Её звезда многим светит и сегодня

О монахине Елене (Казимирчак-Полонской) вспоминает протоиерей Виталий Головатенко, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы при Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова

Елена Ивановна Казимирчак-Полонская. Фотографии разных лет

Отец Виталий, не могли бы Вы рассказать о Елене (Казимирчак-Полонской)?

С Еленой Ивановной мы познакомились в 1978 году. Я тогда учился на втором курсе исторического факультета Ленинградского Университета и жил в семье композитора Дмитрия Алексеевича Толстого. Как-то раз его супруга Татьяна Николаевна попросила меня сходить на Торжковский рынок и что-то купить для одной её знакомой, пожилой женщины. Я согласился. А уж когда Татьяна Николаевна сказала мне, что Елена Ивановна – «астроном и богослов», то такое сочетание занятий меня заинтересовало особенно.

Когда я пришел к Елене Ивановне, я многим был приятно удивлён, и прежде всего – её «улыбающимися» глазами. Улыбка вообще не сходила с её лица. Помню её лучистые, пронзительно серые глаза, внимательно изучающие нового гостя, её открытое и приветливое лицо. Её маленькая однокомнатная квартирка на улице Торжковской была вся в зелёном: зелёные обои, зелёная обивка мебели, много комнатных растений. В одном из углов комнаты – иконы. Под иконами на узком комоде стояли два фотоснимка: справа – репродукция картины Яна Матейко «Коперник. Беседа с Богом», слева – фотоснимок какого-то священника с внимательным и острым взглядом. Позже я узнал, что это – духовный отец Елены Ивановны протоиерей Сергий Булгаков. Перед иконами горела лампадка, на столе лежало очень много книг, но во всём этом был порядок, это была рабочая обстановка учёного.

Мы стали беседовать, разговорились, и она меня сразу заинтересовала и своим лучезарным обликом, и своей увлечённостью – тем, как она рассказывала о своей научной работе и о своей религиозной вере. Почти сразу мы заговорили о Христе. Я уже не вспомню, почему и как, и кто был инициатором, но Елена Ивановна сразу решила (и правильно решила), что это как раз то, что мне нужно.

Я никогда не был атеистом, но и «воцерковлённым» человеком (как теперь говорят) в то время тоже не был. Меня в семь лет крестила бабушка в деревне, и она же рассказывала мне о Христе и о Священном Писании. Бабушка моя была человеком неграмотным, читала с трудом, по слогам, но обладала блестящей памятью и хорошо помнила фрагменты Библии, литургические тексты, знала много народных духовных стихов. Таким образом, я, с одной стороны, был уже подготовлен к тому, что услышал от Елены Ивановны. А с другой стороны, я никак не был подготовлен, потому что то, как Елена Ивановна преподносила библейские истины и вероучительные положения, было совершенно уникально и неповторимо.

Наряду с глубокой убеждённостью в ней была удивительная свобода – то, чего сегодня многим так не хватает. Мы часто бываем «зомбированы» какими-то, в целом безусловно верными, положениями, но эти положения подчас нас словно парализуют, сковывают в творческом плане. А вот она была совершенно свободна. Это не сразу понималось, конечно, но как-то приятно беспокоило, что такое вообще возможно: быть свободным и в то же время считаться с канонами, с правилами – т. е. с тем, что должно оставаться незыблемым. Уже позже я осознал, что именно когда человек творит в русле традиций и считается с тем, что уже было сделано до него, с определёнными правилами и положениями, тут-то он и получает подлинную свободу самовыражения. Хорошая, веками выработанная форма не сковывает, но, напротив, мобилизует мысль и дисциплинирует её.

Я говорю это ещё и для того, чтобы объяснить, как работала во всех направлениях Елена Ивановна. Она никогда ничего прямо не нарушала – я имею в виду важнейшие, фундаментальные основы чего бы то ни было в науке или религии. Тут она была тверда, и уже позже, когда я стал членом одного из её религиозно-просветительских кружков, я наблюдал, как даже в нашем непринуждённом и дружеском общении Елена Ивановна зорко следила за тем, чтобы окончательные выводы наших дискуссий были в русле и Священного Писания, и Священного Предания. Какие-то отклонения она мгновенно улавливала и не приветствовала их. Она внимательно нас выслушивала, но всегда давала ясную и чёткую критику той или иной неверной позиции и объясняла, почему это неверно. При этом она ничего не запрещала, но предупреждала: «Осторожно, это опасно. Можно уйти куда-то далеко в сторону и не вернуться». И всякого рода недолжные фантазии или увлечения чем-нибудь вредным она мягко, но в то же время твёрдо приостанавливала. Если человек приходил к ней с чем-то личным, он мог говорить о чём угодно, но в общине разглагольствовать просто так было нельзя.

Наши собрания были по средам, начинались они в 19:00, опоздания не допускались, хотя бывали, и опоздавшие получали мягкий, но строгий выговор. Елена Ивановна старалась воспитать в нас вкус к ответственности и дисциплине. Прежде всего мы читали апостольское и евангельское чтения дня по расписанию церковного календаря, затем вместе комментировали прочитанное. Вела встречи, конечно, всегда Елена Ивановна.

Кроме чтения Священного Писания, между членами нашего кружка распределялись темы для пространных докладов и кратких сообщений: об истории Церкви, о святоотеческом учении, а также о насущных проблемах тогдашнего времени. Каждый член общины также должен был рассказать о жизни и подвигах того святого, имя которого он носит. Разумеется, для всего этого нужна была литература, поэтому у нас была общинная библиотека, в которой были самые разные книги. По большей части это был «самиздат», то есть самодельные перепечатки. В библиотеке нашей были проповеди митрополита Антония (Блума) и протоиерея Александра Шмемана, книги протоиерея Александра Меня, русская и зарубежная богословская литература XIX века. Многие важнейшие сочинения Елена Ивановна сама конспектировала, потом отдавала в перепечатку. В её переработке эти труды излагались в сокращённом виде, но сохранялось главное. Елена Ивановна была человеком науки и знала, как следует грамотно конспектировать обширные труды. Эта библиотека сыграла важную роль в становлении многих. Вообще же из наших встреч, из этих двух кружков Елены Ивановны (один был для молодых, другой – для людей постарше), вышло много замечательных личностей, в том числе и священнослужителей.

Сколько примерно было человек в молодёжном кружке?

Постоянных членов было человек восемь-десять, не больше.

Чему прежде всего она Вас научила? И что больше всего помнится?

Я часто вспоминаю, как Елена Ивановна цитировала Священное Писание. Она знала наизусть достаточно большие куски, и даже когда ей приходилось цитировать это не специально, а в контексте, всё равно цитаты были выделены её голосом с чёткой дикцией и замечательной артикуляцией – так, что всякое слово впечатывалось в память и оставалось там навсегда. Помню, она иногда говорила слова из Апокалипсиса: «Имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою» (Откр 2:4). К сожалению, в жизни Елены Ивановны было много случаев, когда и её духовные чада (детки, как она говорила), и люди из её окружения забывали, оставляли свою «первую любовь». Для неё это было, конечно, горько. Но она пережила слишком многое и ко всему была готова.

Удивительно было и то, как Елена Ивановна молилась. Как-то я у неё задержался допоздна, и она предложила прочесть вместе вечернее правило. С тех пор мы не однажды с ней вместе молились, и это была удивительная школа молитвы. То, как Елена Ивановна молилась, невозможно передать. Это была не просто искренняя – это была огненная молитва. Поражало её горение, её устремлённость не в небо, а куда-то ещё дальше – и выше, и глубже. Это была молитва всеобъемлющая, всепроникающая, возносящая на небесные высоты и погружающая в неведомые внутренние глубины... Об этом трудно говорить. В её чётком и ясном выговоре, т. е. произношении, церковнославянский язык становился родным и понятным. Не требовалось никакого перевода, и даже в сложных византийских риторических оборотах всё было понятно – так она умела доносить слово молитвы и до своего сознания, и до сознания тех, кто был с нею рядом.

Ещё Елена Ивановна нас учила не бояться трудностей. Она говорила, что бывают трудности «не простые, а золотые», которые помогают нам стать лучше, сильнее. Нужно тянуться вверх, а не идти по пути наименьшего сопротивления, нужно уметь преодолевать препятствия. И всю свою жизнь она преодолевала практически всё вокруг: обстоятельства, свои немощи, злую или равнодушную волю других людей, их инертность, лень. Она преодолевала человеческую косность, формализованность, условия советской действительности, в которых находилась. В этом преодолении, собственно говоря, она и состоялась как человек, как христианка, как духовная наставница многих.

В один свой приход я увидел, что на её рабочем столе лежит перфокарта (она любила их использовать для черновых заметок), где написано известное изречение Per aspera ad astra¹. Я учил латынь в университете, и мне не нужно было переводить написанное. И я спросил: «Это Ваш девиз?» Она ответила: «Да». Тогда я решил развить тему: «И что же, много было терний?» «Достаточно», – сказала она со своей неизменной улыбкой, но улыбка уже была слегка горькой, и я понял, что не очень удачно пошутил. Тем не менее это стало началом для новой серии бесед, уже о её терниях как таковых. И я понял, что она сама – человек, которого трудности не останавливают, а мобилизуют. И чем труднее была задача, чем неподъёмней оказывалась ноша, тем с большей энергией, даже с жаром, Елена Ивановна за неё бралась.

Было просто потрясающе видеть, как она, человек уже достаточно больной, сама себе ставила трудные задачи и блестяще их решала. Вот один маленький пример. В последние годы своей жизни Елена Ивановна несколько лет приходила в Ленинградские, а потом в Петербургские духовные академию и семинарию, где основала очередной кружок – общину во имя преподобного Сергия Радонежского – и рассказывала о жизни и творчестве своего духовного учителя, протоиерея Сергия Булгакова. Она уже была тогда практически слепа. И вот на одной из лекций она, рассказывая об очередном периоде жизни о. Сергия, вдруг говорит: «Сейчас я вам перечислю работы о. Сергия этого периода». И начинает наизусть приводить выходные данные каждой работы: название, место и год издания. А в том списке свыше 20 работ! И точно так же, наизусть, она цитировала значительные фрагменты из работ о. Сергия.

И когда мы, немощные, делали свои доклады на наших встречах, Елена Ивановна ориентировала и нас на устные выступления, без чтения по заготовкам. Бумажка могла быть, но лишь как план или тезисы. Она считала, что всякое публичное выступление должно быть на таком же высоком уровне, как театральный спектакль: всё должно быть предельно, до мелочей, выучено и отлажено. И когда она сама выступала на самых разных конференциях, в том числе и международных, она никогда не читала по написанному. Она всегда выучивала всё, что нужно было сказать, и договаривалась с ассистентом так, чтобы он знал текст её выступления и не было необходимости говорить: «Следующий слайд, пожалуйста!». Ничто не должно было мешать восприятию главного.

Это традиция дореволюционной российской научной школы?

Уверен, что так, потому что я был знаком со многими людьми Старой России и слышал, как они говорят, выстраивая фразу за фразой и чётко артикулируя. А как сегодня говорим мы? – Да как попало, без всякого уважения к ушам собеседника. Нас, увы, мало заботит, понимают нас или нет, нам главное – высказаться.

Отец Виталий, Вы упомянули студенческий кружок и назвали его общиной. Он так и назывался тогда?

Тогда было не до названий, да и опасно было так его называть. Нам сейчас трудно это представить, но тогда можно было запросто «сесть» не только за организацию, но даже за посещение таких бесед – тем более мне, учащемуся советского идеологического ВУЗа. Так что всё это называлось просто встречами.

Участников ваших встреч Елена Ивановна называла «мои детки». Что она в это вкладывала? Вы были как семья?

Да. И это был не просто оборот речи или стилизация «под старину»: она нас действительно искренне любила и вкладывала всю душу в наше воспитание.

А в храм вместе вы ходили?

Да, мы ходили к отцу Василию Лесняку в Спасо-Парголовский храм, и это была опять же инициатива Елены Ивановны. Ездили все вместе на исповедь, вместе причащались. Великим постом слушали Великий канон Андрея Критского. Отец Василий также приходил к нам на встречи и рассказывал о богослужении Русской Православной Церкви.

Отец Виталий Головатенко

Ваши встречи проходили уже с конца семидесятых годов?

Они начались гораздо раньше. Мне трудно сейчас сказать, когда именно: на эти темы (когда началось? кто ходил?) не разговаривали. Но достойно удивления, что Елена Ивановна, уже «отсидев» срок в заключении и много перетерпев от советской власти за свою деятельность, не сломалась. Она продолжала и дальше трудиться, и дальше служить Христу: не боялась и, что называется, дерзала. Слова «дерзание», «дерзновение» – важнейшие понятия в её лексиконе и её деятельности. Всем своим видом она являла это дерзновение: не дерзость, как наглость, а именно дерзновение.

Помню, она говорила мне: «Виталичек, я всю свою жизнь ставила эксперименты». – «Это как же, Елена Ивановна?» – «А вот как. Мне всегда было интересно: смогу ли я? Если смогу, то до какой степени смогу? И как Господь мне поможет в этом? И поможет ли? – И не узнаешь, пока не попробуешь, не поставишь эксперимент». Она также научила меня слову «синергия». Творческая жизнь Елены Ивановны во Христе – это непрерывная цепь экспериментов по синергии, т. е. соработничестве, человека и Бога. И всё то, на что она дерзала, удавалось ей именно потому, что в этих её «экспериментах» возникала синергия между волей человека и волей Бога, осуществлялось взаимодействие двух инициатив. Всё решалось именно в её деятельной инициативе и труде, а не только в благочестивых намерениях, мечтаниях («Ах, как хорошо было бы, если бы Бог помог!..»).

Наши встречи по средам были строго конспиративными. И Елена Ивановна предупреждала, что если вдруг кто-то внезапно нагрянет с проверкой, то мы – просто круг знакомых, и празднуем день Ангела или рождения такого-то человека (назначался «именинник»). Мы пили чай с пирожными, которые сами приносили. Понятно, что всё это были шитые белыми нитками хитрости, и если бы у властей было такое намерение, то, конечно, нас быстро прикрыли бы. Но – жив Господь! – этого не произошло. Конечно, то был не страх сталинского времени, страх за каждый неосторожный шаг или звук, но, тем не менее, людей действительно привлекали к ответственности, с ними «беседовали», их выгоняли с работы, с учебы и за гораздо меньшие с точки зрения советской власти проступки, чем то, что делала Елена Ивановна и в чём участвовали мы. Это было действительно опасно. Но с Еленой Ивановной совершенно не было страшно! О страхе никто даже не думал. Елена Ивановна принимала какие-то смешные меры безопасности, например, накрывая телефон подушкой, но, тем не менее, факт остаётся фактом: никто нас не тронул. И это объясняется только благодатным вмешательством свыше.

Сейчас нас никто не преследует, мы завалены и пресыщены «духовной» литературой (никогда не понимал, что это значит), и от пресыщения всё это нам уже неинтересно: нам кажется, что всё это мы уже знаем. А тогда даже какая-то брошюрка XIX века с примитивными и полуграмотными деревенскими проповедями благоговейно передавалась из рук в руки и прочитывалась до конца. Всё было интересно, лишь бы оно было об этом, о главном. А уж кем и как написано – неважно. Всё жадно ловилось, всё прочно усваивалось. А уж потом всё раскладывалось по своим местам. Мы читали взахлёб даже «Добротолюбие» (кто из молодёжи сейчас его читает?). А нам тогда всё было интересно. Такое было время. И, безусловно, одной из самых ярких звёзд того времени была личность Елены Ивановны Казимирчак-Полонской, монахини Елены. Уверен, её звезда многим светит и сегодня.

Фото: Мария Кайкова

-------------

¹ Сквозь тернии – к звёздам (лат.)

 Кифа № 1 (245), январь 2019 года