«Желаю Вам всего того, чего Господь Вам желает. Благодарю за усердие...» 15 января на 95-м году жизни отошла ко Господу верная помощница архимандрита Тавриона (Батозского) монахиня Олимпиада (Иус). Мы публикуем интервью, которое она дала Кифе два года назад. 
30 октября – День памяти жертв политических репрессий. В этот день мы вспоминаем всех невинно пострадавших. Особенно дорога нам память о святых, жизнь и смерть которых явились подлинным свидетельством их верности Христу и Церкви. Архимандрит Таврион (Батозский) провел в ссылках и лагерях в общей сложности 27 лет и всегда вспоминал этот опыт с благодарностью Богу за Его непостижимую доброту к нему: «В период революции, когда священников не допускали ни в тюрьмы, ни в лагеря, Он избрал меня, не только недостойного, но совсем неопытного священника, и послал меня на служение туда, где была самая большая нужда <...> – в лагерь, среди тех самых людей, которым был нужен Бог, был нужен священник...» Там он был сораспинаем со Христом, отдавая свою жизнь за ближних своих. Тяжелый опыт пребывания в лагерях и ссылках послужил приуготовлением к завершающему этапу служения о. Тавриона в Спасо-Преображенской пустыни. Для нас особенно важно услышать свидетельства людей, лично его знавших и разделявших с ним путь исповедничества в трудные для церкви годы. Матушка Олимпиада (Иус) была письмоводителем о. Тавриона в последние годы его жизни и служения. Она рассказала, как произошел выбор ее духовного пути и как Господь привел ее в Пустыньку. Ее отец был псаломщиком, самоучкой. Мать - неграмотная, но мудрая, глубоко верующая женщина. В молодости отец хотел принять иноческий постриг. Когда он ехал за благословением к святому праведному Симеону Верхотурскому на Урал, по дороге заезжал в монастыри, в одном из которых встретил старца. Тот сказал ему: «Ты хочешь спастись? Выйди на 40-градусный мороз. Как оно?» Он понял, что благословения нет, и женился. В семье родилось 12 детей, последний из которых – мальчик – умер в младенчестве... Отец горячо молился и «выплакал» еще одного ребенка. Девочку назвали Олимпиадой в честь диакониссы святителя Иоанна Златоуста. Ей и суждено было исполнить призвание, осуществления которого отец так жаждал, – приняв иноческий постриг, она всю жизнь посвятила служению Богу. * * * Я жила в Челябинске, работала связистом и по совместительству преподавала в техническом училище по специальности. Скучать мне некогда было: то на работу, то на занятия... И везде со мной старались работать: «Это несовместимо: ты молодому поколению преподаешь и в церковь ходишь!» (хотя я и не афишировала, не объявляла, что хожу в церковь, но все давно это знали). И вот на Пасхальной неделе я поехала в Почаев. Там в первый день Пасхи народу ночью много, а потом местные все уедут, и на вечерних богослужениях уже народу мало, толкотни нет, а монашествующие отдохнули, поют, в соборе солнце сияет – и такая красота! А я собиралась, приехав из Почаева, замуж выйти. Смотрю я на эту красоту и думаю: неужели я замуж выйду и лишусь этой красоты? И прямо из Почаева пишу своему жениху: «Не жди меня, я замуж выходить не буду». В Почаеве я увидела, что службу не понимаю: например, в последнюю неделю смотрю, как монахи кланяются, поклонов кладут много, и я кланяюсь, хотя ничего не понимаю. А паломники на меня ворчат: что ты тут раскланялась? Приехала я домой и задумалась: ведь это все что-то значит: священник вышел, дьякон вышел, а я не понимаю, что это значит. В то время у меня дядя умер, и я приехала на похороны, а у него лежит на окне книжка семинарская – объяснение всех тех богослужений – и Евангелие. Я решила: «Евангелие дети возьмут, а эта книжка им не нужна будет», скорей ее взяла, спрятала, чтоб не отобрали, и давай читать – а там все объяснение. Вот как Господь отвечает. И вот я эту книгу читаю, а потом, если только не работаю, бегу в церковь. Все удивлялись: что это с ней, раньше такого не было, а сейчас бежит и бежит в церковь. Началось у меня такое стремление к этому всему, а дальше – больше, и испытания пошли, особенно когда мы за храм хлопотали в 1970-е годы; в самые разные инстанции меня вызывали. Их очень коробило, что я, молодая, с высшим образованием, преподаю – и за храм хлопочу. Как так, это несовместимо! В общем, мы все мытарства прошли. У нас в Челябинске храм был маленький, стоишь и не перекрестишься – город-то большой. А когда я в первый раз к о. Тавриону приехала – батюшки мои, столько свечей горит, цветы (это была ранняя весна), ковры на полу, дорожки – ой, я на пороге стою и в душе восхищаюсь: как он любит Бога, как он любит Бога! Везде меня толкают, гонят, а тут такая свобода духа. И задумала я оставить работу. Уже был такой закон, что если трудовой стаж проработал, то в 50 лет можно оставить работу. Думаю: ну что я приду уже немощная в церковь помогать, надо хоть немного покрепче быть, и о. Тавриону высказала эту мысль, а он мне сказал: сама ничего не делай, Господь тебе укажет дорогу. Я помолилась, а потом на день памяти святителя Иоанна Тобольского поехала в Тобольск: через 40 лет я вернулась туда, где мы были в ссылке. (Я тогда еще ребенком была, и мама меня к святителю водила. Его мощи в музее лежали, помню, как она меня мимо всех экспонатов к нему вела.) До этого у меня на работе устроили цеховое собрание – секретарь парторганизации, и профком, и все наши начальники меня, так сказать, «чистили»: «Несовместимо, она ходит в церковь! Зачем? Не нужна эта церковь...» Это еще 1970-е годы были, и храмы тогда еще закрывали. Одной из тех, кто кричал «О-о-о!», я сказала: «Светочка, ты еще сама в церковь прибежишь и детей приведешь» – так оно потом и случилось. (Смеется.) В Тобольске на праздник владыка служил, вечером на акафисте, перед тем, как благословлять, он сказал: подходите под благословение и каждый думайте о том, что вам надо. Мне же после того чистилища, что на работе устроили, было очень горько, и с таким горьким настроением подошла я под благословение, а в уме думала, чтобы меня Господь не лишил любви к этим людям – они не виноваты, их заставили, наших работников, они меня все уважали. Вот я и подошла к святителю с этими мыслями. И в этот момент все от меня отпало. Я в Челябинске преподавала и любила эту работу, родни, друзей полный город. А тут вдруг поняла: ничего мне не надо, только быть около святителя Иоанна Тобольского. Приехала домой с духовной подружкой, она старше меня, Клавдия Алексеевна, Царствие ей Небесное, и говорю ей: «Ничего не хочу, только быть у святителя», а она отвечает: «Голубушка, тебя благодать коснулась» (а я и не понимала того). Когда я решила оставить работу, поехала к владыке Клименту в Екатеринбург (тогда Свердловск) и думаю: если он скажет «нет воли Божьей оставить работу», так я это не перенесу, я так хочу к святителю, так я в ноги к владыке упаду. Когда я его спросила, как мне быть, он некоторое время помолчал. (Когда-то он мне говорил: «Если тебя о чем спросят, ты, прежде чем ответить, прочитай «Отче наш», а потом отвечай». Я тогда сказала: «Владыка, ведь человек, пока я буду читать, так и уйдет». «Значит, ему, – говорит, – не надо было этого ответа». Вот как он меня учил. А то раньше если кто меня о чем спросит, так не успеет рта закрыть, а я уже ему «та-та-та» отвечаю.) Я хотела упасть ему в ноги, но он меня удержал, не дал. Так что я по его благословению уехала в Тобольск. Я списалась с теми, кто на клиросе пел, со старостой, они ответили, что с радостью меня примут. Написала заявление об уходе, и начальник мне говорит: «На что ты там будешь жить?» У меня еще пенсии не было, всех запасов – сто пятьдесят рублей. А родне как сказать? Они все поднимутся: куда от таких хороших условий? Квартира, работа и оклады были уже лучше (я на железной дороге старшим инженером-связистом была). Кое-как выбралась от всех этих уговоров. Приехала в Тобольск, а там два храма было: собор, где мощи святителя, и на кладбище храм. Когда были ссылки, только этот кладбищенский храм и был действующим, больше нигде не служили. Сейчас-то уже храмов, конечно, больше и семинария действует. А вообще-то до революции в Тобольске было 28 храмов и семинария*. Я пришла вначале в кладбищенский храм, недалеко от вокзала. Там готовились к крещению, воду носили на коромысле – я включилась, такая радостная. А что, мне еще 50 лет было, не так тяжело было воду носить. Соборщица потом приходит: «Мы тебя ждали, писали, а ты – тут?» Взяли меня в собор, устроили на клиросе петь, в сторожке жить. Мне еще в Челябинске тетя Поля говорила: клирос есть, а рядом с клиросом промежуток, где можно стоять: становись, там будут петь, а ты будешь учиться; я так и училась. И когда в Тобольск приехала, встала и сразу на память запела с хором, ведь я уже знала напев. За ящиком продавала свечи и многое еще делала, но денег-то у меня нет, пенсии нет, просить я не могу, одета я хорошо, молодая – как я буду просить? И вдруг ночной сторож в Тобольске умер, и меня поставили ночным сторожем с зарплатой 60 рублей денег в месяц. А где жить? Меня ведь сначала в сторожке устроили, а потом стали из нее выгонять. Я однажды пришла в собор, стою у порога, заходит ризница и говорит: ты где? Говорю: «Нигде. Не знаю, куда идти ночевать». – «Пойдем ко мне, я уезжаю на какое-то время». Вот и квартира нашлась. Ну все, зажила Олимпиада, 60 рублей в месяц – это деньги, и где ночевать есть, и работа есть – все есть, и за ящиком торгую, и на клиросе пою с сестрами, и святитель тут рядом. А Лида, моя сестра двоюродная, уже в Пустыньке была; она сказала отцу Тавриону, что я ушла с работы. Он тогда мне написал: и у нас работа найдется. Я обрадовалась этому письму и не спросила благословения владыки – он же меня благословил только с работы уходить - и приехала сюда. А сама горюю: то благословение не сняла (никогда двух благословений не берите) и тут, у о. Тавриона и тоскую, и плачу, и мне неспокойно. Отец Таврион наверное, об этом догадался и вернул меня в Тобольск, и я опять там устроилась. Мне так хорошо стало, и уже не хочу сюда ехать. Лида пишет: приезжай, уже все, прописку можно сделать и прочее, а я: «Не жди меня, не приеду я». Лида приходит и батюшке жалуется, а он говорит: «Не беспокойся, в декабре приедет». И вот я в Тобольске трудилась-трудилась, и в результате меня там выгнали. Я ехала сюда, в Пустыньку, и плакала всю дорогу – не хочу, а плачу. Приехала сюда, они меня встретили, я немного пришла в себя и на следующий день утром пришла к батюшке. Потом уже ночью плакала-плакала и во сне увидела: о. Таврион взял мою головку и приклонил к своей груди во сне – и я утешилась. И действительно, он почти сразу меня взял к себе поближе, все еще удивлялись: откуда она взялась? А он уже знал мою жизнь, все эти гонения и на работе, и везде. Когда я в Тобольск уезжала, труднее всего было учеников оставлять, любила их очень, и они мне тем же отвечали. Бог – это любовь, и я не за деньгами в училище шла, а чтобы им специальность дать. Поэтому о. Таврион и дал мне послушание письмоводителем у него быть – людей принимать, видел, как я их люблю... Когда уже батюшка взял меня к себе, я ему высказала мысль, что хотела бы принять монашество. И вот я у него пожила какое-то время в послушании: нужно было вставать рано, на службе синодики читать, а потом прибегала, скорей готовилась: батюшка будет принимать, а мне тоже целый день трудиться и поздно ложиться. Стою на службе, и мне хоть бы до причастия дожить – сил не хватает. Причастие приму – и опять бегаю, готовлюсь к приему. Отец Таврион мне такое поздравление написал на день ангела: «Желаю Вам всего того, чего Господь Вам желает. Благодарю за усердие». Имя Олимпиада мне дали родители. У свт. Иоанна Златоуста была диаконисса Олимпиада. Когда его изгнали из Константинополя, то и ее тоже. Отец Таврион его очень любил, он говорил, что свт. Иоанна гнали 40 лет. А его не 40 лет гнали, а 35. То есть 40 лет – это было пророчество о нем самом – об о. Таврионе. Вот уже 37 лет прошло... В Пустыньке вместо 3-го и 6-го часа читали творения свт. Иоанна, и перед постригом о. Таврион первый раз дал мне их читать. А когда в иночество мой постриг был, я плакала, хотела очень. Отец Таврион оставил мне имя Олимпиада (я не хотела его менять, а он, видно, понял это), сказал – подражай ей, вот так молись, со слезами, значит. И еще сказал: будет и больше. А правило простое: запомни, говорит, два слова: «простите» и «благословите». Вот так у меня и получилось, Сам Господь меня сюда привел. И спасибо Ему за ссылку, она привела меня и к святителю, и к о. Тавриону, а дальше карабкайся сама, все уже дано было... Если бы я в Тобольске осталась, то никакое монашество я бы не приняла. В то время это еще было совсем не так, как сейчас. Тогда не было такой свободы. А батюшка не посчитался с этим, у него свобода духа была – он никого не боялся. Он не задевал никого, не чернил ничего, и вместе с тем никогда не трусил. Материал подготовила Яна Калниня -------------------------- * После 1917 года Тобольская епархия подвергалась тяжелым гонениям, разделив долю всей Русской православной церкви. С 1937 по 1942 год на территории Сибири не осталось ни одного правящего архиерея, поэтому все сибирские епархии прекратили свое существование. В конце Великой Отечественной войны в городах юга области открылось несколько храмов, а территория бывшей Тобольской епархии была включена в состав образованной в 1947 году Омско-Тюменской епархии. До конца 1980-х годов в огромной по площади Тюменской области оставались открытыми только 8 церквей. Источник: Кифа № 13 (199), октябрь 2015 года |
