«Когда дерево имеет корни, оно может стоять, не сгибаясь перед ветрами эпох»

Фрагменты встречи предводителя Российского и Московского Дворянского собрания О. В. Щербачёва с членами Введенского малого православного братства

Царь Алексей Михайлович утверждает Соборное уложение. 1648  г. После нескольких месяцев обсуждения Земским собором и внесения многочисленных правок документ был подписан участниками собора в 1649  г.

 

Олег Вячеславович, Вы не только являетесь потомком дворянского рода, но и профессионально занимаетесь генеалогией. Как Вам кажется, что меняется для человека, когда он узнаёт историю своего рода?

Когда начинаешь всерьёз и глубоко изучать свою родословную, ощущаешь, что гораздо устойчивее стоишь на земле. Говорю это исходя из собственного опыта: погрузившись в историю своего рода, я действительно просто физически почувствовал свои корни. Помните конец 1980-х – начало 1990-х? Слом эпох, нищета, полная неопределённость. А я почему-то был очень спокоен. Я понимал: что бы ни случилось, я всё равно останусь потомком своего предка в шестнадцатом поколении, и до меня было много разных эпох, и смутное время, и то, и это... Когда дерево имеет корни, оно выпрямляется и может стоять, не сгибаясь перед ветрами эпох.

Кроме того, ты совсем по-другому начинаешь относиться к истории: она становится очень близкой. Один из моих предков (правда, не по прямой линии) подписывал грамоту об избрании на царство Михаила Фёдоровича Романова, другой (это уже прямой предок) участвовал в Земском соборе 1649 года, подписывал Соборное уложение – то, с чего начинается полное собрание законов Российской Империи. И какую бы мы эпоху ни взяли, я сразу могу вспомнить человека, родственно близкого мне.

Что именно важно знать о своих родных и какие акценты важно делать при исследовании истории своей семьи?

Хотя генеалогия – это, конечно, семейная история, но она ещё и наука. И я как человек науки, имеющий физико-математическое образование, считаю, что наука должна быть прежде всего честной. Да и вообще, важно быть честным. И поэтому знать надо всё, без прикрас: согрешил человек – значит, тем более надо о нём помнить и молиться. Моя бабушка, которая, в общем-то, многое мне рассказывала, никогда не говорила, что её родной папа, мой прадедушка, был помощником начальника тюрьмы. Я его нашёл в памятной книжке Калужской губернии. Смотрю – губернская тюрьма, начальник такой-то, помощник – Перелыгин Владимир Васильевич. Говорю: «Бабушка, а ты знала?» Она говорит: «Да конечно, знала!» – «А что ж ты мне никогда не говорила?» – «Я боялась тебя травмировать». Он потом участвовал в Первой мировой войне, и об этом она рассказывала.

Правда, какая-то информация может оказаться закрыта от нас: не дано узнать. Но если Бог даёт вам что-то узнать, значит, это вам нужно, и это знание надо как-то осмыслить, а не отмахиваться от него.

Возможно ли покаяние за род и – ещё шире – за народ и в чём оно может осуществиться?

Чем сильнее мы осознаем некое единство, некий «континуитет» (простите за такой латинизм), тем больше оснований для покаяния за кого-то. Церковь и тысячу лет назад, и теперь – одна и та же Церковь Христова, поэтому она имеет полное право каяться даже за то, что произошло тысячу лет тому назад. А уж тем более за то, что случилось за несколько столетий до нас: неправильно лишили сана и сгноили в заточении митрополита Арсения (Мацеевича) при ЕкатеринеII – а сегодня он реабилитирован и канонизирован*.

В XVII веке ощущать это единство рода и единство народа было естественным. Конечно, смутное время продолжалось не так долго, поэтому всем пришлось каяться прежде всего за себя – но мне кажется, и за родителей тоже. И за весь народ. Смута – это то, что случилось «по грехом нашим», за наши общие грехи. Тогда русский народ ощущал себя очень единым. Сейчас всё, конечно, сложнее. Но каждый из нас, в любом случае, может поминать своих родных и молиться о них. И мне кажется, это тоже вид покаяния.

Я принадлежу к тем людям, которые считают, что термин «примирение» для катастрофы 1917 года – неудачный. Вот если бы совершилось покаяние, тогда можно было бы говорить о каком-то примирении. Говорить же о примирении в отрыве от покаяния не только бессмысленно, но и духовно опасно. Мы что, будем примиряться на неизжитом грехе, на лжи? Примиряться, когда по всей стране стоят миллионы идолов Ленина и в то же время невозможно повесить даже одну доску, посвящённую адмиралу Колчаку?

Нужно сказать, что дворянство как раз признаёт, что оно было не во всём право. Особенно в феврале 1917 года. Мы были неправы в том, что не встали все как один на защиту России. Кадеты, юнкера практически одни защищали Кремль в то время, как в Москве оставались десятки тысяч офицеров... Я это ощущаю, безусловно, как грех – грех и предков моих. Да, брат моего прадеда, офицер, пошёл в Белую армию, выполнил свой долг. А мой родной прадед, штатский человек, не счёл нужным это сделать. Правда, и у него была своя голгофа в 1941 году... Так что, наверное, возможно каяться за своих предков. Но это очень непростой вопрос, а подвигать к этому другого человека вообще невозможно. Необходим какой-то духовный диалог, молитвенный диалог между нами и теми, кто был до нас; только после этого можно за них покаяться. «Механистически» сделать это невозможно.

К 1917 году какая-то неправда накапливалась, накапливалась – и потом всё это рвануло. И поскольку дворянство всё-таки было связано с управлением страной, с какой-то ответственностью, то хотелось бы знать, признаёт ли оно эту ответственность за то, что было раньше?

Вожди Белого движения: генерал Марков (потомственный дворянин), генерал Деникин, генерал Алексеев (оба  – сыновья офицеров, выслужившихся из крестьян). На фотографии нет генерала Корнилова, сына казака: он погиб весной 1918 года

Что касается грехов, которые накапливались и потом привели к тому, что «всё рвануло», то на эту тему можно было бы провести целую встречу. Действительно, дворянству часто ставили и ставят в вину то, что России было как бы две: одна – для высшего сословия, другая – для всех остальных. Безусловно, реформы Александра II эту грань начали размывать. Да и раньше, начиная с Петра I, возможности «социальных лифтов», как теперь говорят, уже были; и они были не чисто теоретическими, а абсолютно практическими. К началу XX века эти возможности распространились практически на всё общество. Если вы посмотрите на генералитет времён Первой мировой войны, то увидите, что это дворянство в первом-втором поколении. Алексеев, Корнилов, Деникин – вожди Белого движения – кто они? Это выходцы из крестьян. Да, был барон Врангель. А вот Юденич – потомок мещан.

Прапорщики, подпоручики 1917 года, сменившие выбитый в первые годы войны кадровый офицерский состав, – это вообще в большинстве своём вчерашние крестьяне. Уже не их отцы и деды, а они сами – крестьяне, с их менталитетом, с их заботами, что сейчас начнётся передел земли и надо срочно бежать с фронта, чтобы не опоздать к этому переделу... Говоря об этом, я ни в коей мере, не поймите меня превратно, не отрицаю вину высшего сословия в том, что, конечно, был некий отрыв от народа.

Другое дело, что и аристократия была очень разной, и нельзя говорить, например, что вся аристократия отошла от Бога – ничего подобного! Богоискание было и у высшей аристократии, и у обыкновенного дворянства, и у разночинной интеллигенции. К слову, говоря об ответственности за страну, стоит говорить именно об образованном слое; а это не только дворянство, это и духовенство, и разночинство. Но и здесь всё очень индивидуально! Кто-то из детей священников шёл в народовольцы и порывал со своей средой. А в то же время какие-то представители высшей аристократии, такие, как великая княгиня Елизавета Фёдоровна, становились исповедниками и мучениками. Конечно, в целом церковная жизнь была уже не главным для аристократии. А насколько она была во главе угла для крестьянства?

Конечно, когда почитаешь авторов начала XX века, видишь, что хаос в головах образованных людей был потрясающий: спиритизм, какие-то непонятные увлечения теософией – чего там только не было, всё это как-то ужасно переплеталось! Конечно же, это – яды, которыми всё пропитывалось. И сказать, что конкретно «сдетонировало», что было последней каплей- очень, очень сложно. Это действительно огромный спектр причин. Но я не вижу в них фатальности. То есть я считаю, что борьба была возможна – и большевиков, безусловно, можно было победить.

Историк Сергей Владимирович Волков, которого я очень уважаю и считаю одним из лучших специалистов по этой эпохе (по офицерству, по высшему сословию Российской империи, по Белому движению), считает, что Российская империя была, в общем и целом, вполне здоровым государством, ничуть не больнее других государств, которые её окружали, динамично развивающимся.

Нужно сказать, что у нас очень много штампов, связанных с нашей историей, которые вдалбливают с детства: «Россия – жандармская страна, полицейская страна»... А ведь когда Александр III, ещё будучи наследником, приехал в город Углич, он едва мог пробраться сквозь толпу народа, которая его встречала, потому что на весь уездный город Углич было всего два полицейских! А если говорить о чиновничестве Российской империи и нынешнем, то процент чиновников в общем населении страны вырос в 10 раз. Говорят «проклятое российское чиновничество». Но на самом деле оно было очень эффективным: малыми силами делалось очень многое. Даже после такого вызова, как Великие реформы 1860-х годов – а это был эксперимент, который делался на ходу, очень быстро, невероятными темпами, – Россия стремительно перестраивалась и входила в новые реалии, хотя чиновнический аппарат к этим изменениям и не был готов. То есть никакой фатальности не было. Понятно, что причины катастрофы были, в том числе и глубинные, но всё могло пойти совершенно по-другому.

Один из главных вызовов, противоядие к которому ещё не успело образоваться за очень маленький временной интервал между 1861 годом и 1917-м, – это то, что Российская империя совершенно не понимала, что делать с тем, что мы сейчас называем «властью СМИ». И многое случилось из-за того, что мы не успели выработать противоядие на откровенную ложь и клевету. Во время Первой мировой войны безнаказанно распространялась ложь, что наша императрица – «предательница, шпионка, работает на Германию». А император НиколайII – подкаблучник, слабак. И одновременно «кровавый». Это вдалбливалось и дальше, все 70 лет, и совершенно никого не удивляло, что он и кровавый, и слабак! Просто есть штамп, он многократно повторяется, вдалбливается и становится аксиомой. И против этого выработать какую-то адекватную реакцию мы не успели. Сломались перед этим, казалось бы, ничтожным микробом.

Есть ли у Вас надежда на возрождение нашего народа, нашей страны и если есть, в чём она заключается?

«Сейчас пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Любовь невытравима из сердца человеческого – любовь к отечеству нашему, «к отеческим гробам», ко всему, о чём мы говорили. Эта любовь и вселяет надежду.

Любой христианин верит в чудо, не может не верить. И в нашей стране невозможно не верить в чудо, потому что сама её история всё время показывает эти чудеса, и мы сами их проживаем. И когда я начинаю слишком унывать и думать, что бесполезно что-либо делать, то я вспоминаю себя студентом МИФИ, сдающим обязательный в те годы для всех экзамен по истории КПСС или по марксистско-ленинской философии. Я это уже тогда люто ненавидел, чувствовал всю бредовость, всю маразматичность этого, но прекрасно осознавал, что это навсегда или почти навсегда, что я умру в этой стране за железным занавесом, понимая, что это – страна-паразит на теле настоящей моей родины. Мне казалось, что на моём веку этот режим ни за что не рухнет. Это был 1983–1984 год. До конца советского режима оставалось несколько лет.

В любом случае, что бы ни случилось, личность человеческая абсолютно безгранична, божественна и глубинна, и надо просто жить в той стране и в то время, в которое ты призван. Делай, что должно, а там – будь что будет! Это должно быть нашим ежедневным руководящим правилом: ты не можешь отвечать за всех, но ты должен отвечать за себя и должен себе сказать, что ты сделал всё, что мог здесь и сейчас, а уж что получится, то и получится. Белые не смогли победить красных. Но, по крайней мере, они не могли сказать, что сидели сложа руки. Они делали, что могли, они как-то боролись. Надо бороться на своём месте, чувствовать ответственность за то, что вокруг нас, – и в то же время, конечно, надеяться на чудо Божье, на то, что Он, видя наши робкие усилия, не оставит нас, убогих, до конца!

Встреча проходила в рамках Акции национального покаяния. Фото Бориса Левицкого

 

Кифа № 11 (229), сентябрь 2017 года