Памяти Аверинцева

В петербургском Культурно-просветительском центре «Покровский остров» прошёл вечер, посвящённый восьмидесятилетию со дня рождения «тихого и кроткого свидетеля веры»

 

Сергей Викторович Чебанов, доктор филологических наук, профессор кафедры математической лингвистики СПбГУ: В конце 1960-х годов я оказался в клубе биологов в Аничковом дворце – в то время Ленинградском дворце пионеров. Там собралось довольно много потомков старорежимных семей, которые занимались биологией. Возрождение генетики у нас в стране шло к тому времени только несколько лет. И поэтому, когда речь шла о том, кому можно доверять и кого можно изучать, мы, молодёжь, в числе прочего обсуждали и то, как проявили себя эти люди не только с точки зрения биологии¹. Так что я попал в структуру, в которой тщательно, микроскопически исследовались биографии людей в нескольких поколениях. И среди тех, кому можно доверять – и профессионально, и по-человечески, – оказался Сергей Васильевич Аверинцев, отец Сергея Сергеевича. Это был человек, которому я доверял, по его работам готовился, их изучал.

В начале 1970-х мне стали попадаться работы Сергея Сергеевича на интересующие меня темы. Его парадоксальность в то время в той ситуации – скажем, сочетание премии Ленинского комсомола и работ о Плутархе – до сих пор кого-то тревожит и волнует. Так что и для меня тогда вставал вопрос: можно ли ему доверять. Но когда стало понятно, что это сын Сергея Васильевича, вопрос был решён.

У нас был с ним период конструктивной работы во время создания справочника по теории классификации. Это было связано с тем, что примером работы по подбору базовых терминов и гнёзд в терминах является «Поэтика ранневизантийской литературы». Но с этим его произведением для меня связано и другое воспоминание: особый путь приобщения к вере, которую давали его книги. В советское время один мой очень близкий друг, чрезвычайно талантливый человек, стал наркоманом. В результате попыток найти деньги на наркотики он попал в тюрьму. Я передал ему туда «Поэтику ранневизантийской литературы». И она «сработала». Мне известны ещё несколько ситуаций в истории советского времени, когда эта книга использовалась в таком же качестве.

И ещё – для многих она оказалась подспорьем в начале девяностых, когда казалось, что всё рушится и невозможно ни на что опереться. Ведь в ней говорилась чрезвычайно важная вещь: то, что римскими гражданами рассматривалось как крушение империи, было рождением нового мира.

Ольга Владимировна Евдокимова, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы РГПУ им. А.И. Герцена: О Сергее Сергеевиче я могу говорить только на уровне впечатлений, никак не в аспекте анализа: к сожалению, я не обладаю необходимой для такого анализа соразмерностью масштабов.

Первое из этих впечатлений связано с 1980-ми годами, когда С.С. Аверинцев был приглашён Герценовским институтом (сейчас это университет) на факультет повышения квалификации читать лекции. А я приехала в аспирантуру и была аспиранткой первого года. Всё, что я увидела на этих лекциях, даже не удивило, а повергло в некоторое смятение. Из громадного зала на филологическом факультете вынесли столы и расставили скамьи и стулья так, что остался совсем маленький пятачок, на который должен был встать лектор. Вот Сергей Сергеевич и встал. Необычна была и публика, которая собиралась на эти лекции. Она имела какие-то совершенно особенные лица, и часто на этих лицах отражалось некое особенное знание. А кроме того, был совершенно необычный эффект ожидания. Ждали чего-то невероятного. Для аспирантки первого курса градус повышался и повышался. И появился человек, который для молодой аспирантки совсем не показался невероятным. Из того, что он начал говорить, я не поняла ни слова. Нелегко, когда лектор говорит: «Ну, вы, наверное, помните, в пятой эклоге Вергилия...» – а ты не помнишь пятой эклоги. Потом выяснилось, что многие тоже мало что поняли. Реакции были разные. Одна из них такова: «Ну мы же не можем проверить, то или не то говорит лектор» (причём говорилось это таким образом, будто лектор виноват, что мы не можем проверить). Могло быть раздражение, можно было как-то отодвинуться от того, что слышали. Я же испытывала чистый восторг – не от того, что я не поняла или что потом пойму, а от того, что совершалось вокруг. И это ощущение, я думаю, было связано с тем, о чём Сергей Сергеевич потом напишет: главное – вступить в диалог, в общение с теми, кто жил прежде, через разделяющие нас века. Поэтому даже если ты ничего не знаешь о Вергилии, ты всё равно, слушая человека, который находится в этом общении, что-то главное понимаешь.

Ведущий Григорий Волненко прочитал присланные профессором Анатолием Алексеевым воспоминания о совместной с Сергеем Сергеевичем работе над концепцией нового перевода Евангелия. «Общую оценку большой и во многом уникальной просветительской работы Сергея Сергеевича я высказал в предисловии к его посмертно изданной книге “Другой Рим” и сегодня могу добавить к сказанному лишь глубокое сожаление о том, что жизнь его была столь коротка (по современным меркам)... Отсутствие столь определённой недвусмысленной и нерасплывчатой фигуры, какой была фигура Сергея Сергеевича, ощущается остро и болезненно»

Второе впечатление – совсем недавнее. В 2016 году журнал «Вопросы литературы» опубликовал две статьи. Одна из них принадлежала перу Сергея Сергеевича, а другая – тоже великому учёному, Михаилу Леоновичу Гаспарову, классику стиховедения. При этом обе эти небольшие статьи были посвящены одной теме, весьма специфической – XIII век, Средневековье. Первой стояла статья Гаспарова – и я прочла её первой. Казалось бы, лучше не напишешь. Знание абсолютное, совершенное. Слово прозрачное. Прочитав эту статью, ты получал полное представление о XIII веке, кажется – зачем читать следующую? И я приступала к чтению второй статьи даже с некоторым страхом. Но уже со второй строки становилось понятно, что, может быть, с фактической стороны ничего и не прибавится, но прибавлялось другое. Ты понимал многое не только о XIII веке, но и в целом о Средневековье. В сознании вставала целостная картина, которая касалась не только ума, но всего состава человека, его эмоций, его веры. Я думаю, что каждая работа Аверинцева именно такова. Когда получаешь не какое-то частное знание, а абсолютно целостное. В 2016 году (и я уже давно не аспирантка) поразительность впечатления была та же, что и в далёкие 1980-е годы.

Сергей Сергеевич часто бывал в Ленинграде и потом в Петербурге. Юлия Балакшина, доктор филологических наук, доцент Свято-Филаретовского института, рассказала о лекции, прочитанной им для Свято-Петровского братства и посвящённой юмору в Священном Писании

И ещё одно впечатление, не столь отрадное и для меня, и для Сергея Сергеевича. Но всё-таки я его озвучу. В 2015 году я подала статью в один из ваковских журналов². Получаю ответ: цитируете не тех. И этот «не тот» – как раз Сергей Сергеевич Аверинцев. Почему не тот? «Потому что надо ссылаться на научные работы, а Аверинцев – это эссеистика». (Эссеистика – это свободное высказывание, пусть высокое, но не наука.) Можно было бы и не расстраиваться, если бы это было просто частное мнение. Но дело в том, что среднеарифметический филолог считает, что он занимается некой специальной отраслью с выверенной точной методологией, которой он должен следовать. У Аверинцева этой методологии нет. Точно следуя методологии, можно прийти к каким-то очень важным конкретным результатам – но ты никогда не окажешься свободным творцом, каким был Сергей Сергеевич. Он шёл абсолютно единственным путём. И великих его современников в этом пути ничто не раздражало, и никто методологии от него не требовал. Почему же тот, кто писал рецензию на мою статью, мог столь уверенно утверждать, что Аверинцев – это не наука, а эссеистика? Потому, что та самая общая арифметическая наука давала ему это право. Сергей Сергеевич, оказывается, уже давно по этому поводу размышлял и даже опубликовал маленькую статью, которая называется странно даже для филологов: «Мудрость в перспективе наук»³. В этой статье говорится, что он менее, чем кто-либо другой, хотел бы попирать права науки. Но следует поставить вопрос, какое отношение, собственно, наука имеет к мировоззрению и какое отношение – к реальности? И, не подвергая науку какому-либо сомнению, учёный говорит о том, что наука снимает проекции с реальности, то есть смотрит на эту реальность с определённой точки зрения. Она так и должна делать. Профессионал, то есть учёный, с этими проекциями работает. Это необходимо. На радикальный вопрос, при чём же здесь мировоззрение, в статье есть совершенно ошеломляющий для учёного ответ – и по свободе, и по перспективе: «Сознание без веры абсолютно неспособно дать сколько-нибудь разумный ответ на вопрос о самых простых реалиях человеческой жизни». Такого соединения, свободного, органического, без всяких манифестов, знания и веры, я не слышала ни у одного учёного-филолога. Если вы откроете библиографию Сергея Сергеевича Аверинцева, то она «среднеарифметического филолога» может просто испугать: «Образ Христа в православной традиции», «Римский период в античной литературе»... Такими темами и такими масштабами мыслит учёный. Мне кажется, что мы должны изучать его наследие, время наступило. И это явится одним из оснований, а может быть, даже просто основанием на том повороте, если воспользоваться словами о. Александра Шмемана, когда нужно осмыслить основы русской культуры, русской филологии и филологического образования.

----------------------

¹ Политическая кампания по преследованию группы генетиков и временному запрету генетических исследований в СССР (несмотря на то, что Институт генетики продолжал своё существование) развёртывалась с середины 1930-х до первой половины 1960-х годов. Её организаторами были партийные и государственные деятели, в том числе Сталин. В ходе кампании многие учёные попали в лагеря, а некоторые были расстреляны; среди погибших – академик Николай Вавилов, умерший в тюрьме в 1943 году. Наиболее массовой формой отступления учёных от нравственных норм был в то время устный или письменный отказ от собственных научных воззрений; некоторые же для укрепления своего положения или в целях карьерного продвижения «разоблачали» своих товарищей и учителей, а кто-то даже сочинял на своих научных оппонентов политические доносы. Это привело к созданию крайне нездоровой обстановки в биологических научных кругах.

² Журнал, входящий в перечень рецензируемых изданий Высшей аттестационной комиссии. Соискателям и обладателям учёных степеней важно регулярно публиковать свои исследования в таких журналах.

³ Аверинцев С.С. Римские речи. Слово Божие и слово человеческое. Москва – Рим, 2013. С. 441-447.

Фото: Елизавета Дмитриева, Игорь Хмылёв

Кифа № 1 (233), январь 2018 года