О русских традициях общения

Из первой Русской беседы (октябрь 2016 года), проходившей в Культурно-просветительском центре «Преображение»

Алексей Андреевич Наумов, священник Георгий Кочетков, Андрей Анатольевич Левандовский, Юлия Валентиновна Балакшина. Фото: Кирилл Мозгов

Священник Георгий Кочетков: В нашей жизни, в нашей стране наступил сотый год с начала Русской Катастрофы и нельзя, как нам представляется, пропустить это время, не уделить ему никакого внимания. Я думаю, что все как-то об этом думают так или иначе. И мне представляется, что это время очень подходит для размышлений о том, на какой земле мы живём, являемся ли мы наследниками русского народа, являемся ли мы теми, кто готов отвечать за эту землю, за её прошлое, настоящее и будущее. Прошло целое столетие, это уже большой исторический срок. Ни к чему прежнему невозможно просто взять и механически, «один к одному», вернуться. Но должно быть движение вперед. Для этого должно быть осмысление настоящего и прошлого. Мы должны действительно знать свои корни.

В связи с этим мы хотим устроить небольшой цикл бесед, свободных встреч разных людей с разными взглядами. Но людей, в чём-то себя уже проявивших, известных в своих областях, тех, кому действительно есть, что сказать, и кто может ощущать себя полноправными наследниками этой земли, наследниками старого русского народа. Поэтому мы назвали этот цикл встреч «Русские беседы» (именно русские, не российские). Нам хотелось бы обсудить то, что есть, что было, что стоит возродить, что стоит сохранить, чем и как мы можем пользоваться как своим наследием и что мы сможем в будущем от этого ожидать.

Нам было бы интересно увидеть, что же из нашей истории сохраняет свою актуальность. Сейчас в обсуждении этих проблем существует очень много всяких искажений. В советские времена вообще было принято лишь насмехаться над Россией и русским народом, русской историей. Это был общий советский стиль. К сожалению, часто он сохраняется до сих пор. Мы это постоянно видим в СМИ. Даже какие-то националистические круги (вернее, те, кто себя так называет или таковыми считается – я не верю, что они по-настоящему националистические), как правило, русской истории не знают, не понимают и самое главное – её не наследуют, а наследуют нечто совершенно иное.

Наша же цель в том и заключается, чтобы подумать вместе об этом наследии, начиная с простого. С того, что мы сегодня хотели обсудить, говоря о русских традициях общения. И, может быть, потом мы будем говорить о более сложных вещах.

* * *

Фрагменты доклада доцента исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Андрея Анатольевича Левандовского на «Русских беседах»

Я хотел бы рассказать о том общении, в результате которого родилась русская интеллигенция. На мой взгляд, явлением, давшим мощный импульс созданию этой идейно-духовной общности, был кружок Станкевича.

В России всегда говорили много, общаться любили в самых разных ситуациях, при самых разных обстоятельствах. Но как общественное явление это дружеское общение стало заметно именно в 1830-е годы.

Застывшая эпоха

В значительной степени это было продиктовано самим временем и виновником тому, по-моему, стал сам Николай Павлович и его политика. У него как у государя было великое множество достоинств, и прежде всего – ответственность за своё дело. Он был одним из самых ответственных монархов, которых я вообще знаю. Человек, работавший невероятно много, знавший, чего он хочет, умевший этого добиться. Но у него был недостаток: полное отсутствие ощущения движения времени, искреннее убеждение, что можно ввести некий порядок раз и навсегда и потом его поддерживать. А это же не так. Необходимо всё постоянно перестраивать. Иначе то, что произошло в 1917 году, почти неизбежно. А он, человек в высшей степени волевой, к тому же находившийся под воздействием событий 14 декабря 1825 года, в сущности, обратился к населению России с чёткими требованиями принять определённую идеологическую программу («православие, самодержавие, народность») и соблюдать её во что бы то ни стало.

Я где-то читал, что разница между авторитарным и тоталитарным режимом состоит в том, что авторитарный режим запрещает тебе говорить то, что не должно (с точки зрения власти), а тоталитарный заставляет тебя говорить «то, что должно». Режим эпохи Николая Павловича был, конечно, авторитарным. Это прежде всего система запретов, которая осуществлялась очень последовательно. Чиновничий надзор, очень жёсткая цензура – жёстче в дореволюционной России и не было. И в своём роде великолепное III отделение, нечто значительно более важное, чем просто система политического сыска. Прежде всего речь шла о тотальном контроле над жизнью не только внешней, но и внутренней, духовной: чтобы чиновники взяток не брали, чтобы мужья жёнам не изменяли, чтобы иностранцы были постоянно под призором. Чтобы в России был порядок, чтобы устои соблюдались. По замыслу Николая Павловича, III отделение должно было ещё и защищать обиженных и угнетённых. Складывается впечатление, что каждый житель России должен был ощущать за своей спиной что-то вроде ангела-хранителя в голубом мундире. В одной руке – розга, в другой – носовой платок, чтобы утирать обиженным слёзы.

И III отделение действовало весьма результативно. И знало очень много, и меры принимало своевременные. Хотя за всем, конечно, не уследишь. Причем что характерно: было ощущение, что хорошо организованная власть с такими явными проявлениями зла как коммунизм, анархизм справится без особого труда. А всё большие и большие опасения, раздражение и сомнения начинает вызывать иной образ мышления, иной образ жизни. То есть неподчинение авторитетам в любой сфере, в том числе литературной, предположим; ощущение собственного достоинства и высказывание этого чувства собственного достоинства; очень трогательное отношение к разуму как к силе, которая может решить все проблемы и так далее. В сущности можно говорить о проявлениях того, что обычно называют европейской ментальностью в русской жизни. Власть это чрезвычайно тревожило, с этим она боролась.

У историка советского времени Н.Я. Эйдельмана есть удивительно верное наблюдение: уникальность России первой половины XIX века в том, что не было ни одной страны, где просвещение так быстро развивалось бы на фоне всё более усиливающегося деспотизма. Эта «нестыковка» началась после того, как Пётр ввел Россию в русло европейской культуры. С одной стороны, Россия в своих образованных слоях всё более и более принимала европейское просвещение. А это неизбежно стремление к приоритету разума, к воспитанию чувства собственного достоинства, к критическому отношению к окружающему. А с другой стороны – власть становилась всё более деспотической, а крепостное право всё более значимым явлением русской жизни. То есть просвещение настраивало на свободу, а реальная жизнь становилась всё более несвободной. Но вот в 1830-е годы возникает явление нового характера – дружеские кружки Герцена и Станкевича.

Сен-Симон под жжёнку и Гегель под чай с вареньем

Кружок Герцена, формально – первый социалистический кружок в России, был фактически разгромлен через полтора-два года после своего зарождения. В сущности, из этого кружка по-настоящему серьёзное значение имел только один человек – сам Герцен.

Н.В. Станкевич

А вот кружок Станкевича – удивительный и в своём роде уникальный. Достаточно перечислить его членов и вспомнить, кем каждый стал в будущем. Виссарион Григорьевич Белинский, западник крайнего радикализма и крайней эмоциональной силы. И его «контрагент» – Константин Сергеевич Аксаков, человек столь же эмоционально сильный и впоследствии самый, наверное, крайний славянофил. Позже, в 1840-е годы, они друг о друге слышать не могли, начинали сразу топать ногами, махать кулаками. А в кружке Станкевича они – ближайшие друзья и вместе занимаются одним и тем же делом. Михаил Александрович Бакунин, впоследствии – создатель не только русского революционного движения, но и мирового анархизма. И в то же время Тимофей Николаевич Грановский, совершенно очаровательный человек большой интеллектуальной силы, либеральный западник, знаменитый профессор Московского государственного университета, который историю сделал наукой, воздействующей не только на ум, но и на душу своих слушателей. Михаил Никифорович Катков, который впоследствии был одним из самых ярких либералов-западников, а ещё позже стал настоящим лидером и идеологом консервативного движения. Тургенев был близок к этому кружку. И так далее.

Возникает ощущение, что это корень, из которого впоследствии родилось чуть ли не всё русское общественное движение. А в 1830-е годы они сидят все вместе и читают сначала Канта, потом Фихте, потом Шеллинга, потом Гегеля. Читают, обсуждают, пишут рефераты и рассуждают на темы, которые порождает в них чтение всех этих разумных книг.

Социализм в кружке Герцена шёл под спиртные напитки, под жжёнку*, а Гегель в кружке Станкевича – исключительно под чай с сухарями с вареньем. И вот с десяток юношей сидят где-то в тесной комнате (Станкевич – сын богатого воронежского помещика, но жил он очень скромно в Москве в сети арбатских переулков) и рассуждают на очень формальные темы, которые, казалось бы, не могут захватывать: трансцендентное, трансцендентальное, переход количества в качество...

Кружок Герцена накрыли сразу, потому что пошли доносы, и его легко было взять под колпак. Социализм, Сен-Симон – ясно, что это вещи, враждебные существующей системе. А кружок Станкевича практически прошёл через все 1830-е годы. Трансцендентное, трасцендентальное – этого никакая прислуга не могла воспроизвести, никакой доносчик не мог донести, а если бы даже донесли, то ощущение было бы такое: у ребят крыша едет, и это не представляет никакой политической угрозы существующему строю, конечно.

Наследный принц

Ещё нужно сказать о самом Станкевиче. Поскольку мы говорим об общении, очень важно, конечно, сказать о том, как он общался. И мы об этом, к счастью, знаем, поскольку сохранилась его потрясающая переписка. Это вам не нынешние эсэмэски, лайки и прочее. Человек просыпался и сразу начинал писать письмо товарищу, с которым днём должен был увидеться. Днём виделся, получал некий импульс, писал ему несколько записочек после расставания – благо, были лакеи, с которыми их можно было передать. А вечером садился и полночи писал подробный отчёт о прошедшем дне. Такое ощущение, что если не было живого общения, обязательно должно было быть письменное. Собственно, сам Николай Владимирович Станкевич ведь не создал ничего значимого. Кое-какие стихи (он сам признавался, что очень среднего уровня), драма, так и не дописанная, никуда не годная. Но у него потрясающие письма.

Они все прекрасно писали. Письма Белинского до сих пор можно читать, такое ощущение, будто он рядом сидит и захлёбываясь тебе внушает, какой ты обалдуй, что не понимаешь самых простых вещей. И это как раз характерно для большинства. Они очень страстны и нетерпимы. А письма Станкевича – другие, и я иногда просто перечитываю их для удовольствия, потому, что он не просто умный, а удивительно терпимый...

У Станкевича подход именно классический: в спорах рождается истина. Просто видно, как он раскрывает себя в споре. Как он пытается передать своему реальному оппоненту то, что его по-настоящему волнует и понять, чем этот оппонент дышит. Главное – не настоять на своём, а понять. И в этом понимании рождается какое-то общее решение вопроса... Поразительный человек, и такое ощущение, будто Господь Бог его создал именно для того, чтобы он был главой кружка в Москве в 1830-е годы.

Меня ещё с 1990-х годов поразили наши ток-шоу. Я их давно не смотрю, но, наверное, они остались такими же, какими были. Что такое дискуссия сегодня в понимании большинства? Это «стукнуть оппонента об стенку пару раз физиономией», а самое главное – «усесться сверху»: «Я победил в этой дискуссии!» У Станкевича же подход именно классический: в спорах рождается истина. Просто видно, как он раскрывает себя в споре. Как он пытается передать своему реальному оппоненту то, что его по-настоящему волнует и пытается из оппонента извлечь максимум возможного для себя. Понять, чем этот оппонент дышит. Главное – не настоять на своём, а понять. И в этом понимании рождается какое-то общее решение вопроса.

Поразительный человек, и такое ощущение, будто Господь Бог его создал именно для того, чтобы он был главой кружка в Москве в 1830-е годы. Он, кстати, с этого начал, этим и кончил. В 1839 году он в 26 лет умер от чахотки. Но оставил по себе очень крепкую память. Тургенев замечательно писал, что он производил впечатление наследного принца, который сам об этом не догадывается. То есть это был человек утончённого аристократического образа мысли и предельно демократичный в своём общении. Абсолютно лишённый самолюбия, самомнения. Пока он жил – кружок функционировал, он умер – кружок, собственно, распался. Или перешёл на другой уровень бытия.

Весь мир – процесс

В какой-то момент они вышли на диалектику, великим мастером которой был Гегель. Это удивительно динамичное восприятие мира. Статики нет вообще. Весь мир – это процесс, он постоянно находится в движении и преобразуется по определенным законам. И Гегель эти законы знает и может им обучить. Появлялось захватывающее ощущение, что ты можешь стать сотрудником высшей силы. Это же очень заманчиво, согласитесь. Вот они и пытались разобраться.

И выяснялось, что в мире действуют законы, причём они одинаковы во всех сферах. Знаменитый закон перехода количества в качество: снежный склон, падает снег, снежный покров всё толще, толще, и количество снега переходит в новое качество – лавина. Вот встретились два человека, юноша и девушка. Взгляд, другой, разговор, зарождается симпатия и – законный брак, семейная жизнь. В России накапливаются определённые проблемы, их всё больше и больше и – взрыв. Всё это, конечно, воспринималось и формулировалось далеко не так буквально, ощущение диалектики входило в них постепенно и очень органично. И что характерно, они пытались жить по Гегелю. Что нелегко.

На «замирённой территории»

Кружки объединяют близких по духу, по мысли людей, которым тепло друг с другом. Они собираются, потому что их волнуют одни и те же идеи, они делятся своими мыслями, которые близки... Изменил ты свои соображения, тебе в кружке скучно, неинтересно – ты из него выходишь. Никаких уставов, никаких программ, это действительно дружеский круг. А салоны один из самых дельных современников и в то же время историков той эпохи, Павел Васильевич Анненков, называл «замирённой территорией». Территорией, на которой люди разных взглядов могли встречаться и обмениваться своими взглядами. При отсутствии политических партий, при отсутствии радио и телевидения, при очень жёсткой цензуре, при политическом надзоре салоны – это одна из немногих отдушин. И вот с начала 1840-х годов в понедельник у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у Елагиной собираются западники, славянофилы, сочувствующие, негодующие и спорят, спорят до бесконечности. Эти споры каким-то странным «капиллярным» образом начинают распространяться по всей стране. Из небольших кружков, из споров двух-трёх десятков человек, казалось бы, чудесным образом (хотя можно проследить, как) рождается русское общественное движение. И когда приходит время преобразовывать страну и Александр II заявляет о необходимости отмены крепостного права, оказывается, что идея реформ поддерживается чуть ли не всем образованным русским обществом (хотя встречает очень сдержанную реакцию в дворянской среде в целом). Как это произошло? За счёт этих мальчиков, за счёт этих кружков и салонов, споров, обмена мнениями – свободного общения.

Салон Елагиных. Изображены (слева направо): Д.Н. Свербеев, Д.А. Валуев, Н.Ф. Павлов, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, А.А. Елагин, К.С. Аксаков, С.П. Шевырёв, А.Н. Попов, В.А. Елагин, П.В. Киреевский (рядом бульдог Булька). Рисунок Э.А. Дмитриева-Мамонова. Первая половина 1840-х гг.

---------------------

* Разновидность пунша, состоит из ряда смешанных друг с другом крепких напитков, фруктов, шампанского, а также смоченного ромом и подожжённого сахара (иногда его гасили ледяным шампанским). Вызывает достаточно сильное похмелье.

Кифа № 4 (236), апрель 2018 года

Еще материалы по теме:

Русские люди разучились делать что-то вместе. Об этом беспокоились уже в начале XX века члены Русского собрания 

Живая школа общественной мысли. Несколько слов о деятельности Русского собрания в 1901-1904 гг.