Когда преподаватель – ещё и брат во Христе

В каждом из номеров преподаватель и студент рассказывают про очередные 5 лет жизни института. Сегодня речь о пятилетии 1994-1998 гг.

Начало нового, 1997/1998 учебного года в СФИ. В президиуме - С.С. Аверинцев, свящ. Георгий Кочетков, А.М. Копировский. 14 сентября 1997 г.

Из истории СФИ

- 1994 год: школа получает имя святителя Филарета Московского – выдающегося церковного деятеля, богослова и проповедника, организатора Синодального перевода Библии на русский язык, составителя «Пространного христианского катехизиса Православной Кафолической Восточной церкви»

- 1996 год: на Татьянин день 25 января освящены новые помещения института на ул. Покровка

- 1997 год: в феврале Святейший Патриарх Алексий II благословляет устроение часовни во имя святителя Филарета Московского в помещениях СФИ

- 1998 год: институт получает Представление ОРОиК о соответствии учебных программ СФИ православному вероучению. Подобный документ СФИ получает в дальнейшем при каждом повторном лицензировании

————————————

Интервью с одной из студенток СФИ в 1990-е годы, ныне деканом факультета религиоведения Маргаритой Васильевной Шилкиной

В какие годы Вы учились в СФИ?

Летом 1994 года мы, пятеро тверичей, в основном преподаватели Тверского (тогда Калининского) университета, подошли к о. Георгию Кочеткову во Владимирском соборе и сказали, что хотим учиться в высшей православной школе и не на заочном отделении (к слову, его тогда ещё не было, оно открылось только к декабрю), а на очном. Он очень удивился, потому что Тверь – это достаточно далеко, три часа тогда надо было ехать на электричке, но всё-таки сказал: «Ну, пробуйте».

Братская жизнь, начавшая устраиваться в те годы в Твери, была для всех нас огромным пространством счастья и попытки созидать. Но как только мы хоть что-то начали делать сами, мы мгновенно поняли, что ничего не знаем и ничего не умеем. И поэтому учились очень жадно. Мы ездили на лекции в среднем два раза в неделю. Поскольку мы преподавали в ТвГУ в первой половине дня, к шести часам мы успевали приехать в Москву. Мы слушали лекции в приходских помещениях рядом с храмом и на последней десятичасовой электричке уезжали обратно. Приезжали в час ночи, и всегда, все годы нас встречал на вокзале Володя Лавренов; чаще всего я шла ночевать к Лавреновым, потому что моя квартира была далеко, а утром шла на работу.

Освящение новых помещений СФИ. 25 января 1996 г.

Наш курс был самым первым курсом, который попал на лекции о. Георгия по миссиологии, катехетике и гомилетике. Он читал их в первый раз, собрав все пять курсов. И у меня на его лекциях было ощущение, что «мозги плавятся». Дело было даже не в том, что мы очень многого не понимали. Как раз на рациональном уровне мы что-то понимали, но очень хорошо чувствовали, что не понимаем чего-то другого, очень глубинного, важного. Потому что для этих лекций был нужен опыт церковной жизни, да и сакраментология, и литургика ещё были впереди, а ведь курс катехетики должен опираться на них. Поэтому приходилось осваивать всё одновременно. Но больше всего мне помнятся именно эти лекции, а ещё, конечно, лекции Александра Михайловича Копировского, поскольку он читал церковную археологию, а я о церковном искусстве тогда совсем ничего не знала. Но знания об искусстве я черпала в них даже во вторую очередь, а в первую очередь узнавала то, что касалось жизни церкви, её истории.

Очень запомнились лекции Давида Мкртичевича Гзгзяна по догматике. Это были уже старшие курсы, и это был просто какой-то интеллектуальный пир. Он не пересказывал святых отцов, а как бы «вводил в их лабораторию мысли» и предлагал пройти их путем и прийти к тем же выводам. Показывал все противоречия, нерешённые проблемы. И поскольку всё-таки мы были преподавателями университета, мы очень хорошо понимали, что происходит, как нам преподают.

Очень помнятся блестящие лекции по истории философии Леонида Ивановича Василенко, а на старших курсах – по русской религиозной философии Татьяны Николаевны Панченко. Я всегда приезжала на них с радостью.

Поражала нас и атмосфера в институте. Я всё-таки к тому времени сама была и преподавателем, и даже одно время исполняющей обязанности зав. кафедрой, и более или менее понимала, что такое вуз. На юридическом факультете Калининского университета, где я работала, атмосфера была очень хорошей. Но здесь, в СФИ, было что-то другое. Мы понимали, что нам гораздо больше стараются дать не только ради учебы, но любой преподаватель – это ещё и брат, тот, с кем ты завтра пойдёшь на литургию, тот, кто тебе поможет провести ту или иную общинную встречу, кто был твоим катехизатором... Эта погружённость в общую жизнь поражала, конечно, больше всего.

Литературы в те годы не было почти никакой. И я все свои курсовые в основном писала на материалах издания Преображенского братства и СФИ – журнала «Православная община». Мы прочитывали каждый номер до дыр как только он выходил, потому что там публиковались лучшие статьи богословов разных веков, прежде всего – ХХ века. Это был очень хороший опыт учёбы.

Вы были уже преподавателями вуза. У вас не было ни малейшего сомнения, что вам нужно это образование? Ведь вы все уже и так много знали...

У меня было такое ощущение, что я не знаю ничего, что я какой-то школьник начальных классов по сравнению с теми глубинами, которые мне открываются. К тому времени, как я начала изучать в СФИ курс истории философии, я была кандидатом философских наук. Я больше всего заботилась о том, чтобы никто, особенно преподаватель, не дай Бог, об этом не узнал. Потому что имена, которые нам называли, мы слышали первый раз в жизни. О тех глубинных процессах, которые мы обсуждали, ничего не рассказывалось в советской философии. А другие предметы вообще не пересекались со светским образованием. И поэтому единственное, что мне давало уже имеющееся светское образование, – это навык работы с литературой, понимание того, что такое план лекции, что такое её главная часть, умение выделять и записывать главное, а не фиксировать всё подряд. Поэтому я уверена, например, что в Свято-Филаретовский институт надо идти учиться людям с высшим светским образованием. Потому что богословское образование – это более глубокое образование. И, конечно, давать его детям в 18-20 лет – это плохо. Они возьмут из него очень немногое, возьмут сумму информации, а богословское образование – не в этом. Оно в способности соединять свою церковную жизнь с умением её анализировать, с умением входить в Предание церкви. А Предание – это ведь не сумма знаний, это ещё и тот дух, который в тебе развивает желание размышлять, как-то осмысливать церковную жизнь, искать ответы на новые вопросы.

Правда ли, что о. Георгий Кочетков и А.М. Копировский были самыми строгими преподавателями в СФИ?

Отец Георгий был достаточно строгим. Особенно на старших курсах, когда он вёл у нас семинары по мистике. Он не позволял студентам проявлять расхлябанность: если человек приходил на семинар и совершенно спокойно говорил, что не успел прочитать нужную литературу, о. Георгий мог просто сказать: «Иди домой и читай». И после того, как такое случилось один-два раза, люди поняли: надо готовиться, надо учиться. В то же время он очень помогал любому, кто задавал вопросы, кто просил литературу, и готов был долго такому человеку объяснять, рассказывать.

Что касается Александра Михайловича, главное, что помнится от этих лет – огромная благодарность за то, что он всё время помнил: на лекции сидят люди, которым минута в минуту нужно выскочить из аудитории, чтобы успеть добежать до последней электрички. Он не задержал нас ни разу, хотя в конце обычно говорил: «У кого есть вопросы, пожалуйста, оставайтесь, я готов отвечать». С каких-то других лекций, которые иногда были минут на десять длиннее положенного, нам просто приходилось уходить раньше, и какие-то «хвостики» мы не дослушивали. А он всегда, помня о нас, заканчивал вовремя.

И ещё я до сих пор помню, что когда мы приезжали, нас встречали, понимая, что люди приехали после работы, поэтому на каждой перемене был горячий чай и сахар. Если мы хотели какие-нибудь сушки, то мы их приносили с собой (многие, наверное, помнят, какие это были голодные годы). Этот чай готовила для всех студентов секретарь института (в последние годы моей учебы – Зоя Михайловна Дашевская). Это тоже было очень здорово и непривычно по сравнению со светским вузом.

 ————————————

Интервью с заведующим кафедрой богословских дисциплин и литургики СФИ Давидом Мкртичевичем Гзгзяном

На что было похоже преподавание в СФИ с 1994 по 1998 год?

В чём-то это была импровизация. Потому что не было учебников, а по некоторым предметам их и быть не могло. Например, по христианской этике. Такого предмета до сих пор нет даже в курсах Академии. Есть некий эквивалент – нравственное богословие, но это больше напоминает гомилетику. Мы (здесь я говорю прежде всего о себе) читали книги, пытались внутри себя что-то собрать, систематизировать, и старались, чтобы всё это было живо и осмысленно.

По тем предметам, по которым не было преподавателей, назначались кураторы. Они должны были беседовать со студентами об освоенной литературе. Формальных инструкций, как всё это вести, не было. Кураторы ориентировались на общие указания ректора и на собственную интуицию.

А вот языки очень рано преподавались профессионалами – церковнославянский, греческий, даже иврит. Церковнославянский преподавала Александра Плетнёва, супруга Александра Кравецкого, а потом отец Александр Троицкий. Позже и свои специалисты появились, благо это всё-таки предмет, достаточно широко изучаемый на филологических факультетах.

Занимались частью в Красном доме¹, пока он ещё был, а частью по домам. В 1996 году появилась первая квартира на Покровке². Часть занятий (какие-то предметы преподавались по квартирам) стала проходить там, там же был и офис института.

Много было студентов?

Курсы набирались без особого труда, иногда поступало несколько десятков абитуриентов, но потом довольно много народу отсеивалось. Очень трудно было с письменными работами. Сейчас к соискателям есть чёткие академические требования, тогда же их ещё не было, так же как и отработанных процедур защиты. Всё происходило очень «штучно». И мало кто доходил до конца последнего курса.

На какие труды, учебники Вы прежде всего опирались?

Опираться впрямую было практически не на что, надёжных учебников, которые могли бы удовлетворить институт, просто не было. Это ещё отец Виталий Боровой отмечал. По старым учебникам протопр. Михаила Помазанского или еп. Сильвестра (Малеванского) мы не хотели преподавать. Элементарно не было книг. Когда были изданы «Лекции по истории Древней церкви» В.В. Болотова, я начал преподавать классическую догматику с

опорой на это издание, подробно описывающее ход богословских споров эпохи Вселенских соборов. Но чтобы не воспроизводить лекции по церковной истории, а рассказывать об учении Церкви, нужно было все эти тексты как-то через себя пропускать, осмысливать.

Что же касается этики, там вообще не на что было опереться. Я помню, в качестве учебника рекомендовал студентам то «Оправдание добра» Владимира Соловьева, то «Условия абсолютного добра» Николая Лосского. Конечно, ни то, ни другое учебником быть не могло. К этим книгам мы обращались просто уже от беспомощности, всё равно больше ничего не было.

А студенты того времени – они как-то отличались от нынешних?

Да, отличались. К слову говоря, из тогдашнего поколения студентов выросли многие нынешние преподаватели – среди них ученый секретарь СФИ Лариса Юрьевна Мусина, деканы богословского и религиоведческого факультетов Зоя Михайловна Дашевская и Маргарита Васильевна Шилкина. Многие студенты того времени отличались очень серьёзной внутренней мотивацией, что сейчас встречается редко, как и редко кто-то из нынешних студентов вырастает в преподавателей, хотя есть и исключения, конечно. Но по-настоящему сильно мотивированных студентов в середине 1990-х бывало больше, как ни странно. С другой стороны, было множество примеров «свободных художников», которые приходили «послушать», и их вообще не удавалось включить в учебный процесс как таковой. Он и сам-то был не очень отрегулирован, и слишком многое зависело именно от личной мотивации студентов.

На конференции «Приход в православии» выступает протопресв. Виталий Боровой. 1994 г.

Беседовали Александра Колымагина, Анастасия Наконечная

Фото: Анатолий Мозгов († 2008)

---------------------

¹ Приходской дом при московском Владимирском соборе Сретенского монастыря, в начале 1990-х – заброшенное строение. Был расчищен и восстановлен силами Преображенского братства. После назначения настоятелем собора в 1994 г. иером. Тихона (Шевкунова) и вселения монахов будущего Сретенского монастыря приходской дом какое-то время, вплоть до конца 1995 года, использовался совместно Свято-Филаретовским институтом (1 этаж) и братией монастыря (2 этаж).

² Когда стало ясно, что институт вскоре останется совсем без помещений (недолгое совместное существование с братией Сретенского монастыря было очень напряжённым: его насельники однажды пообещали коменданту института «с любовью выдрать ноги»), в братстве был объявлен сбор денег на помещения для СФИ. По воспоминаниям А.М. Копировского, это было в чём-то похоже на сбор денег на нижегородское ополчение: женщины вынимали из ушей сережки, снимали кольца и складывали на блюдо для пожертвований.