Трудная актуальность Солженицына

Интервью с Юрием Михайловичем Кублановским

Солженицын несколько раз в жизни возвращался к литературным миниатюрам. В первый раз – в Советском Союзе; потом пробовал писать их на Западе, но не смог (он признавался позже, что там ему «крохотки» не давались); а когда вернулся, вскоре написал целую сюиту таких «крохоток». Это несравненная русская проза. Но хоть они и миниатюрные по объёму, в них тоже надо вникнуть, вчитаться, потому что у Солженицына свой синтаксис, свой словарь, очень богатый и особенный русский язык.

А.И. Солженицын. Сентябрь 1965 года, вскоре после обыска на квартире друга Солженицына В.Л. Теуша, у которого Александр Исаевич хранил часть своего архива. В ходе обыска были изъяты рукописи стихов, романа «В круге первом», «Крохоток», пьес «Республика труда» и «Пир победителей»

Что из произведений Солженицына Вы посоветовали бы читать сегодня в первую очередь?

Солженицын – писатель необычайно большого масштаба. Крупные его вещи в наше суетное время читать непросто, впрочем, как непросто читать и «Войну и мир» или «Братьев Карамазовых». Такие объёмы текста перестают восприниматься большей частью человечества, хотя это, конечно, не значит, что они теряют в своём значении или качестве.

А знакомиться с Александром Исаевичем я бы посоветовал с его замечательных рассказов, как общеизвестных, таких, как «Случай на станции Кочетовка» и «Матрёнин двор», так и гораздо менее известных, но не менее гениальных. Прежде всего, я имею в виду «Правую кисть» и «Как жаль». В СССР они не публиковались. Я перечитал их на днях и признаюсь, у меня глаза были на мокром месте, это просто чудо. Такой душевной глубины в наши дни в литературе не сыщешь. И ещё – «Крохотки». Он несколько раз в жизни возвращался к литературным миниатюрам. В первый раз – в Советском Союзе; потом пробовал писать их на Западе, но не смог (он признавался позже, что там ему «крохотки» не давались); а когда вернулся, вскоре написал целую сюиту таких «крохоток». Месяц назад я был возле Калязинской колокольни, потом в Угличе. Вернувшись, перечитал две его «крохотки»: одну как раз об этой колокольне, вторую – «Колокол Углича». Это несравненная русская проза. Но хоть они и миниатюрные по объёму, в них тоже надо вникнуть, вчитаться, потому что у Солженицына свой синтаксис, свой словарь, очень богатый и особенный русский язык. Это чтение (так же как чтение поэзии) требует вживания, требует определённых нравственных и умственных затрат и качеств. Но всё это окупается с лихвой, когда ты эти тексты освоишь, и они побегут у тебя по жилам...

Прослушиванием записи авторского чтения Солженицыным «крохотки» о калязинской колокольне окончилось первое пленарное заседание конференции «Россия между прошлым и будущим». Многие потом ходили призадумавшись, потому что сколько ни перечитывай, всё равно это каждый раз за душу задевает...

Я всю жизнь смолоду читаю Солженицына, перечитывал не однажды многие главы «Красного Колеса», посвящённые Ленину, Столыпину, отречению государя. Всё это моё настольное чтение. И надо прямо сказать, что хотя я читал это четыре, пять раз за жизнь, каждый раз я открываю там всё большую глубину.

Лейтенант Солженицын (слева) с командиром артдивизиона

В ссылке в Кок-Тереке. 1955 г.

Сейчас, накануне юбилея, неизбежно появится множество публикаций, посвящённых Солженицыну, и уже, наверное, появляются. Как Вам кажется, что там может оказаться пропущенным? Что важно не упустить?

Честно сказать, я думаю, пропущенным окажется всё.

Потому что о Солженицыне хотя и говорят немало, как я замечаю, из молодых, из новых журналистов его никто не читает. Всё это люди уже нового «клипового» мышления. И публицистику его знают плохо. А то, что читают, понимают лопоухо, поверхностно. У Солженицына было очень сложное отношение, скажем, к Великой Отечественной войне и власовскому движению, целиком обусловленному бездарностью военного руководства времён начала войны. У Солженицына своя историософия, очень неходячая, особая, в неё надо хорошенько вникнуть. Я, например, за восемь лет в эмиграции прочитал столько воспоминаний о Великой Отечественной войне, что то, что говорит Солженицын, для меня аксиома. Но это отнюдь не аксиома для тех, кому ничего кроме советских источников не известно. Так что я думаю, что солженицынские юбилейные торжества скорее будут носить внешний ритуальный характер. Правда и в Москве, и в провинции есть серьёзные историки и филологи, которые занимаются Солженицыным всерьёз и от сердца. Но это капля в море болтологии, часто, кстати, ядовитой, несправедливой и клеветнической.

В лагере на Калужской заставе. 1946 г.

В исследованиях, посвящённых творчеству Солженицына, бывают удивительные откровения. «Кифа» в своё время опубликовала именно такую, удивительную статью Ольги Александровны Седаковой о рассказе «Случай на станции Кочетовка» (в «Новом мире» в названии, помнится, стояло «Кречетовка»)...

А Вы понимаете, почему переменилось название? Кочетовка – такая станция действительно существует. Это крупный железнодорожный узел недалеко от Мичуринска, в прошлом Козлова. Там в местном гордрамтеатре планировали спектакль по этому рассказу, и Солженицын предложил мне написать инсценировку... Впрочем, проект не состоялся, в криминальную революцию, конечно, было не до него. Перемена названия обусловлена вот чем. В ту пору шла настоящая схватка бульдогов под ковром: либеральный «Новый мир» из последних сил сопротивлялся густопсовому «Октябрю», редактором которого был соцреалистический писака Всеволод Кочетов. Вот и попросили Солженицына переименовать рассказ, чтобы зря не дразнить гусей.

Вы говорили, что публицистика Солженицына во многом так и остаётся не понятой. Во время прошлого интервью мы вспоминали «Россию в обвале». В этот раз хотелось бы вспомнить статью, которую многие критикуют как утопическую – «Как нам обустроить Россию». Она написана ещё до возвращения, ещё до того, как Солженицын проехал с Дальнего Востока через всю страну...

Да-да, она была написана ещё в Вермонте на рубеже 1989 и 1990 года.

Солженицын писатель необычайно большого масштаба. Крупные его вещи в наше суетное время читать непросто, впрочем, как непросто читать и «Войну и мир» или «Братьев Карамазовых». Такие объёмы текста перестают восприниматься большей частью человечества, хотя это, конечно, не значит, что они теряют в своём значении или качестве.

Если сегодня внимательно в неё вчитаться, видно, что даже несмотря на то, что это написано на расстоянии, там всё, кроме, может быть, надежды на то, что Россия, Украина и Белоруссия останутся вместе, выглядит как вполне реальная практическая программа, к которой ещё возвращаться и возвращаться...

Это политическое эссе, особенно в своей последней части, чрезвычайно актуально. Но его, на мой взгляд, просчёт в том, что давно не общаясь напрямую с соотечественниками, Солженицын решил объять необъятное и сразу сказать всё обо всём. Ну и перегрузил эту вещь, советскому сознанию она была не под силу. Та же история со Второй мировой войной, возможно, была лишней в такой трактовке...

Может быть, в этом просчёт этой статьи, но в целом, конечно, она сохраняет свою актуальность и сейчас, так же как и «Россия в обвале». Ведь Солженицын перелопатил многих, даже малоизвестных, эмигрантских социологов, философов, сделал из них выжимку и, основываясь на размышлениях лучших людей России, дал буквально проект, как надо возрождать родину. Это, с одной стороны, очень практичные общественные руководства. С другой стороны, тут у нас в те годы была такая трясина, что в ней увязало любое, даже самое дельное и здравое слово. Но это, разумеется, намного глубже, чем всё, что писалось тогда многочисленными публицистами, как либеральными, так и просоветскими...

Работая над «Красным Колесом», Солженицын вместе с супругой Наталией Дмитриевной просмотрел огромный массив архивных документов, проверяя каждый факт по трём независимым источникам

Когда Солженицын в «Как нам обустроить Россию» говорит о необходимости полного ухода коммунистической партии от управления «даже какой-то отраслью нашей жизни или местности», он добавляет: «Хотелось бы, чтобы это произошло не силовым вышибанием и выжиманием, но её собственным публичным раскаянием, что цепью преступлений, жестокости и бессмыслия она завела страну в пропасть и не знает путей выхода». И вот этого раскаяния, признания того, чем был советский период для России, так и не произошло. Более того, сейчас пытаются вновь реабилитировать деятельность компартии в этот период, опять всё это возносится чуть ли не на пьедестал...

На Солженицына произвели такое тягостное, страшное впечатление 1990-е годы и та олигархическая хунта, которая тогда правила бал в России, что он уже и короткий период, когда к власти пришёл Примаков и коммунист Маслюков, воспринимал как что-то внушающее надежду, это я знаю точно. Он не то что переменил своё отношение к коммунизму, но просто стал смотреть как прагматик: кто может что-то сделать в данный момент кроме разворовывания, то и хорошо. Недаром на Ельцина олигархи оказали такой нажим, что российская власть вернулась в прежнее своё состояние, а Примаков опять ушёл в тень...

В своей статье он это отчасти предвидел, когда говорил: «Государственное устройство второстепенней самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве невыносимы самые разливистые демократии. Если в самих людях нет справедливости и честности, то это проявится при любом строе». Увы, сбылось то, о чём он предупреждал, говоря, что при отсутствии внутренних нравственных ограничений «среди всех возможных свобод – на первое место всё равно выйдет свобода бессовестности».

Да, это то, о чём говорит Достоевский в «Бесах», герои которого планировали дать народу (и дали!) «право на бесчестье».

Ведь для чего Солженицын, или такие люди, как я, хотели ликвидации коммунистического режима? В первую очередь ради морального христианского возрождения отечества. А вместо этого получили беспредел похлеще, чем во время застоя. И хотя монастыри и храмы возрождались по всей России, полного опамятования так и не произошло.

Оно и не могло произойти без покаяния... Ведь «право на бесчестье» действительно было дано ещё большевиками и принято народом в 1917 году, и нравственное одичание конца века лишь результат того разрушения, которое происходило в течение всего столетия.

Это само собой! Но и при советской власти после десятилетий террора всё-таки выработались какие-то скрепы, как общественные, так и производственные, и культурные. А 1990-е годы – время анархии и народной незащищённости...

Видимо, в самих людях в течение XX века сохранялась какая-то инерция предшествующих веков христианства, но к концу столетия эта инерция почти сошла на нет.

И это понятно: страшные потери в живой силе, отрицательный отбор, демографические потери. Щупальцы госбезопасности проникли – это ни для кого не секрет – и в церковную ограду. Редкий староста не был связан с органами. Шла массовая вербовка среди священнослужителей... Я ведь сам после того, как написал письмо в поддержку Солженицына в 1975 году¹, работал до 1982 года² в церкви сторожем, дворником, истопником, поэтому видел всю изнанку церковного бытия.

Да, у того, что диагностируется как антропологическая катастрофа, было множество причин. И всё это отразилось и в том, что Солженицын так ярко описал в «России в обвале»...

К сожалению, действительность не дарила ему подарков на старости лет. Ведь у него всё-таки были определенные иллюзии и в отношении Соединенных Штатов Америки и западной цивилизации в целом. Вначале он рассматривал Запад, при всех «но», всё-таки как своего союзника. Да, он видел изъяны потребительской цивилизации, но в целом, скажем, во времена Рейгана Америка для него была союзницей. И только на старости лет он понял, что это не только не союзники, но те, кто подталкивает нас на тяжелый разрыв с Украиной, кто окружает Россию со всех сторон. Когда же Запад дошёл до бомбежек Югославии, для Александра Исаевича, так же как и для всех нас, это был, конечно, холодный душ. Я помню, как все мы переживали в 1968 году то, что танки идут по брусчатке Праги. Но даже с этим невозможно сравнить бомбёжки цивилизованного государства в Европе без всякой санкции ООН... Реальность оказалась намного мрачнее, чем он предполагал и живя в СССР, и живя в Вермонте. И в то же время он предрекал ещё в сборнике «Из-под глыб»³ возможность военного столкновения России с Украиной! Он, конечно, был провидец. И в нём было смешано, как в каждом из нас, упование и пессимизм.

Он проехал в 1994 году от Владивостока до Москвы и на встречах залы были полны. Люди на встречи с ним приходили глубокие, вопросы задавали дельные, и поэтому писатель надеялся на самоуправление, на то, что русская провинция начнёт даже вне зависимости от Москвы возрождаться, что эта Россия начнет отстраивать что-то своё, отчасти, может быть, заимствуя из опыта земства, отчасти на новых началах самоуправления.

И в чём было прежде всего его упование?

Он проехал в 1994 году от Владивостока до Москвы и на встречах залы были полны. Люди на встречи с ним приходили глубокие, вопросы задавали дельные, и поэтому писатель надеялся на самоуправление, на то, что русская провинция начнёт даже вне зависимости от Москвы возрождаться. Ведь в чём, как говорят, главная беда Москвы? В том, что она со всех сторон окружена Россией. (Улыбается.) И он надеялся, что эта Россия начнёт возрождаться и отстраивать что-то своё, отчасти, может быть, заимствуя из опыта земства, отчасти на новых началах самоуправления. Но он не понимал и, конечно, не мог тогда понять, что вся провинция оказалась просто в руках бандитов.

Возвращение в Россию. 1994 г.

Наталия Дмитриевна Солженицына говорила во время встречи с нашим братством, что и сейчас настоящему самоуправлению везде ставятся препоны.

На местах сидят бюрократы, они не хотят ни с кем делиться властью. Это понятно.

На что же тогда надеяться?

Мы же христиане, мы просто по определению не можем жить без надежды. Трудно её сформулировать, так сказать, эмпирически, она просто жива в нас. Солженицын всегда говорил, что Россия падала в коммунистическую бездну семьдесят лет, а возрождаться будет сто. Сейчас прошло только тридцать. И нельзя сказать, что ничего не сделано. Если взять современную Россию и сравнить её с Россией, скажем, 1980 года, это всё-таки небо и земля. По цивилизованности, по уличной чистоте, да даже и по достатку. Так что всё идет своим чередом. Постепенная эволюция происходит. Дай Бог, чтобы её не сорвали.

Но одновременно происходит реабилитация советизма и даже сталинизма.

Я перестал ходить на телевидение именно из-за того, что спорить с советчиками и сталинистами мне не о чем. Всё уже сказано. А молчать – это просто унизительно, глупо и недостойно. И я просто отстранился. Но я не считаю, что современная мода на оправдание преступлений режима – это какой-то глубокий кровожадный сталинизм. Она скорее идет от эпатажа, от незнания советской жизни да и определенного бездушия. Любой из нынешних «советчиков», «сталинистов», проживи он хоть две недели при советской власти где-нибудь в конце 1970-х годов, на четвереньках поползёт в наши дни. Мне не кажется, что возможно возрождение какой-то кровавой диктатуры. Но даже и на словесном, публицистическом уровне это отвратительно.

Там действительно была осень, но не такая, как у нас. Там листья не становились интенсивно золотыми, как в России, а зелёное сразу переходило в ржавь и пожухшесть. Я говорю: «Как красиво у вас здесь!» А он ответил: «Ну, это всё-таки не рязанская осень, согласитесь»... Моё стихотворение как раз об этом.

Как Вам вспоминаются через годы, через десятилетия Ваши встречи с Александром Исаевичем?

Мне памятна каждая наша встреча. Такой человек, как он, наделяет собеседника энергетикой, которая потом не проходит. Впервые мы увиделись в 1986 году, через три года после моего приезда на Запад. Я провёл у него несколько дней. Это были незабываемые встречи, и неслучайно спустя уже много лет я написал стихотворение «Воспоминание о Вермонте» (2007). Там действительно была осень, но не такая, как у нас. Там листья не становились интенсивно золотыми, как в России, а зелёное сразу переходило в ржавь и пожухшесть. Я говорю: «Как красиво у вас здесь!» А он ответил: «Ну, это всё-таки не рязанская осень, согласитесь»... Моё стихотворение как раз об этом.

Встречи с ним, его существование, его проза, его публицистика – это одно из главных событий в моей жизни. Он указал мне мировоззренческий и культурный вектор, и его литература мне очень дорога, хотя я, конечно, люблю и Булгакова, и Платонова, и Бунина. Но они исчерпаемей, чем он.

Он был уверен, он мне говорил: «Вот как падёт коммунизм в России, и потекут, потекут мои книги». Но он, во-первых, не мог себе представить технотронной революции (а кто тогда мог её представить в таком виде?). А во-вторых, трудно было ожидать, что такие объёмы информации и художественности смогут вполне усваиваться в такие тревожные, неспокойные времена. К сожалению, объём его эпопеи, как я уже говорил, не соответствует сегодня читательским возможностям.

Когда я беседовал с ним в Вермонте, он мне сказал (и это было для меня самой большой новостью): «Вы знаете, Юрий Михайлович, сейчас я досматриваю, как-то дотягиваю "Апрель 1917-го" и на этом решил остановиться». Я прямо подскочил: «Как же? Вы же хотели чуть ли не до Великой Отечественной войны дойти». Он говорит: «Я понял, я разгадал Кащеев ларчик – что такое русская революция. Потерял интерес и устал воскрешать».

Он сам уже понял, что даже при его долгом дыхании это всё-таки невозможная задача.

Что самое главное Вы храните в памяти сейчас, что помогает Вам надеяться на то, что действительно через 100 лет возродится Россия?

Верить в слово Солженицына мне помогает то, что на моем личном опыте он действительно оказался пророком. После моей высылки в 1982 году он написал мне в Вену, что я вернусь в Россию через восемь лет. Тогда только-только пришёл к власти Андропов. Когда я это его письмо показывал старым эмигрантам, они смеялись и говорили: «Исаич там у себя в вермонтских лесах сошёл с ума. Мы по тридцать лет на чемоданах сидим. Руководитель КГБ пришёл к власти, какое возвращение?» Но ровно через восемь лет я вернулся.

Так что вполне возможно, что через сто лет Россия возродится и это окажется точным пророчеством. Честно скажу, не на все сто процентов, но процентов на тридцать я в это верю...

Дом Солженицына в Вермонте

 Беседовали Александра Колымагина и Анастасия Наконечная

* * *

Воспоминание о Вермонте

Отрешусь и слышу:
листья, осыпаясь, шуршат о крышу,

вижу в сером своём окне
разнонаправленный их полёт, зане

потоки воздуха не пускают лететь отвесно.
Всё окрест становится бестелесно.

В Штатах с их наивным прозелитизмом
уступает нашей своим лиризмом

осень – правда, держит на ветках крону
дольше, но и грубей по тону.

Там не те оттенки, не то движенье,
не настолько жертвенно пораженье.

...Скоро четверть века, как я в Вермонте
гостевал, что кенарь на русском фронте,

и бродил в туманце по мёрзлым тропам,
а с борозд вороны срывались скопом.

Возле дома, глядя на лес окрестный,
золотистый, но и немного пресный,

на него мне сетовал тот, чьё слово –
колос, а у других – полова.

Ю.М. Кублановский

------------------------

¹ В декабре 1974 года Ю.М. Кублановский выступил в самиздате с открытым письмом «Ко всем нам», приуроченным к двухлетию высылки Александра Солженицына. Письмо было опубликовано на Западе. С тех пор поэт был лишен возможности работать по профессии и мог только подрабатывать истопником, или сторожем, или дворником в разных храмах Москвы.

² 19 января 1982 года в квартире Ю.М. Кублановского был проведён многочасовой обыск, после чего ему было предложено покинуть СССР под угрозой лагерного срока за зарубежные публикации. 3 октября 1982 он эмигрировал, жил в Париже, с 1986 года – в Мюнхене.

³ Сборник статей живших в СССР авторов (два из которых использовали псевдонимы – «А. Б.» и «Ф. Корсаков») о настоящем и о возможном будущем России. Впервые опубликован издательством ИМКА-Пресс в Париже на русском языке в 1974 г., в СССР нелегально распространялся в Самиздате. В 1975 году сборник был переведен на европейские языки и издан во Франции, США, Англии и Западной Германии.