Кто входит в Богочеловечество

Священники о границах Церкви: 28 мая начинается конференция "Современная православная экклезиология. Природа церкви и ее границы"

Накануне конференции «Современная православная экклезиология: природа Церкви и её границы» «Кифа» обратилась к нескольким священнослужителям с одним и тем же вопросом:

«Сто лет назад, на второй сессии Поместного собора, при обсуждении вопроса о гонениях на церковь соборяне столкнулись с серьёзной проблемой: «Ясно, что гонения на Церковь проистекают из самого существа социализма той марки, под какой он принят и проводится нашими правителями. Но вот здесь-то и встаёт грозный и страшно трудный вопрос: а народ-то наш православный, верующий, богоносец, про который мы говорим, что он не воспринял и не может воспринять такого социализма, как этот народ очутился во многих местах среди самых ярых гонителей? Верим ли мы, имеем ли право и теперь, после того, что произошло и происходит, верить и утверждать, что православный народ наш верит в Бога, что он не безбожник-социалист, а остаётся верным своей Церкви?» (из выступления докладчика Комиссии о гонениях протоиерея П.Н. Лахостского). Среди тех, кто был крещён в православной церкви и ежегодно исповедовался, оказалось и множество людей, готовых ценой жизни Церковь защищать (достаточно вспомнить многолюдные крестные ходы 1918 года в Петербурге и Москве), и огромное множество тех, кто преследовал верующих, глумился над мучениками и исповедниками или просто равнодушно смотрел на происходящее (известны случаи, когда арест священника происходил в храме на глазах у многочисленных прихожан).

Вопрос о том, кто действительно является членом церкви, а кто только называет себя православным, стоит и сегодня. В августе 2017 года на фестивале «Преображенские встречи» во время обсуждения проблемы соборности представитель Синодального миссионерского отдела о. Серапион (Митько) сказал: «Для того, чтобы миряне как царственное священство могли принимать деятельное участие в жизни Церкви – например, выдвигать из своей среды священников, – необходимо понять, кто есть член церкви. Сейчас очень многие люди называют себя православными, или (есть ещё такое самоназвание) прихожанами. Вплоть до того, что иногда приходится слышать парадоксальные вещи: "Я прихожанка, но я против того, чтобы здесь строился новый храм". В тех сообществах, где есть тождество формального и фактического членства, дух соборности присутствует. Но для этого прежде всего приход должен стать общиной там, где это возможно».

В связи с этим хотим задать Вам вопрос: сталкивались ли Вы в Вашей пастырской практике и каким образом с остро стоящей в течение долгого времени проблемой границ церкви? Когда это было? Изменялась ли, на Ваш взгляд, ситуация с течением времени?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Одной из главных проблем нашего обыденного экклезиологического сознания является то, что, во-первых, церковь ассоциируется у нас не с людьми, а с некоторыми, я бы так сказал, ритуально атрибутивными материальными предметами. Церковь – это храм: «Я пошел в церковь. Я ушёл из церкви, потому что мне нужно пораньше».

Второе: даже в тех случаях, когда всё-таки звучит определение церкви как сообщества, признаками входящих в него людей как христиан часто считается то, что нас христианами в полном смысле этого слова не делает – самоидентификация человека, который считает себя православным просто в силу того, что он родился в России, что у него предки были православными, что его самого крестили. При этом жизнь его протекает так, как будто Христа никогда и не было. И наконец, нередко восприятие церкви как сообщества принимает форму подбора людей по признаку соблюдения ими опять-таки каких-то внешних, обрядовых сторон церковной жизни: ходит на Пасху в храм, красит яйца, освящает жилище, офис, машину, крестит детей. Конечно, мы можем ещё много предполагать подобного рода градаций, которые дают людям возможность относить и самих себя, и окружающих к церкви.

Но я бы предложил более, может быть, конкретные, а с другой стороны, оставляющие определенного рода апофатический зазор признаки церкви и её границ. Церковь – это, конечно, прежде всего люди. Но люди, не просто верующие во Христа и желающие правильно сказать про веру во Христа, потому что на самом деле ни один ответственный человек из верующих не скажет «я верую во Христа». Он предпочтёт сказать «я хочу веровать во Христа» и будет более близок к истине. Это люди, желающие уверовать во Христа и в своём желании уверовать во Христа старающиеся исполнять важнейшие христианские заповеди. Почти ни у кого не получается их полное исполнение. Практически ни у кого. Выяснить меру того исполнения христианских заповедей, которое позволяет сделать человека христианином, невозможно. И тем не менее существует один формальный признак, который должен считаться как бы основополагающим для того, чтобы речь шла о человеке как о христианине: если человек исполняет свои христианские обязанности, исполняя то, что заповедал ему Христос, – причащается. Потому что в конечном итоге нельзя быть христианином, не участвуя в евхаристической жизни церкви.

Другое дело, что можно не быть христианином по существу и участвуя в евхаристической жизни церкви. Поэтому это тот минимум, который необходим в подходе к самому себе, к человеку, к людям вообще, дабы классифицировать их статус по отношению к церкви – участие в евхаристической жизни церкви. А ведь участие в евхаристической жизни церкви предполагает не просто периодическое причащение, а участие в жизни евхаристической общины в той мере, в какой эта община сформировалась.

Поэтому для меня Церковь – это прежде всего сообщество людей, объединённых в евхаристическую общину как основополагающую часть Церкви. Возникает другой вопрос: а все ли входящие в евхаристическую общину её члены являются христианами? Даже те, кто платит десятину, исполняет заповеди, соблюдает посты, читает правила. И здесь открывается нечто, что не может быть никак исчерпывающе выражено в рациональном плане. Ни один человек, даже причащающийся регулярно, старающийся выполнять заповеди, не может в полной мере сказать, что он состоявшийся христианин. Это будет явлено ему Господом Богом на Страшном суде, мерой полноты его христианской жизни. Но во всяком случае говорить всерьёз о наличии Церкви можно только там и тогда, когда речь идёт о людях, обращённых ко Христу, стремящихся быть со Христом на Трапезе любви, Тайной вечере, на Евхаристии и пытающихся своё евхаристическое единение со Христом воплощать в конкретных поступках, конкретных обстоятельствах своих весьма разнообразных жизней, которые действительно у разных людей различны.

Но при этом мы должны помнить, что даже в такого рода церкви мера исполнения людьми полноты воли Божьей остаётся сокрытой как от них самих, так даже подчас и от самой общины, потому что у человека есть великое счастье, связанное с тем, что судить его будут в этой жизни не церковь как таковая, не братья и сестры во Христе, не члены церкви, а Иисус Христос, Который даже в церковном единении людей к каждому человеку относится сугубо индивидуально и возгревает дары каждого человека в отдельности. И вот в этом универсальном синтезе полноты свободы индивидуальной жизни человека и уникального единства людей во Христе евхаристической общины и заключается таинство Церкви, которое навсегда остаётся тайной для всех тех, кто к церковной жизни относится иначе.

Если нет внешних гонений, «общерелигиозное» церковное большинство в том или ином виде будет гнать христианское меньшинство, поскольку «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим 3:12), при этом гонители будут думать, что «они тем самым служат Богу» (Ин 16:2). А когда гонение опять становится внешним, то «общерелигиозное большинство» в силу своей природы присоединяется к гонящему большинству.

Игумен Пётр (Мещеринов): Вопрос должен быть разделён на два подвопроса. Первый – «внешние границы Церкви», то есть грань между православием и инославием. Здесь для меня никаких вопросов нет уже довольно давно; я придерживаюсь точки зрения свт. Филарета, что «никакую Церковь, верующую, яко Иисус есть Христос, не дерзну я назвать ложной».

Второй подвопрос - некие «границы Церкви внутри Церкви» (как раз то, что обсуждали отцы Собора 1917-1918 гг.). На мой взгляд, такие границы есть, и были всегда – во всяком случае, с IV века, когда Христова Церковь перестала быть гонимым меньшинством и трансформировалась в Церковь мира сего, Церковь Империи. Эти границы не определены точно. Описать их можно так: в Церкви всегда есть «малое стадо» (Лк 12:32) – люди, стремящиеся жить со Христом и во Христе par excellence. Но в Церкви есть и люди – и их большинство, – у которых в силу историко-культурных причин их естественная «общерелигиозность» выражается в христианской форме. Если нет внешних гонений, «общерелигиозное» церковное большинство в том или ином виде будет гнать христианское меньшинство, поскольку «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим 3:12), при этом гонители будут думать, что «они тем самым служат Богу» (Ин 16:2). А когда гонение опять становится внешним, то «общерелигиозное большинство» в силу своей природы присоединяется к гонящему большинству. Здесь и проходит эта граница. На мой взгляд, это данность, с ней ничего нельзя поделать, её просто необходимо учитывать. Сто лет назад это явление выразилось с предельной наглядностью; и удивления заслуживает не оно, а то, что отцы Собора недоумевали по этому поводу.

Вспомните многолюдные демонстрации в пользу Церкви в 1918 году, называемые по старинке крестными ходами. Где эти защитники Церкви лет через пять? Их в разы меньше. Всё это тоже примеры ухода из Церкви? Или нет?

Протоиерей Константин Костромин: Вопрос сложный. Мысли на подобные темы приходят в голову постоянно. Я склонен считать, что ответа на этот вопрос нет. Причина в следующем. Пытаясь ответить на вопрос о том, кто член Церкви, а кто – нет, мы ищем какой-то более или менее надёжный формальный критерий этого членства. Если искать формальный критерий, то он есть – это факт крещения. Крещёный христианин может быть верным и неверным своей Церкви, может быть более последовательным и «чистым», а может быть поверхностным и «ленивым рабом», однако его членства в Церкви и ответственности за поведение никто не отнимает.

Однако судя по неудовлетворённости этим критерием (а он не устраивает и меня), мы пытаемся заменить его каким-то другим. И вот тут-то и возникают трудности. Других формальных критериев нет. Одним из них с давних пор выступает греховность: в чине исповеди мы молимся о кающемся «примири и соедини его Святей Твоей Церкви». То есть, согрешив, человек отпадает от Церкви. И действительно, время от времени кто-то из, казалось бы, постоянных прихожан, которые, казалось бы, надёжны как члены Церкви, вдруг, впав в какой-то, кажущийся им тяжким, грех, перестают посещать собрания именно потому, что чувствуют себя отпавшими, недостойными. Есть ли здесь чёткий критерий? Нет. А что говорить о вдруг вспыхивающих сомнениях в Боге, в спасении, в правильности именно православного пути духовной жизни, даже у самых надёжных христиан? Каждый священник знает такие примеры: человек, христианин, на которого он полагался как на себя, вдруг бросает храм и перестаёт думать о Боге. Где тут критерий? Его тоже нет. Те самые примеры с многолюдными демонстрациями в пользу Церкви в 1918 году, называемые по старинке крестными ходами. Где эти защитники Церкви лет через пять? Их в разы меньше. Кое-кто смутился от поведения Церкви в связи с появлением обновленчества (далеко не сразу и далеко не для всех это был раскол, это была смутительная часть Церкви), кто-то поддался на агрессивную пропаганду, кто-то испугался и спрятался. Всё это тоже примеры ухода из Церкви? Или нет? Мы не ответим.

Поэтому вместо того, чтобы искать эти критерии, я предпочитаю вспоминать притчу Христа о семени, которое падает на разную почву человеческих сердец (Лк 8:5-15). А кто остался в Церкви, а кто – нет, решать будем не мы, а Бог, и то не сейчас, а «так будет при кончине века сего» (Мф 13:40).

Когда я был настоятелем Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря на Большой Лубянке в Москве, а потом ещё и храма Успения в Печатниках недалеко от Сретенского монастыря, в начале улицы Сретенка, я всегда старался вести списки членов прихода, призывая людей взять на себя ответственность за всё, что в данном приходе происходит. Наши приходы были миссионерскими и общинно-братскими, поэтому там были сотни людей, готовых вступить в общее число постоянных прихожан, членов приходской общины.

Священник Георгий Кочетков: Надо признать, что о. Серапион здесь был недалёк от истины. Действительно, вопрос соборности, являющийся по преимуществу мистическим, духовным вопросом, в какой-то степени связан с вопросом границ церкви, который тоже может быть отчасти назван мистическим. Я говорю «отчасти», потому что есть сугубо внутренние и духовные критерии границ церкви, но есть и внешние границы и их критерии. И конечно, пока у церкви нет границ, нет и полноты ответственности внутри неё. Мы это хорошо понимаем.

Но вопрос о границах церкви вообще непрост. Он не решается только, скажем, введением членства в приходах. Многие считают, что этого достаточно, однако даже здесь надо учесть ещё многие факторы. В каждом приходе есть и постоянные, и «переменные» члены, которые зашли в храм случайно, я здесь имею в виду и тех, кому на какое-то время по тем или иным причинам оказалось удобно ходить в этот храм (например, они поселились рядом с ним или пришли к священнику, который в нём служит, что часто бывает). Всё это должно быть учтено при установлении членства в приходе.

При этом можно иметь списки членов прихода, но в то же время границ церкви этим не установить, ведь вопрос этих границ связан, безусловно, и с внутренними отношениями: отношением человека с Богом и с ближними, с верными – членами церкви и непосредственно членами прихода, или общины, или братства, в которые тоже может входить верующий человек. Конечно, важны и отношения человека с внешним миром, его отношение к людям, которые не входят в данную общину или данный приход, и вообще к тем, кто не является членом церкви. Всё это относится и к вопросу границ церкви, и к вопросу ответственности, и к вопросу соборности.

В своей священнической практике мне приходилось, безусловно, сталкиваться с вопросом границ церкви. Когда я был настоятелем Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря на Большой Лубянке в Москве, а потом ещё и храма Успения в Печатниках недалеко от Сретенского монастыря, в начале улицы Сретенка, я всегда старался вести списки членов прихода, никого не загоняя насильно, но призывая людей взять на себя ответственность за всё, что в данном приходе происходит. Наши приходы были миссионерскими и общинно-братскими, поэтому там были сотни людей, готовых вступить в общее число постоянных прихожан, членов приходской общины.

Эти люди хорошо запомнили собрание, на котором обсуждались особенности нашего миссионерского прихода. Мы принимали общее единогласное решение о желательности богослужения на русском языке и о чтении всех тайных молитв вслух на их историческом и смысловом месте, о необходимости проповеди после Писания и служения с открытыми царскими вратами, то есть делали то, что делали многие священники ещё и до революции 1917 года, и после, до 1937 года, пока они все не были расстреляны. Это было именно нашим общим решением. Такое было бы невозможно, если не было бы границ, если не было бы начатков соборности на этих приходах.

В начале 1990-х Владимирский собор Сретенского монастыря не был отгорожен от ждущего свидетельства мира глухой стеной...

Второе событие, которое произвело большое впечатление на тех, кто решился стать членом прихода, кто решился таким образом начать устанавливать какие-то границы церкви для обретения настоящей церковной ответственности, было связано с событиями 1994 года, когда я был лишён возможности служить во Владимирском соборе. Меня перевели в маленький, фактически приписной храм Успения в Печатниках (до того я был настоятелем обоих храмов, т. к. оба храма открывало наше братство). Святейший патриарх Алексий II знал о том, что у нас есть членство в приходе, но когда принималось это решение, никто не поинтересовался мнением прихожан, мнением церковного народа. А это были сотни и сотни человек, может быть, даже больше тысячи. То же самое потом произошло и с храмом Успения в Печатниках, который тоже нам пришлось оставить не по нашей вине. Тут доверие людей к значению членства в приходе, к составлению списков, собиранию анкет, касающихся ответственности и пожеланий прихожан, было подорвано, причем глубоко. А значит, была подорвана в сердцах некоторых даже вера в церковь. Многие не могли поверить, что можно было так отнестись к множеству живых, искренне верующих и благочестивых людей.

Поэтому для меня вопрос о границах церкви является очень важным и очень живым, вопросом практическим. Мне приходилось много думать об этом, писать и публично выступать на эти темы на больших международных конференциях ещё в самом начале 1990-х годов. И то, что я говорил, не было плодом абстрактных размышлений, оторванных от действительности, каким-то благопожеланием, нет-нет.

Я уже тогда говорил о том, что границы Церкви могут быть разными. Они могут быть каноническими, связанными с фактом крещения и постоянного причастия, с субъективным ощущением веры и жизни по вере. Они могут быть мистериальными, когда человек участвует в таинствах, принимает все догматы и старается воплощать в жизнь аскетические идеалы. Но есть и мистические границы Церкви, определяемые тем, что в Церковь входят те люди, в которых вселилась благодать Святого Духа, которые родились свыше и не потеряли этой благодати, этого Божьего дара, которые находятся в постоянном общении с Богом и ближними и стараются исполнять слово Божье, все заповеди Божьи, особенно данные нам во Христе, в учении апостолов и святых отцов. Понятно, что все эти границы Церкви иногда противоречат друг другу. Понятно, что они со временем, в течение истории все больше и больше расходились друг от друга. Когда-то в древности – в изначальной Церкви – они, скорее всего, были едиными. Были люди, которые находились во внешнем единстве друг с другом, выполняли все установленные традиции и правила своей общины. Они же были людьми, которые участвовали в крещении и евхаристии, которые соблюдали правила веры и жизни православной. И они же ощущали в себе действие и силу Духа Святого, и своё единство во Христе и через Христа с Отцом Небесным.

Но кто может судить об этих мистических границах церкви? Несколько старцев, которые соберутся вместе, как Вы говорили как-то в своих лекциях? Кто может судить, сошёл на человека Дух Святой или нет?

Судит об этом Церковь – по духу и по плодам. Другого выхода здесь нет. У нас нет такого «духометра», который бы однозначно давал нам ответ на этот вопрос. И действительно, по плодам и по духу может судить не любой человек. Может судить человек святой, тот, кого церковь почитает святым, особенно если их несколько, двое или трое, собранных во имя Христово, если их мнение едино, хотя бы в главном, в целом. Тогда можно сказать: да, они могут прозреть эту реальность и явить её миру через свой благодатный пророческий дар, который даётся каждому святому человеку, каждому возрождённому свыше человеку, каждой христианской личности. И именно так надо судить – когда собирается Церковь, всё собрание, где есть и великие люди, и простые, есть и начинающие, и опытные, и где тем не менее Дух Святой действует на всех. Когда это действительно так – а Церковь только там, где действует благодать, – то так и определяются люди, находящиеся в мистических границах Церкви, люди, входящие в Богочеловечество.

На богослужении в храме Успения в Печатниках, середина 1990-х гг.

Но и с мистериальными границами тоже ведь не всё просто. С одной стороны, нужно участвовать в таинствах, но ведь в них тоже можно участвовать по-разному. Например, «по касательной». Тогда может быть и так, что «вода тебя примет, а Дух не примет»¹. От этого предостерегали святые отцы готовящихся к крещению. То же самое они говорили о причастии: что можно «причаститься на земле и остаться непричащённым на Небе»². Отцы считали, что свидетельство истинности и духовной, мистической действенности всех таинств заключается не в учёте внешних фактов – часто ли человек причащается, как готовится, и т. д., – а вот в этом внутреннем свидетельстве Духа, исходящего изнутри человеческого сердца. Его не может не прозреть сама церковь, даже если в ней ещё находятся недостойные люди, если в неё попали люди случайные и, может быть, безблагодатные, даже если эти люди находятся у кормила жизни этой общины, может быть, и возглавляют её. Всё равно Дух открывает себя всем. Найдётся всегда человек, который засвидетельствует истину, если, конечно, повторяю, это настоящая Церковь, Христова Церковь, а не только её видимость или тёмный двойник, как в таких случаях говорят богословы.

Это очень практическая вещь, и она вполне может быть реализована в наших условиях, при всех сложностях нашей современной жизни.

Беседовали Анастасия Наконечная, Александра Колымагина
Фото: Александр Волков

-----------------------

¹ Слова свт. Кирилла Иерусалимского.

² Слова прп. Серафима Саровского.

Кифа № 5 (237), май 2018 года