Проблема архивных документов, и не только

О проблемах, связанных с историей и современной жизнью братств, размышляют участники конференции «Православные братства в истории России»¹

Иллюстрация к книге Е.Н. Козловцевой «Московские общины сестёр милосердия в XIX – начале ХХ века»

 

На заключительном круглом столе конференции, посвящённой братствам, Вы говорили о том, что хотели бы продолжения этого разговора. Какие темы в этом контексте Вы видите как первоочередной предмет для обсуждения?

Протоиерей Константин Костромин

Или братства и фундаментализма?

Возможно. В любом случае, это не чисто церковные экклезиологические вопросы. Или, скажем, братство и эмиграция: насколько братство реализует себя в инокультурной, иноязычной, иноконфессиональной среде? Насколько братство уместно в период реформ? Насколько братская жизнь и братский опыт востребован в условиях, скажем, асоциальной среды?

И ещё мне кажется, что в перспективе надо обозначить какую-то точку, к которой стоит стремиться, – а именно, написание более или менее внятной совокупной истории братского движения в России XIX-XX веков, основанной на максимальном компендиуме знаний о братствах. Хотелось бы, чтобы там были максимально перечислены братства, чтобы была видна палитра их разнообразия. Возможно, это могло бы быть и учебное пособие, но важно, чтобы оно было максимально ёмким.

Существует мнение, что недостаток данных о жизни братств после 1917 года связан в том числе и с целенаправленной зачисткой архивов. И это невосстановимо. Мы какие-то вещи уже никогда не узнаем. Для личных воспоминаний, боюсь, уже поздно...

Может быть, отчасти это и так. Но я не думаю, что историю братств можно полностью зачистить. Следы остаются всегда, хотя значение до революционных братств действительно резко снизилось после 1917 года. Какие из них исчезли сами, а о каких информация была зачищена – это вопрос, конечно, важный.

Мне кажется, куда ни посмотри, везде огромное поле для работы. На конференции мы только притронулись к теме, и стало ясно, что это очень значительно и интересно. Но только в том случае, если эту работу продолжать, станет окончательно понятно, насколько она объёмна.

А Вам лично какое из братств ближе всего?

«Территориально» мне ближе все го православное эстонское братство во имя священномученика Исидора Юрьевского². А духовно, по своему существу, мне, наверное, близки братства и братские круги, которые возникали в самый поздний советский период. Это круг, возникший при о. Александре Мене, и, наверное, не вообще Преображенское братство как таковое, а скорее его истоки.

Насколько исследована деятельность общин сестёр милосердия?

Е.Н. Козловцева, кандидат исторических наук, заместитель декана по научной работе Исторического факультета ПСТГУ: Трудно сказать. С одной стороны, про них немногое известно. Изучать их стали совсем недавно. С другой стороны, вот уже восемь лет мы каждый год проводим конференции Исторического факультета ПСТГУ «Благотворительность и социальная политика государства в России XIX – начала XX века», и к нам каждый раз приезжает всё больше и больше людей, которые представляют разные регионы России. И они начинают постепенно изучать свои общины.

Сначала приезжали люди, которые делали доклад о благотворительных учреждениях своего региона, и когда мы спрашивали: «Что вы знаете про общину сестёр милосердия, которая существовала в вашем городе?», они говорили, что даже не знают, что она существовала. И это было очень печально. Теперь же приезжают исследователи, которые работают с архивными материалами, привозят интересные исследования об общинах. И сейчас у нас на факультете подготовлен к изданию целый энциклопедический справочник по общинам сестёр милосердия.

Мы готовим этот справочник вот уже пятнадцать лет под руководством нашего декана, священника Андрея Постернака. Обработали материалы Москвы, в какой-то степени матери алы Санкт-Петербурга, проработали Исторический архив. Вот только региональные архивы не доступны нам чисто физически, потому что мы не можем поехать в каждый город и их посмотреть. И здесь вся надежда на местных исследователей. Чтобы их как-то вдохновить, мы и собираем конференции. Надеюсь, что издание справочника поможет ещё больше подтолкнуть процесс изучения и в конце концов, через не очень продолжительное время, возникнет какая то более или менее полная картина деятельности этих общин.

Как Вам кажется, существует ли хронологическая граница, после которой уже трудно говорить о существовании таких общин в советское время? Такая же, как 1932 год для братств в Петербурге?

К сожалению, не сохранилось почти никаких документов, которые определяли бы такую границу. Общины закрывали постепенно. В зависимости от того, насколько их имущество представляло собой «лакомый кусочек» для местной власти, это происходило или быстрее, или медленнее. Во втором случае таким общинам давали возможность ещё какое-то время поработать. До 1925 года их следы ещё можно найти. Где-то они называются «бывшая община сестёр милосердия», где-то – «школа сестёр», где-то они преобразовываются в «трудовую артель», но дух церковный всё равно сохраняют.

Самый последний документ, который мне удалось найти по Москве, датирован 1925 годом. Про не сколько московских общин вообще не сохранилось документов после 1917 года. Потому что были пожары, потому что, когда отнимали имущество, это фактически был грабёж, и документы уничтожались. И вообще делопроизводство советской власти было, мягко говоря, плохо организовано, и из этих документов сохранились какие-то крупицы. Но остаётся надежда, что мы ещё найдем новые документы и что-то прояснится. На данный момент можно сказать, что до середины двадцатых годов они существовали, а что было дальше – пока неизвестно.

Что можно, опираясь на этот исторический опыт, сказать современникам, которые ищут общения и общины?

Очень хороший вопрос. Мы о нём задумывались с самого начала нашей исследовательской работы. Что можно использовать сейчас из этого традиционного опыта, такого богатого и важного? Первый вывод, который напрашивается: можно использовать лишь очень немногое, потому что сильно изменилась обстановка. То, что было важно, возможно и нужно до революции, сейчас уже не имеет смысла. Сейчас другие реалии.

Например, сейчас положение женщин совсем другое. То, что было важно и нужно для женщин XIX века, для современной женщины уже совершенно не актуально. На хождение себя в такой профессии, как сестра милосердия, – это дело избранных, тех, кого действительно к этому влечёт. До революции же это часто был один из немногих способов почувствовать себя нужной в обществе и принести какую-то пользу. Некоторые другие мотивы (например, крестьянки шли в сёстры милосердия для того, чтобы просто прокормиться) тоже не актуальны, так как сейчас для женщины существует множество возможностей заработать на жизнь.

Если говорить о современных реалиях, то ближе всего в многообразной мотивации сестёр милосердия девятнадцатого века нам будет то, что роднит их с современными волонтерами, добровольцами. Здесь главным является именно порыв помочь ближнему. Но современные добровольческие организации не мо гут жить на тех принципах, которые были до революции. Сёстры милосердия посвящали всю свою жизнь этой деятельности, а современные добровольцы всё-таки где-то ещё работают, у них свои семьи, своя жизнь, и мало кто из них полностью всю свою жизнь этому делу отдаёт. Поэтому полную аналогию дореволюционной общины сестёр милосердия в современном обществе, думаю, создать очень сложно и вряд ли нужно. Это же касается и таких общин раннего послереволюционного времени.

Но, наверное, какие-то отдельные моменты в их опыте можно использовать.

Алексей Львович, почему в Петербурге историей право славных братств занимаются больше, чем в других городах, в том числе в Москве? Или это превратное впечатление?

А.Л. Беглов

Конечно, должны быть какие-то региональные исследования, и их должно быть много. Вот, например, наш американский коллега Грегори Фриз занимался Восточной Украиной, Харьковской областью. У него в 2012 году была опубликована большая статья в журнале «Государство, религия, церковь в России и за рубежом» (опубликована на русском языке, но у него она ещё и по-английски тоже есть). И это не единственное исследование, так что есть некоторая перспектива. Но пока что мы знаем эти вещи лишь в общих чертах.

М.В. Шкаровский считает временем, когда было уничтожено Александро-Невское братство, 1932 год. А есть ли какие-то хронологические границы жизни тайных монашеских московских общин?

С монашескими общинами всё немного сложнее. В любом случае, 1929-1931 год, то есть коллективизация – это некий рубеж. Эта эпоха не уничтожила всю приходскую активность, в том числе и на селе, но она её в значительной мере подорвала. Потом, в 1937-1938 году, наносится ещё один мощный удар. А главное – изменилась политика: начиная с 1929 года советская власть осознаёт свою ошибку и начинает преследовать не только священнослужителей, но и верующих мирян, так называемых «церковников». Это значительный удар. Если раньше главным объектом репрессий были всё-таки иерархия и духовенство, то теперь это все верующие, прежде всего приходские активисты.

Что в жизни братств может быть актуально в современной церкви?

Священник Анатолий Губин

Мне самому говорить об общинной жизни в каком-то смысле проще, потому что у меня маленький приход, деревенский. Поэтому мне знакомы все «десять человек», приходящих в храм, и они знают меня. У нас пре красные взаимоотношения, регулярные чаепития после службы. Я не могу сказать, что у нас идеальная община, о которой мечтают все священнослужители или все чада Русской православной церкви. Но мы пытаемся уделять большое внимание тому, что мы – одна семья помимо того что мы приход. Мы пытаемся не только на словах, но и на деле находиться в духе общины, который естественно достигается в единой евхаристии.

Прошлым летом в Москве проходил православный фестиваль. Одна из площадок на нём была посвящена общинной жизни. До её проведения мы встречались с некоторыми священниками и мирянами Петербургской епархии, которые хотят, чтобы община была у них на приходе. Большая трудность, о которой они говори ли, в том, что общаться люди готовы, а положиться на них в каком-то конкретном деле не всегда выходит.

Пожалуй, Вы правы: во многих храмах люди действительно не со всем готовы полагаться друг на друга. К сожалению, это печальная реальность нашей церкви, когда люди при ходят в храм постоять в разных уголках и разойтись: «Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте». Эта практика сложилась по большей части благодаря советскому периоду, отчасти благодаря синодальному периоду, и с ней очень тяжело бороться. Я не претендую на истинность, но мне кажется, что такая практика порочна. Отец Александр Шмеман в одной из глав своей книги «Евхаристия. Таинство Царства» – в главе «Таинство единства» – очень ярко говорит о том, что поцелуй мира в древней церкви был не только обрядом: это было священнодействие. И наша привычка к тому, что мы друг другу даже не можем дать этот поцелуй, что эта часть литургии осталась у нас лишь в алтаре у священников, а у мирян не сохранилась, – самая яркая характеристика современного положения. Да, человек не готов почему-то открыто другому сказать: «Христос воскресе», «Христос посреди нас»... Эта проблема действительно есть, она реальна, но с ней можно пытаться бороться. Какие-то шаги пытаются делать священнослужители. У всех, наверное, по-разному получается. Или не получается.

Какие ещё элементы богослужения могут помочь собиранию общины?

Я думаю, что литургика неразрывно связана с жизнью христианина, потому что литургия – центр этой жизни. Единственное – здесь всегда нужно остерегаться однобокости. Храмы, в которых существует разное понимание традиции, не должны между собой находиться в какой-то конфронтации. Это принципиально важно, по словам апостола Павла. Если говорить о конкретике (опять же, это моё личное мнение): первое – самое главное – это чтение таинственных молитв вслух, ведь хотя они и читаются священником, но всегда от лица всей общины. Важно и обще народное пение. Открытым остаётся вопрос об отверстых царских вратах; и о. Александр Шмеман, и многие другие богословы об этом писали. Главное же – это возрождение евхаристической жизни, регулярное причащение, деятельное участие мирян в богослужении – через общее пение, через соучастие в тайных молитвах, которые читаются вслух священником, через возможное возрождение поцелуя мира (надо всегда смотреть на приходе, готовы к этому люди или нет, всё это надо делать очень аккуратно). Есть и другие вопросы, в том числе проблема языка, которая остро стоит и никуда не денется, если мы не рискнём её решить. Но все эти вопросы должны подниматься по образу евангельской истории о Марфе и Марии. Почему мы осуждаем поступок Марфы? Не потому, что она думала о земном, а Мария о небесном, а потому что она была недовольна тем, как служит Мария, и считала, что только так, как она, можно служить Христу. Нет, Ему можно служить разными способами. Здесь было бы неплохо давать некоторый простор, некоторую свободу нашим приходам, общинам.

--------------

¹ О конференции, организованной собором Феодоровской иконы Божией Матери (Санкт-Петербург), Свято-Филаретовским православно-христианским институтом и Преображенским содружеством малых православных братств, подробнее см. в «Кифе» № 2.

² Протоиерей Константин Костромин – клирик храма священномученика Исидора Юрьевского.

Беседовали Анастасия Наконечная, Александра Колымагина

Фото: Александр Волков

Кифа № 3 (235), март 2018 года