Насколько реально воплощение решений Поместного собора в жизни будущей России

Мы завершаем публикацию фрагментов круглого стола «Поместный собор 1917–1918 гг.: пути обновления церковной жизни», проходившего на пленарном заседании фестиваля «Преображенские встречи»

Потомки первой эмиграции стремились воплотить дух и отчасти букву решений Поместного собора и в Сурожской епрахии Русской православной церкви, и в Западноевропейском экзархате, и в Американской православной церкви. На фотографиях: Владыка Антоний (Блум) в один из своих визитов в Россию в 1970-е годы: воскресная беседа-проповедь на квартире; протопресвитер Александр Шмеман с супругами Струве и студентами Свято-Владимирской семинарии

 

Д. С. Гасак, председатель Преображенского братства, соведущий круглого стола: Поместный собор 1917–1918 гг. не завершил работу, его действие насильственно прервали. Начались открытые гонения, фактическое уничтожение церковной организации, церковных объединений и церковных служителей. Сегодня мы имеем дело с тем, что плоды этого собора не выявлены, его результаты оказались несоразмерными и масштабу подготовки, и масштабу соборных обсуждений и решений, которые были приняты. Видите ли вы не только внешние, но и внутренние причины этого?

Г. М. Запальский , кандидат исторических наук, доцент, заместитель заведующего кафедрой истории церкви Исторического факультета МГУ:

Да, действительно, бросается в глаза несоразмерность масштабнейших решений, которые в целом затронули практически весь накопившийся за два столетия потенциал вопросов в жизни церкви, и их воплощения. Более 20 отделов обсуждали на соборе всевозможные проблемы, и по каждой из них было принято соборное определение или как минимум подготовлен какой-то доклад – то есть опять же сделан шаг на пути кодификации этого вопроса. Но при этом я бы всё-таки не говорил, что все решения остались на бумаге. Определённые важные решения были проведены в жизнь – скажем, не только патриаршество, но в целом новая модель управления церковью: не напрямую через государство, не через Святейший синод, а всё же через соборы. Как бы редко они ни собирались в двадцатом веке, но всё-таки институт поместных соборов и вообще соборов был восстановлен, так же как и патриаршество. Был создан новый орган – Священный синод, который вместе с патриархом управлял церковью «в оперативном плане». Был и целый ряд других решений, более мелких, которые всё-таки были проведены в жизнь.

Кроме того, действительно, за это столетие Собор оказался беспрецедентным по своей авторитетности. И так или иначе, мы до сих пор оборачиваемся на него и что-то из него используем. Это делали эмигранты в Русской православной церкви Заграницей в различных своих решениях. Это делали и представители Московской патриархии здесь в России: принимая новые решения по самым разным вопросам, они всё равно использовали опыт Собора, пусть и в какой-то его части.

В полной мере его наследие оказалось не воплощённым, но, на мой взгляд, наследие собора – это не столько какие-то нормы, которые он предложил, но, собственно, сам собор. Это его тексты, в которых сохранилась память о 1917-1918 годах, о том времени и людях, которые тогда жили, и, кроме того, обо всём предшествующем синодальном периоде – поскольку собор, так уж получилось, подвёл итог этих двухсот лет. Поэтому в любом случае его нельзя считать бесплодным. Он является как минимум интереснейшим и важнейшим историческим памятником, который помогает нам лучше понять и нашу современность.

Е. В. Белякова, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудники института Российской истории РАН: Я соглашусь с Глебом Михайловичем: значение Собора определяется не тем, что какие-то из его решений воплотились или не воплотились в жизнь. Значение его намного больше и выходит за рамки Русской православной церкви. Собор имеет международное значение. Он вдохновлял эмиграцию. Он в какой-то степени побудил и Второй Ватиканский собор. То, что миряне были привлечены к соборной деятельности, настолько важно, что это ещё, по-видимому, будет иметь последствия для Русской православной церкви и других церквей.

А то, что его решения не выполняются... Здесь есть большая проблема: движение обновленчества и своим «собором» 1923 года, и лишением сана патриарха Тихона, и всей своей деятельностью по сотрудничеству с безбожной властью компрометировало идею церковного обновления. Причём эта компрометация, к сожалению, укрепилась в церковном сознании до сих пор. И это тоже очень важно. Последующая же эпоха тоталитаризма сделала невозможным осуществление какой бы то ни было соборной жизни.

Это вообще большая проблема, которая нуждается в обсуждении: возможна ли соборность при тоталитаризме? И какая всё-таки нужна форма правления для нормальной жизни церкви? Абсолютистская, к которой так стремится православная церковь, или демократическая? Как бы то ни было, собор ещё, конечно, прозвучит и будет иметь значение.

Д. С. Гасак: Действительно, получается, что некоторые решения собора оказались как бы отложенными. А иногда воспринятыми не там, где ожидалось. Этот импульс вышел на поверхность церковной жизни в местах совершенно неожиданных: в эмиграции и даже в иных христианских церквах.

Юлия Балакшина, председатель Свято-Петровского малого православного братства, соведущая круглого стола: Ситуация выглядит парадоксальной: Собор для своего времени опоздал, но дал мощный импульс для будущего.

Священник Илья Соловьёв , кандидат исторических наук, директор Общества любителей российской истории: Я думаю, что Поместный собор 1917–1918 гг. в церковном смысле имеет огромное значение. Прежде всего и только потому, что на нём была провозглашена идея соборности, соборноправности в церкви как основы церковной жизни. Это главное и единственное значение собора, на которое никак не могли повлиять последующие исторические события. Да, многие остальные решения были отложены, упразднены, деформированы и т. д. и т. п., но провозглашённая на соборе идея соборноправности сохранилась и придавала этому собору тот аромат и авторитет, о котором многие сейчас говорили. И всё остальное было не просто отдельными актами. Это было создание целой системы церковного управления, которая должна была действовать слаженно во взаимодействии одной части с другой. Никакая часть из этой системы сама по себе не имеет ценности – ни патриаршество, ни Священный синод, ни Высший церковный совет – только вместе, и именно в том виде, в котором заложил это Собор 1917 года. Ведь что значит для церкви восстановление патриаршества в период сталинской диктатуры? Или что такое Священный синод в 1927 или 1928 годах? Понятно, что это не работало так, как задумал собор, и работать не могло.

И вот здесь мы подходим к очень важному вопросу о том, насколько реально воплощение решений Поместного собора 1917–1918 гг. в современной жизни и в жизни будущей России. Мы видим, что нигде и никогда в истории во всей полноте эти решения не были осуществлены. Некоторые говорят о русском Западноевропейском экзархате, где церковное управление в наибольшей степени соответствовало принципам, заложенным на Соборе. Но ведь там не было патриаршества, там не было всей системы, она не работала. Обновленческие соборы 1923 и 1925 года тоже пытались в какой-то степени реанимировать идею участия мирян в церковном управлении. Создавались митрополичьи округа, была принята выборность епископата. Но, опять же, системы, какую предложил собор 1917–1918 гг., ни на одном из этих соборов установлено не было. Нигде и никогда в истории церкви решения собора не получили своего практического применения. Почему? Потому что та система, которая была создана собором, рассчитана на её использование и употребление в свободной церкви, которая существует в свободном государстве. А такого государства в России на протяжении последних ста лет не было. Так же как не было свободной церкви.

При Сталине можно было сконструировать любую систему: установить Высший церковный совет, митрополичьи округа, даже избрание епископов декоративно можно было реанимировать, так же, как было восстановлено патриаршество. Всю форму можно было соблюсти. Но это была не свободная церковь, было не свободное государство. И в этих условиях работать эта система по определению не могла.

Будет ли в будущем или в настоящем возможно воплощение в жизнь решений Собора 1917 года? Это связано ещё с одним вопросом: не будет ли восстановление этой системы, которое может произойти, декоративным? Не приведёт ли оно к девальвации самой идеи, которая была высказана на Соборе? Вот вопрос, на который дать ответ сейчас трудно. Я думаю, что если в России будет свободное государство, от которого будет отделена свободная церковь, и церковь будет развиваться по своим собственным законам, а не по тем законам, которые диктуют со стороны те или иные силы, то, возможно, часть из этих решений возымеет своё практическое значение в церковной жизни. Если этого не произойдет, если церковь будет несвободна, если она будет находиться в зависимости от государства – в любой зависимости, не обязательно такой, какая была при Сталине, Хрущеве или Брежневе, – то воссоздание этой системы в условиях несвободного государства не будет иметь никакого практического значения.

Д. С. Гасак: Это очень важно. Я также думаю, что для того, чтобы прекрасные решения Собора можно было осуществить, нужна и благодатная почва подлинной соборной церковной жизни.

Священник Георгий Кочетков, ректор Свято-Филаретовского института: Поместный собор действительно, по моему мнению, – явление огромного масштаба. Он был, конечно, не только внешне заблокирован, он был и внутренне противоречив и, мне кажется, именно здесь надо искать основную причину его действительности, но (во всяком случае, пока, до времени) недейственности. Может быть, в будущем к нему ещё будут обращаться и, может быть, кто-то продолжит и завершит его работу.

Я считаю, что этот собор до сих пор не закрыт. Церковь его не закрывала! Значит, надо не только признавать принятые решения, но и помнить, что собор каким-то чудесным образом продолжается.

Но тут нам, конечно, надо и выбирать, что из наследия собора поставить на первое место, а что убрать в архив, ведь что-то в нём могло быть или ошибочным, или несовершенным, или слишком ситуационным. Конечно, надо ещё и что-то добавлять. История же идет не просто так. Мы слишком дорого заплатили за её последние сто лет, и всё добытое за последнее столетие надо осмыслить адекватно и в целостности, в полноте, а затем всё самое ценное внести в работу по продолжению собора.

Самое же главное – надо наконец-то признать, что константиновская эпоха церковной истории закончилась. Настала постконстантиновская эпоха, хотим мы того или не хотим. Да, эта эпоха в чём-то схожа, а в чём-то и не тождественна с доконстантиновской эпохой, но мы её должны осмыслить, воспринять и сделать адекватные выводы.

Кифа № 13 (231) ноябрь 2017 г.