Русская церковь первой ответила на вызовы Новейшего времени

Интервью со старшим научным сотрудником Центра истории религии и церкви Института всеобщей истории РАН А.Л. Бегловым

 

Алексей Львович, в чём, на Ваш взгляд, состоит значение Поместного собора 1917–1918гг.?

Та степень церковного соборного творчества, которую он продемонстрировал, была совершенно исключительным явлением в истории Русской церкви за весь период её существования. Русская церковь первой из всех Поместных церквей начала отвечать на Соборе на вызовы Нового и Новейшего времени: на демократизацию, изменение социального устройства, переход от традиционных аграрных обществ к обществу современного типа, изменение демографической ситуации и т. д. Задачей Собора было не воссоздание неких исторических форм, которые были закреплены в древних канонах или засвидетельствованы в памятниках русской церковной письменности; он попытался, сообразуясь с церковным преданием, создать фактически новые формы церковного управления, церковной жизни, адекватные этой принципиально новой ситуации, обществу, находящемуся в динамичном процессе становления. В этом его значение.

Впоследствии вопросы о роли мирян, об основах семейных отношений в христианской семье и многие другие будут обсуждаться во всех православных церквах. И не только в православных: II Ватиканский собор¹ тоже отчасти отвечал на эти вопросы.

Собор Российской Церкви был в этом смысле пионером. Да, конкретная буква каких-то его решений неприменима в современных условиях. Но, мне кажется, главный урок, который он нам дает, главная соль всех определений – это именно творческий акт совмещения церковного предания со сложной, меняющейся и, мягко говоря, не очень комфортной для церкви социально-исторической ситуацией. В этом смысле он, безусловно, современен для своей эпохи и абсолютно укоренён в предании.

А в чём ещё проявилась та его исключительность, о которой Вы говорите?

Уникальность Собора определялась многим, в том числе историческим контекстом. И касалась не только того, что обычно бросается в глаза – большого количества мирян в его составе – но и его статуса, и тех решений, над которыми он работал.

Статус Собора – и сам он прекрасно осознавал это своё положение – заключался в том, что он должен был закрыть одну страницу церковной истории и открыть другую, новую. Это был не рядовой собор, не просто «монтаж»: 200 лет вырезали, склеили концы, и всё продолжилось. Нет. В документах Собор неоднократно именует себя «чрезвычайным». Реже он осознавал себя как «церковное Учредительное собрание», то есть как то собрание, которое заново пересоздаст Русскую церковь (понятно, что это было сопоставлением с тем Учредительным собранием, которое должно было по-новому определить основы государственного строительства России). Так что в каком-то смысле все другие соборы, которые должны были последовать за ним, носили бы уже другой статус.

На это «церковное Учредительное собрание» церковь считала правильным привлечь все свои составляющие: и епископат, и клир, и мирян. Поэтому представительство на Соборе Русской церкви действительно было абсолютно беспрецедентным и дало ему высокую степень легитимности. Другое дело – это уже отдельный вопрос – как доходили его решения до мест; но это вопрос рецепции.

Какие из решений Собора стоило бы в первую очередь отметить?

Единственное заседание Учредительного собрания (большинство в котором получили правые эсеры) состоялось в Крещенский сочельник, 5 января 1918 года (ст. ст.), и продолжалось до 4 часов утра 6 января. После этого и само собрание, и многолюдные демонстрации в его поддержку были разогнаны большевиками

Я бы не останавливался в данном случае на каких-то отдельных определениях, а смотрел на ту систему, которую Собор конструирует в своих решениях. Ведь все они взаимосвязаны друг с другом. Очень показательно, что всю систему церковного управления – от высшего до приходского уровня – Собор созидал, пытаясь соблюдать баланс между соборным и иерархическим началом, теми самыми качествами Церкви, которые зафиксированы в Символе веры: апостольская и соборная.

Я думаю, что решение о восстановлении патриаршества было абсолютно провиденциальным. Более того: сегодня мы могли бы, как мне представляется, предложить соборянам новые аргументы в пользу восстановления патриаршества, в частности, литургический: ведь предстоятель у церкви, как и у епархии, может быть только один. При попытке поставить на это место коллегию возникает абсурд, как, например, в послании ПетраI восточным патриархам, где он именует Синод их «собратом и сослужителем». Восстановление этого утраченного ранее персонального начала на Соборе состоялось, и это, конечно, принципиальный момент. В условиях начинавшихся гонений Церкви нужен был духовный вождь; она его получила и так прошла весь советский период. Отношение к разным персонам было разное, но патриаршество как таковое, безусловно, было знаменем Церкви, которое в том числе позволяло ей сопротивляться и расколам, и различным провокациям. В этом смысле это было пророческое решение.

А какие из решений были не столь благоприятны для церкви?

Я уже сказал о том, что Собор пытался провести некий баланс между соборностью и иерархичностью на всех уровнях, но где-то у него получалось больше, где-то меньше. И если на уровне высшего церковного управления этот баланс был соблюдён фактически с филигранной точностью, то на епархиальном уровне смещение произошло в сторону соборности, а на приходском – наоборот, в сторону иерархичности. Собор отклонил идею даже не выборности приходского священника (потому что этого никто и никогда не предлагал), а возможности прихожан ходатайствовать о каком-то из своих кандидатов. Эта идея присутствовала во всех проектах приходского устава начиная с 1906 года, с Предсоборного присутствия, а Собор её отклонил на общем собрании, вернувшись фактически к идее назначения. Правда, формулировка в окончательном варианте устава двойственная: выбор священника осуществляется епископом (т. е. решение, принимать во внимание какие-то пожелания прихожан или нет, оставлено на усмотрение архиерея). С другой стороны, можно очень хорошо понять эту ситуацию: свои решения Собор принимал в условиях так называемой приходской революции, когда деревня бурлила, священники изгонялись сотнями, если не тысячами, и выборы де-факто существовали. Собор пытался ввести эту ситуацию в некие канонические рамки, поэтому поступил достаточно жестко. Такие дисбалансы в структуре, которую Собор выстраивал, были, но, мне кажется, не нужно их абсолютизировать. Ведь если бы церковная жизнь функционировала в более или менее мирных условиях и следующие соборы созывались бы и обсуждали проблемы церковной жизни и принимали по ним решения, совершенно очевидно, что эти определения Поместного собора по необходимости корректировались бы. Он и сам предполагал, что так будет происходить. Он выстраивал общую систему, некую «рамочную конструкцию», но детали могли быть исправлены. Другое дело, что очень многие решения действительно просто не дошли до стадии реализации.

Насколько Собор адекватно отреагировал на меняющуюся историческую ситуацию, особенно после октябрьского переворота? Может быть, Вы могли бы сказать несколько слов об определении, принятом в начале декабря 1917 года и касавшемся положения Русской церкви?

Даже не случись переворота, государственно-церковные отношения остались бы второй после патриаршества главной темой соборных дискуссий. Собор должен был сформулировать некие принципы жизни церкви в новом государстве. То, что государство новое и оно уже не будет принимать на себя тех конфессиональных обязательств по отношению к Православной церкви, которые принимала на себя Российская империя, было очевидно. Да, не было понятно, будет ли это полное отделение по самому радикальному в те годы французскому образцу или нечто более мягкое, но не вызывало сомнений то, что ситуация будет другой. Собор готовился к этому, и его определение, о котором Вы упомянули, принятое 2 декабря 1917 года «О правовом положении церкви в Российском государстве» – это, конечно, очень важный, выдающийся документ. Если очень коротко определить его суть, это проект договора с будущим Российским государством, проект конкордата: церковное Учредительное собрание обращалось к государственному Учредительному собранию с предложением о заключении договора. Он должен был бы, конечно, корректироваться, можно было бы вступать в какие-то дискуссии, если бы большевики не разогнали Учредительное собрание.

Принципы этого проекта – очень интересные. С одной стороны, соборяне последовательно предлагают государству признать не господствующий, как было ранее, а первенствующий статус Российской православной церкви – первенство чести, что не предполагает правового умаления иных религиозных традиций. А с другой стороны, они подчеркивают, что церковь мыслит себя как часть общества, а не как часть государственной машины, как было ранее, и предлагает государству сотрудничать на определенных условиях, но при этом предполагает, что возможны и определенные конфликты. Эта идея со-работничества, со-дружества, со-трудничества государства и церкви очень важна для соборного определения. Именно на неё обращает внимание один из авторов – Сергей Николаевич Булгаков (будущий о. Сергий) в декларации, которая предшествовала этому документу.

Что же касается иллюзий соборян относительно большевиков, то на самом деле соборяне были детьми своего времени, и большинство из них оценивало события так же, как большинство их современников. А в последние месяцы 1917-го и первые месяцы 1918 года почти никто не воспринимал большевиков всерьез. Лишь единицы среди соборян допускали, что свершившееся может быть надолго. (Можно было бы назвать, например, крупного церковного мыслителя Николая Дмитриевича Кузнецова, который участвовал в ряде обсуждений церковных вопросов с 1906 года. Он - один из немногих, кто говорил о том, что ситуация может быть более сложной, чем представляется большинству.) Еще один важный аспект: к осени 1917 года церковь вошла в достаточно жёсткий конфликт с Временным правительством по поводу церковно-приходских школ, которые были у церкви отобраны и переданы в Министерство народного просвещения. И на первой сессии Собора, действительно, раздавались такие голоса, что любая власть, в том числе большевики, будут к церкви относиться лучше, чем Временное правительство.

И вот что важно: даже когда Собор очень резко реагирует на первые акты советской власти зимой и весной 1918 года, когда уже прозвучала анафема творящим беззаконие (без наименования большевиков, но все стороны, и они сами в том числе, прикладывали эту анафему именно к ним), когда Собор призывает верующих фактически к акциям гражданского неповиновения с целью добиться отмены ленинского декрета, принятого в январе 1918 года, вместе с тем он оставляет возможность для компромиссов, для переговоров. Он формирует делегацию по переговорам с народными комиссарами. Так уже в деятельности Собора мы видим две тенденции, которые потом как бы разделятся в жизни Русской церкви 1920-1930-х годов: с одной стороны, достаточно активная «антисоветская» позиция, а с другой – поиск компромисса. В деятельности Собора они слиты воедино. Причем очень часто обе позиции проявляются в деятельности одних и тех же людей. Потом, увы, они начнут расходиться и приведут к церковному разделению 1920-1930-х годов. А Собор закладывает обе эти возможности в своих реакциях на приход к власти большевиков. В этом смысле, наверное, тоже проявляется соборная мудрость.

Может быть, в заключение можно сказать если не о наследниках, то о каких-то искорках наследия Поместного собора?

Прежде всего нужно сказать, что церковь боролась за соборное наследие по крайней мере все 1920-е годы. И постоянная идея созыва очередного Собора (которая вообще-то ставила церковь в уязвимое положение, поскольку давала советской власти возможность шантажировать её), и некоторые другие вещи говорят о том, что и священноначалие, и духовенство, и церковный народ в целом стремились сохранить наследие Российского собора в текущей церковной жизни. Вопрос о новом соборе поднимался не только после смерти патриарха Тихона, когда это было уже вопиющей необходимостью, но и при его жизни – ведь нужно было заново выбрать органы церковного управления. По решению Собора они должны были не просто назначаться Синодом (что патриарх сам рассматривал как временную, вынужденную меру), а выбираться очередным собором.

Борьба за соборное наследие происходила и на других уровнях, например, на уровне епархиальных управлений. Мы находим следы этих попыток под руинами рухнувшего в 1920-1930-е годы здания церковной жизни. Например, Собор решил, что число епархий будет довольно радикально увеличено: целью был епископ в каждом уезде, может, в двух-трех соседних уездах. И Собор предоставил священноначалию поставлять в соответствующие центры в крупных епархиях викариев. На следующем соборе эти викариатства должны были быть преобразованы в самостоятельные епархии. Если мы посмотрим на списки епископов конца 1920-х годов, мы обнаружим, что в крупных епархиях – Московской, Петроградской, Владимирской, Нижегородской – более десяти викариев. В некоторых епархиях их меньше, четыре-пять, но тоже гораздо больше, чем было раньше. Раньше их просто вообще могло не быть. Совершенно очевидно, что это подготовка к преобразованию викариатств в самостоятельные епархии. Очевидно, что епархиальные архиереи пытались воплотить в жизнь решения Поместного собора. Понятно, что бОльшая часть этих владык оказалась в заключении, в тюрьмах, были расстреляны.

Может быть, самым неиспользованным документом Собора был его приходской устав. Этот важный документ, к которому церковь очень долго шла, не реализовывался – по крайней мере, в том виде, в котором Собор это предполагал, по достаточно простой причине: он, во-первых, был неизвестен, а во-вторых, после того, как в феврале 1917 года рухнули бюрократические оковы, которые сковывали приходскую жизнь, приходская стихия сама себя начала устраивать, и прихожане взяли власть в свои руки, особенно на селе. И эту приходскую стихию Собору не удалось ввести в нормы канонического Устава, который он разработал. Но при этом именно благодаря этой достаточно активной приходской жизни произошло приходское возрождение 1920-х годов, возрождение множества различных церковных организаций, союзов, братств ит. д.

Поэтому нельзя сказать, что Собор блеснул, взорвался, как звезда, а потом только искорки остались. Происходила борьба, которая шла на протяжении ещё двадцати лет. Только в 1940-е годы, когда стало ясно, что церковное возрождение ид`т на несколько других принципах, которые нужно согласовывать с властью, стало ясно, что реализация решений Собора отложена. Именно отложена – потому что он воспринимался как идеал на протяжении всего советского периода. Недаром же в 1988 году целые фрагменты текста нового Устава были заимствованы из тех или иных определений Собора 1917–1918гг. Церковь перекидывала мостик через 70 лет – от 1918 года к 1988-му.

-----------------

¹ XXI собор Католической церкви, проходивший в 1962–1965 гг.

Пленарное заседание фестиваля «Преображенские встречи» открылось в этом году воспоминаниями и размышлениями о наследии Поместного собора 1917–1918 гг.

Беседовала Екатерина Алексеева

Кифа № 12 (230), октябрь 2017 года

Ещё материал по теме:

Была ли у Церкви возможность изменить ход русской истории. Фрагмент круглого стола «Поместный собор 1917–1918 гг.: пути обновления церковной жизни», проходившего на пленарном заседании фестиваля «Преображенские встречи»