Достоевского, Лескова. У батюшки была библиотека. Я прочитаю, принесу, спрашивает: «Понравилось?» – «Понравилось». Потом перешёл уже на церковные книги. Я читала собрание Иоанна Златоустого. Потом уже первую книгу, которую он дал духовную, это – «Над Евангелием» вл. Михаила (Грибановского), эту единственную книгу он мне завещал. А остальные, перед смертью, завещал оставить в церкви, чтоб все читали. Раньше не было книг, даже молитвослов, бывало, переписывали. Трудно было с книгами.

Уже за несколько дней до смерти (я ухаживала за ним) он мне говорит: «Вот привели девушку крестить. Она сидит вроде равнодушно, а подруга её впилась в меня, слушает, слушает. Я думаю, ради неё стоит говорить, и вот столько говорил». А потом говорит: «Это ты была».

ДЕТСКИЕ ГОДЫ, СЕМЬЯ

Нина Михайловна, что о. Серафим Вам рассказывал о молодых годах, об Александро-Невском братстве, об аресте?

Он рассказывал очень мало. Годы такие были.

Его отец был священником. Когда он ещё был молодым человеком, 24-25 лет, его мучал вопрос, что же делать: жениться или в монастырь идти? А тут о. Иоанн Кронштадтский приехал на Вятку, но столько народа вокруг – он стесняется спросить при народе. И вдруг о. Иоанн говорит: «Мишенька, Мишенька, женись, детки хорошие будут». Родился о. Серафим в 1901 году. До него три сестры было, и после него ещё две родились.

Он был всегда душой молодёжной компании. В 1920-х он с друзьями поехал из Слободского. Три друга ехали поступать в институт в Москву, а он, конечно, в семинарию, в Троице-Сергиеву Лавру.

Рано утром он пошёл в Иверскую часовню, заходит, а там священник даёт возглас «Благословен Господь...». Никто не отвечает «Аминь», потому что никого нет. После молебна священник спрашивает: «Откуда ты, паренёк?» – «Из Слободского, с Вятки, поступать в Лавру». – «Будешь здесь псаломщиком». И он был псаломщиком. Условия тяжёлые, ночные службы; бывало, присядет у стенки на корточках и отдыхает, а там опять выезд ночью. А потом, когда обновленчество началось, то пришли в храм и содрали ризу с чудотворной иконы. Один из священников сказал быстрее фотографировать икону, всего было три снимка, один у батюшки остался.

Этой иконочкой он благословлял нас на экзамены, и в путь, и на все дела, в путешествия и командировки. На обороте о. Серафимом написано: «Единственное, что осталось в моей келье после заключения в Ленинграде».

Иеромонах Серафим (Суторихин). Подпись на обороте фотографии: «Папочке и мамочке, 17 августа 31 года. Ваш сын при исполнении обязанностей. В правой руке камертон, в левой – ключ от ризницы. Сняли на хорах после литургии за проповедью». Ленинград, Феодоровский храм

ЛЕНИНГРАД, 1927-1931 ГОДЫ

В Феодоровском храме в Ленинграде он руководил хором. Приехал отец и говорит: «Ну давай, Сергей, или женись, или в монашество». У него была девушка, она канонархом была, альтом пела. Нравилась она ему. Две сестры его замужние пошли свататься. А она знала, что такие времена: священники – лишенцы, и часто их арестовывают и сажают, и плакала, но отказала. И 12 апреля 1929 года архимандрит Лев (Егоров) постриг Сергия в монашество с наречением имени Серафим, в честь преподобного Серафима Саровского. 14 апреля епископ Серафим (Чичагов) посвятил отца Серафима на Федоровском подворье в сан иеродиакона, а через несколько дней – в сан иеромонаха. После пострига отец Серафим служил в Феодоровском соборном храме.

Строгий был монах, все правила исполнял, когда приезжал домой на побывку. Даже маму и сестёр не целовал. Он очень скромный был, конечно.

А на пасхальной службе целовал всех.

В 1932 году отец Серафим был назначен настоятелем Тихвинской церкви в посёлке Лесное города Ленинграда, однако пробыл здесь недолго. В феврале он был арестован и осуждён на 5 лет заключения по статье 58.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Отбывал срок батюшка в сибирских лагерях до 28 декабря 1936 года. Работал на лесоповале, и почтальоном был, книги упаковывал. Бывало, говорит, иду с почты всю ночь через лес и читаю правило. Ещё он делал ледяные дорожки. На лошадях на повозке ставили бочки, и он разбрызгивал воду. Конечно, было холодно, морозно зимой. Он и руки обморозил, и ноги.

А литургию они служили в лагере? Он что-то говорил об этом?

Изредка служили. В конце отбывания его поставили помощником аптекаря. Аптека была в землянке, и все замерзали, такая там была низкая температура. И в пятницу на Страстной аптекарь уезжает и говорит: Сергей, ты сам справишься. Он остался. Великая Пятница, Великая Суббота, всё отслужил. Наступает Пасха, пропел всю Пасху. Чем же разговеться? Искал-искал, нашёл горсть пшена. Сварил, разговелся. И говорит, такая была Пасха на душе, такая радость! И в конце последние несколько Пасх он всегда плакал и вспоминал эту Пасху. Видимо, конечно, Господь не оставлял их Своей радостью.

ОТЛУЧЕНИЕ ОТ СЛУЖЕНИЯ

Я считаю, что ему должны прибавить к двум лагерным срокам (1932-1936 и 1938-1943. – Ред.) ещё два года ссылки, 1961-й и 1962-й, когда о. Серафим был лишён справки о регистрации и не мог служить. Я уже была свидетельницей этих событий, всё знала, видела, и были письма от него, и мы тоже писали.

В 1961 году закрыли храм. Повесили огромный замок. А о. Серафима сняли с регистрации и сказали, чтобы в течение трёх суток никакой молодёжи тут не было. Он почти сразу уехал. Когда его в Вятку провожали, на вокзал пришло человек 60-70. Проводники спрашивали, что за старичок? Он был одет в косоворотку, шляпу старенькую, брючки. Мы говорим – это священник.

Началось с того, что в какой-то момент решили соединить два прихода. Иконы и церковные принадлежности из Георгиевского храма в Покровский собор перенести. Не знаю, сколько было подписей за объединение, но я точно знаю, что против закрытия храма за один раз мы собрали пять тысяч подписей. В 1961 году мне было 20 лет, я подписалась, и подружка подписалась. Были, конечно, времена гонений, и могли быть последствия. Но было пять тысяч подписей против закрытия.

Каждые две недели у нас собиралась двадцатка, в основном пожилые женщины, и они ходили, просили об открытии храма. Год о. Серафим был на Вятке, на родине, у сестры жил. Семья у неё, а сама она больная была. Никакого пособия он не получал. А в 1962 году приехал в Самарканд, и жил в келье под домашним арестом, и не имел права выйти даже на территорию. А мы молились под навесом у храма, служили челобитницы и пели акафисты великомученику победоносцу Георгию. Человек 30-40 собиралось обязательно. Собирались каждое воскресенье, конечно, и каждый вторник, это точно. И в большие праздники обязательно. И молились там матушка Юния, матушка Евдокия.

Два года ходили к уполномоченному, он там 25 лет работал, – нет, говорит, Москва не разрешает открыть храм. Алексей Петрович Арцыбушев освободился из заключения в 1958 году, ему сообщили, что нам надо помочь, он тоже включился, в Москве документы подавал.

И однажды незадолго до Пасхи, видимо, где-то на Страстной неделе или на предыдущей, в очередной раз собралась двадцатка и идут в исполком к уполномоченному. Заходят:

- Ну откройте! Христа ради откройте храм! Нам надо помолиться, Пасха! Ну дайте помолиться!

- Нет-нет, Москва не разрешает.

И заявление берёт и под стекло кладёт.

А в эту же ночь был сон или видение матушке Юнии, что ворота открываются, въезжает тройка белых коней, а в карете двое военных. Один из них заходит в алтарь и открывает Царские врата.

И в это же утро приходит уполномоченный и говорит – разрешила Москва. Было такое чудо.

Рассказывают, что отец Серафим служил литургию тайно, когда был без регистрации. Вы не принимали в этом участие?

Да, это был 1962 год. Служил после 12 ночи, никто об этом не знал. Потом мне сказали. За храмом, в переулочке рядом с кладбищем семья Боевых жила. Мать приходила и одна из дочерей. Пели литургию. Приходили тайно, уходили тайно. Многие не знали даже из прихожан.

Богослужение

Ну, что сказать, службы-то очень хорошие были. Я до сих пор вспоминаю его службы. И как он вёл службы, общее народное пение. Как по монашескому уставу службу вели. Сейчас вспоминаешь, несмотря на то, что сейчас «золотой век» для церкви наступил, с любовью и сожалением. Такого пения и службы больше нет. А о. Серафим на больной ноге (у него 14 лет была большая открытая трофическая язва с ладонь на правой ноге) на службе энергичный такой был всегда, торжественный... летел, как ангел по небу. Особенно красиво служил на Воздвижение.

Крестилось много народу?

Крестил он много, полным погружением. Для маленьких – купель была небольшая. А для взрослых – ванна большая, глубокая. Сколько крёстных было, крестников... Перед крещением говорил что-то, объяснял обязательно.

Отец Серафим в Георгиевском уголке с общинниками и паствой. Самарканд, 1970-е гг.

Приход. Георгиевский уголок

«Уголок» – это значит «два священника», батюшка сначала жил с отцом Петром Княжинским. А матушки тоже жили в уголке, в зелёном. Как заходишь в храм, по левую сторону зелёный уголок. Там три небольших кельи. Там монахини жили. У нас много монахинь там жило после тюрем-то. Матушки Евдокия и Юния тоже там жили.

В соседнем дворе, у отца Димитрия, жила его тёща, Катя Большая [Пургина], она главная по хозяйству была. Была ещё Катя Малая, тётя Паша [Алексеева] – просфорница, повар. Аннушка, тётя Фёкла-алтарница, мать моей подруги Ольги. Все жили в этих постройках, в уголке.

У нас два было стояния: малое стояние – в келье у матушки Евдокии. Алексей Петрович брал крышку от казана, или железку какую-нибудь, идёт по двору и стучит – на стояние!

Значит, на стояние. Все собирались. Идём в келью к матушке Евдокии. Поём тропарь празднику, потом – великомученику Георгию, кондаки величания, а потом о. Серафим всех присутствующих благословлял Иверской иконой Божией Матери и иконой великомученика Победоносца Георгия. Потом переходили на большое стояние.

На большое стояние о. Серафим уже сидел в большом кресле, а на маленькое ногу ставил. Вечерние молитвы по очереди читали, поочерёдно акафист Иисусу Сладчайшему или Матери Божией. В первом часу расходились. Вставал он рано, в шесть часов уже стоял, молился. Если мы приходили славить, он говорил: к шести, не опаздывайте. Он пел со всеми. И плакал.

В седьмом часу уже в алтаре был, помянники большие были: полчаса о здравии поминали, полчаса – за упокой. И вот одна регентша была такая смелая, и говорит: батюшка, ну целый час Вы поминаете! Можно поменьше? – Хорошо, Катенька, в следующий раз я твоих родных не помяну». – « Нет! Как же так?! Не надо!» – «Ааа, вот так, Катенька. Твоих надо поминать и других надо, так что терпи».

Круг общения

Мы все общались, все вместе были. Кроме тех, кто постоянно жил и приезжал, часто бывали гости. Кто недели две поживёт, а кто целый отпуск. Семья Зегжды из Ленинграда приезжала. Семья Трофимовых из Волгограда, мы до сих пор с Александром Трофимовым общаемся. Я ему говорю: «Саша, если будешь писать книгу об о. Серафиме, я тебя прошу сделать заглавие "Объятия Отча отверсти ми потщися..."» – «Почему?» Я говорю: «Это было его любимое песнопение. Когда были именины, он говорил: "Я монах, мне никаких подарков не надо. Спойте мне «Объятия Отча...», праздничный хор"».

Часто бывали священники. Отец Владимир Смирнов из Москвы, из Ильинского храма приезжал с матушкой. Отец Павел Адельгейм – про него говорили, что он хороший проповедник. Потом в местной газете были антирелигиозные статьи, о нём много писали, что якобы он детей бьёт, избивает, оружие холодное у него на ковре висит... Тяжело, конечно, было. И в конце концов его посадили на три года. Там ему раздробило одну ногу, и её отняли. Когда в последний раз он был, он на одной ноге прыгал... Трое детей, средств на жизнь не было. У о. Серафима тоже никогда денег не было, но какие-то денежки он матушке Вере Адельгейм всегда набирал...

Батюшка постоянно переписывался с владыкой Ермогеном после того, как его сослали. Они такие друзья были. Когда владыка умер, прислали телеграмму о его кончине. Я как раз пришла, о. Серафим мне говорит: «Вот, прислали телеграмму о кончине владыки Ермогена. Ну и архимандриту надо собираться». Это было в 1978 году, 7 апреля. И у него начались сердечные приступы.

Болезнь. Последние дни

Потом мы его простудили на Рождество. Он на солее сам читал стихи, а фрамуги открыли, народа много – полный храм. И он на солее – как раз на сквозняке. Мало того, что были сердечные приступы, так вдобавок началось сильное воспаление лёгких, он слёг.

А когда залечили воспаление лёгких, сказали, что можно выходить. Стоим мы на большом стоянии около него, молимся... Весною это было, в феврале, 17-го вечером, уже поздно заканчивали, часов в 10... А я недалеко, постоянно смотрю... Вижу – он молится, а у него изо рта выходит пена розовая. У меня сердце ёкнуло, – это всё, что-то страшное. Вызвала скорую помощь. Они его послушали и говорят: кто из родных есть? Мы говорим: ну мы вот...

- Он до утра вряд ли доживёт.

Сердце ёкнуло. А 20 февраля я вышла, делаю для него соки на соковыжималке и слышу (в келье надо мной не было никого) мужской хор: «Объятия Отча отверсти ми потщися»... Ну, это, думаю, к концу, конечно. И он за три дня до кончины, – снам-то не верил, – говорит: «Нинушка, какой интересный сон я видел сегодня...»

- Какой?

- Как будто мы стоим в нашем храме, – владыка Гурий, владыка Ермоген и я, – у престола. Идёт Пасхальная служба. И я служил-служил – вдруг очнулся, – ах, что же я стою один-то?! Владыка Гурий и владыка Ермоген со множеством народа идут в крестный ход уже, ушли из храма, – надо догонять!..

Нина Малородова приезжала из Ташкента, дней за десять до его смерти. Она помогала ухаживать, в аптеку бегала... Рубашки после приступов стирала, вешала в изголовье, чтобы к следующему приступу переодеть, а то он весь мокрый был после приступов-то... Она говорила мне: вот, Нина, тебе сейчас тяжело, – а будешь вспоминать эти годы, проведённые с ними, как лучшие годы жизни...

Когда мы его похоронили, приходим в храм. И многие сказали – какая пустота! Долго привыкали.

А потом я делала памятник, крест и плиту. Половину суммы собрала, а потом ещё добавили из церковного совета, из храма. Ухаживала за ним несколько лет, думала: вот это вот будет моё место, напротив батюшки... А не получилось... Я буду там с ним.

На плите написано: «Объятия Отча отверсти ми потщися». А ещё я попросила: «Сделайте мраморную плиту матушке Юнии, матушке Евдокии» (они в одной могиле похоронены). Там написано: «Радуйтесь и веселитеся, яко мзда ваша многа на Небесех»...

У Нины Михайловны Сакмаркиной дома. Протоиерей Валерий Антонов, матушка Ольга и члены Свято-Георгиевского братства. 19 апреля 2018 г.

Беседовали Олег Глаголев и Ольга Борисова

Фото на с. 13: Олег Глаголев. Остальные фотографии из архива Н.М. Сакмаркиной

---------------

¹ Зегжда С.А. Александро-Невское братство : Добрым примером, житием и словом. Новости мира, 2009.

Кифа № 2 (246), февраль 2019 года