«Он до последнего вздоха безусловно надеялся, что Россию на исторических путях рано или поздно ждёт возрождение» К 10-летию кончины Алесандра Исаевича Солженицына – интервью с поэтом Юрием Михайловичем Кублановским  Все двадцать лет изгнания Солженицын верил, что вернётся в Россию Один наш знакомый священник, о. Иоанн Привалов, рассказывал, что как-то Н.А. Струве, выступая по его приглашению в Архангельске, вспоминал, как после высылки из СССР Солженицын поехал в Цюрих и там встретился с Никитой Алексеевичем. И весь день они ходили по городу, а потом пришли в гостиницу и еле живые рухнули на кровати друг напротив друга. И Александр Исаевич сказал: «Знаете, Никита Алексеевич, а ведь я вижу себя опять в России». Струве про себя подумал: «Ну, наверное, это он от переживания расставания с родиной немного не в себе, раз думает о таких заведомо невероятных вещах». А Солженицын посмотрел на него и говорит: «Я ведь и Вас вижу в России».  Ю.М. Кублановский
И при таком явном пророческом даре он говорил, что пророком не претендует быть, а просто хочет, чтобы его предупреждения были услышаны. Он чувствовал: «когда-нибудь закричу я двумстам миллионам» – и ведь крикнул. Но большинство не слышит его. Его произведения проходят в школе, всё напечатано, а тем не менее люди с большим трудом воспринимают его творчество. Так ведь сказано, что нет пророка в своём отечестве. Когда он вернулся, власть в России принадлежала по точному его же определению «олигархической хунте». Солженицын оказался не ко двору. Его, по понятным причинам, не терпели ни коммунисты, ни либералы. Он намного мировоззренчески опередил взгляды интеллигентного общества. Мне недавно один известный политолог заметил: «Надо же, а Солженицын, оказывается, всё предсказал ещё в середине 1990-х». «А вы что, только сейчас прочитали "Россию в обвале"? – спросил я. – Отчего ж не читали прежде?» «А потому, что тогда это мешало зарабатывать деньги». Они целенаправленно делали деньги, а Солженицын выступал как раздражитель. И поэтому его не хотели слушать, почти инстинктивно понимая, что тогда б пришлось как-то на него реагировать, может быть, начать жить по-другому. Весь климат 1990-х годов был в резком противоречии с Солженицыным. Это большая беда нашего общества, что у такого человека не оказалось мощного и действенного отряда приверженцев. Если бы они были, то в России всё могло бы пойти по-другому. Она бы не топталась в идеологическом плане на месте, отступая даже, как теперь, в сторону советизма. Это большая драма. Это большая беда нашего общества, что у такого человека не оказалось мощного и действенного отряда приверженцев. Если бы они были, то в России всё могло бы пойти по-другому. Она бы не топталась в идеологическом плане на месте, отступая даже, как теперь, в сторону советизма. Это большая драма. Как Вам кажется, может ли это непонимание быть связано с тем, что Солженицын сконцентрировал в себе боль всего народа (и это чувствуется не только в «Архипелаге», но и в «России в обвале»), а людям почти инстинктивно не хочется ни помнить, ни переживать эту боль? Разумеется. Понимаете, чтение каждого великого писателя – это, помимо прочего, ещё и большой труд. Тем более в наши дни, когда сознание стало клиповым и крупные объёмы текста – большие объёмы мысли, я бы так сказал, – просто не воспринимаются сознанием обывателя. Например, Солженицын, казалось бы, всё сказал о феномене 1917 года, об этой исторической катастрофе, которая страшно задела не только Россию, но и весь мир. Но его никто не услышал. В прошлом году я выступал на канале «Культура» в программе Александра Архангельского, посвящённой революции. Дак там гости прямо предложили называть сегодня улицы именами деятелей Февраля. Словно мало нам улиц, носящих имена террористов и революционеров... И это предложение было воспринято как совершенно логичное. Я чувствовал себя белой вороной, так как и сам вослед Солженицыну считаю именно Февраль завязью всех революционных бед и исторических катастроф. На меня ещё в эмиграции навесили «бубнового туза» на спину: «Человек Солженицына». Словно это какой-то грех. Либеральный участок не прощает мировоззренческих разночтений с собою.  Кто хочет увидеть единым взором, в один окоём, нашу недотопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню. Она стояла при соборе, в гуще изобильного торгового города, близ Гостиного двора, и на площадь к ней спускались улицы двухэтажных купеческих особняков. И никакой же провидец не предсказал тогда, что древний этот город, переживший разорения жестокие и от татар, и от поляков, на своём восьмом веку будет, невежественной волей самодурных властителей, утоплен на две трети в Волге: всё бы спасла вторая плотина, да поскупились большевики на неё. (Да что! – Молоtга и вся на дне.) И сегодня, стань на прибрежной грани, – даже воображению твоему уже не подъять из хляби этот изневольный Китеж, или Атлантиду, ушедшую на дюжину саженей глубины. Но осталась от утопленного города – высокостройная колокольня. Собор взорвали или растащили на кирпичи ради нашего будущего – а колокольню почему-то не доспели свалить, даже вовсе не тронули, как заповедную бы. И – вот, стоит из воды, добротнейшей кладки, белого кирпича, в шести ярусах сужаясь кверху (полтора яруса залито), в последние годы уж и отместку присыпали к ней для сохранности низа, – стоит, нисколько не покосясь, не искривясь, пятью просквоженными пролётами, а дальше луковкой и шпилем – в небо! Да ещё на шпиле – каким чудом? – крест уцелел. От крупных волжских теплоходов, не добирающих высотой, как издали глянуть, и на пол-яруса, – шлёпают волны по белым стенам, и с палуб уже пятьдесят лет глазеют советские пассажиры. Как по израненным, бродишь по грустным уцелевшим улочкам, где и с покошенными уже домишками тех поспешно переселённых затопленцев. На фальшивой набережной калязинские бабы, сохраняя старую приверженность к исконной мягкости и чистоте волжской воды, тщатся выполаскивать бельё. Полузамерший, переломленный, недобитый город, с малым остатком прежних отменных зданий. Но и в этой запусти у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить – здесь. И для них тут, и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить… А.И. Солженицын. «Колокольня» К сожалению, Солженицына некому сегодня преподавать. Нет учителей, которым он был бы по плечу. Вернее, они есть, но их очень и очень мало. И насколько я знаю, Солженицын в школах так преподается, что ученики просто не в состоянии его полюбить. Но вот недавно на телеканале «Культура» в рамках программы «Игра в бисер» Игоря Волгина прошла передача, целиком посвящённая «Матрёниному двору». Я очень советую Вам эту передачу посмотреть1. Чем больше будет таких просветительских передач, связанных с творчеством писателя, тем будет лучше для всех нас. Тем более, что сталинская свора сейчас словно с цепи сорвалась: стараются как можно побольнее укусить Солженицына. И среди недоброжелателей много не понимающей русской истории молодёжи. Это большая беда. Самое поразительное, что сейчас много молодых людей, которые увлекаются идеями социализма, образами Ленина и Троцкого. Как Вам кажется, с чем это может быть связано? Ведь иногда это историки, и получается, что знание не спасает от этого межеумья... Есть такой политик – Вячеслав Никонов, внук Молотова, кстати, автор очень хорошей книги о русской революции. Мне рассказали, что на акцию «Бессмертный полк» он вышел с портретом деда, сталинского сатрапа, чья подпись красуется под многими расстрельными списками. Только руками остаётся развести. А то, что тридцати-сорокалетние и моложе ребята увлекаются социалистическими идеями – это всё от невежества, глухоты сердечной и какой-то бравады. Для меня загадка, почему, скажем, Сталин так привлекателен для Захара Прилепина. Это человек с хорошим поэтическим слухом, что большая редкость. Человек неравнодушный, воюющий на Донбассе, написал роман о Соловецком концлагере. И при этом какая-то мазохистская тяга к сталинизму. А Никита Михалков, в фильме которого Максим Суханов гениально сыграл Сталина, почему-то восторженно читает в своей программе эту просталинскую публицистику Прилепина... Но из этой беды нам всем надо пытаться как-то выходить. Конечно, надо, ситуация патовая. И не могу сказать вам на этот счёт ничего утешительного. Остаётся надеяться, что есть выход «по вертикали» – единственный выход в таких ситуациях. В конце концов, во времена смуты в начале XVII века ситуация была совершенно безнадёжной, Вам не кажется? Всё-таки тогда общество было пропитано религиозными смыслами. И хотя стояли поляки в Кремле, но всё равно порча народная, я убежден, не заходила так далеко. Каждый в том или ином смысле соотносил себя всё же с Божественным провидением. А сейчас этого почти нет. В духовном отношении сейчас времена хуже, чем в Смуту. Но есть же слова Писания о том, что и «малое стадо» может что-то сделать? Эти слова, конечно, обнадёживают. Не могу сказать, что сам лично живу без надежды – я без неё и жить бы не смог. Но эта надежда не определяется на сугубо рациональном уровне. Продолжаю надеяться, что у нашего Отечества есть будущее. Во всяком случае не менее достойное, чем у большинства других государств. Впрочем, сейчас вся цивилизация охвачена какой-то стремительно распространяющейся заразой. Наше братство уверено, что путь к этому будущему лежит через национальное покаяние. В своей статье «Раскаяние и самоограничение» Солженицын говорил, что и раскаяние, и покаяние будут возвращаться в общественную сферу... Да, и этой статье почти полвека. Видимо, это требует от нас встречного усилия. В чём оно могло бы быть, на Ваш взгляд? В воспитании молодой России. Вот говорят, что произошёл катастрофический обвал в сфере образования, но я не верю, что это окончательная катастрофа. Я знаю много искренней и живой молодёжи. У меня самого восемь внуков и мне за них не стыдно... Солженицын, как все великие писатели, был не только пророком, но и в значительной степени идеалистом. Но в его идеализме всё-таки есть зерно, которое ещё не затоптано. Да, даже в «России в обвале» очень сильна тема надежды – надежды на то, что сам народ не погиб. И заканчивается это произведение призывом, чтоб мы не стали поколением, которое предаст всё, что делали до нас столетиями наши предки. Я прекрасно помню этот призыв, и, думаю, это не поза, а подлинное мироощущение Солженицына. Он остро переживал происходившую трагедию и вместе с тем как человек верующий всё равно до последнего вздоха безусловно надеялся, что Россию на исторических путях рано или поздно ждёт возрождение. ----------------- 1 Полностью запись программы можно посмотреть здесь. Беседовали Александра Колымагина, Анастасия Наконечная. Фото: с сайта http://rushist.com, https://www.youtube.com Кифа № 8 (240), август 2018 года |
1917 - 2017 
