На границах экклезиологии

Интервью с участниками конференции «Евхаристическая экклезиология сегодня: восприятие, воплощение, развитие»

Анастасия Наконечная использовала каждый перерыв между заседаниями, чтобы взять интервью

 

Мы по своему опыту знаем, что люди, имеющие психиатрические заболевания, могут достаточно полноценно жить в Церкви, если они духовно не повреждены. А насколько они могут нести какие-то ответственные служения?

Кандидат медицинских наук, доцент кафедры психиатрии и медицинской психологии Российского Национального исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова Б.А. Воскресенский: Довольно давно я проводил специальное исследование, в котором выявились три группы пациентов. Содержание этих психологических исследований касалось церковной жизни.

У части пациентов религиозные переживания были проявлением болезни. Это так называемый фантастический бред, когда больные считают себя творцами мира, величайшими грешниками, «повелевают» планетами и судьбами людей. И здесь, конечно, истинной веры нет, в той мере, в какой психиатр может это оценить (для суждения об этом применялась специальная формализованная методика, по существу психологическая, но я советовался и с некоторыми священниками). У таких пациентов церковной жизни обычно также нет, и даже если в прежней жизни они были людьми церковными, то теперь всё это им «не требовалось». Они в храм не ходили, не причащались, ведь они сами «всем миром повелевали». Нужно сказать, что знание священной истории, Писания нередко оставалось при этом очень глубоким, наших студентов* они просто поражали этим. И таким людям участие в церковной жизни – по крайней мере в период обострения заболевания – не показано (впрочем, как я уже говорил, они к нему и не стремятся).

Вторая группа – это верующие люди, у которых религиозные переживания вошли в симптоматику обострения болезни. Я часто вспоминаю пациентку, которая в таких состояниях считала себя величайшей грешницей и в предвесеннюю холодную пору или в октябре не раз бросалась в Москву-реку и переплывала её, чтобы искупить и свои грехи, и грехи всего человечества. Есть такая форма бреда: больной считает, что он настолько грешен, что ему не дано умереть, и всё человечество из-за его разрушительных деяний также обречено мучиться бесконечно. Эта больная клала свои руки под поезд, потеряла руки. В приступе она, естественно, лечилась всеми возможными психиатрическими средствами. Подобным ей пациентам активное участие в жизни прихода, общины в этот период не рекомендуется, хотя «на общих основаниях» пойти в храм на службу для них вполне возможно.

Есть и третья группа пациентов, у которых вера и болезнь не связаны. У человека бред ревности или он убеждён в том, что его выживают с работы (бред отношения); таким никаких ограничений не ставится.

Вот это разграничение – кому что рекомендовать, в каком объёме, – можно сделать осязаемым с позиции трихотомии, о которой я рассказывал в своём докладе. Более того, я считаю, что без трихотомии этот вопрос решить невозможно.

В отечественную психиатрию трихотомия введена выдающимся психиатром профессором Д.Е. Мелеховым. Я стараюсь посильно следовать в направлении, им заложенном.

Тело – это органы (сердце, лёгкие, желудок и т. д.) и системы органов (сердечно-сосудистая, дыхательная, пищеварительная и проч.) в их взаимодействии и взаимосвязи. Душа – это душевные процессы и состояния (восприятие, мышление, эмоции, воля и др.). Дух – это то, что человек ставит выше себя, ради чего он живёт. Для верующего – это его Бог, его вера. Для другого – общечеловеческие ценности, творческая деятельность – художественная, научная, практическая. Своя семья, дом. Удовлетворение своих эгоистических, корыстных, антисоциальных стремлений. При таком понимании дух, духовность - совсем не являются синонимом святости, ангелоподобности. Такое понимание духовного отличается от его богословского смысла, я определяю его как клиническое.

Полагаю очевидным, что сферой духовного психиатрия как наука медицинская не занимается. Это поле деятельности священнослужителей, деятелей искусства, политиков, представителей силовых структур и т. д.

Как ареной, «материалом» телесных болезней являются внутренние органы, так психические расстройства разворачиваются в сфере душевных процессов. Но если тело представляется самоочевидным, то с душой дело обстоит сложнее. Она неосязаема, нематериальна. Однако реальность душевных процессов может быть убедительно продемонстрирована с помощью современных гуманитарных (лингвистических, этнокультуральных) исследований. В случае болезни душевные процессы могут преобразовываться, искажаться, ослабевать и распадаться аналогично тому, как это происходит при телесных заболеваниях. Степень и распространённость, генерализованность этих разрушительных сдвигов по-разному сказывается на сфере духовного, в частности на вере. Эти варианты и представлены в трех вышеописанных группах.

Что же касается служения, то у профессора Мелехова мы находим такой пример: он рассказывает о двух монахах, один из которых всё время плакал и каялся, налагал на себя епитимьи, другой, наоборот, славил Господа, пел светлые гимны; и оба были равно уважаемые братья. Если духовная сфера обращена к Богу, то конкретный путь, формы служения могут быть различными, во многом зависят от индивидуальных душевных особенностей человека. Нельзя исключить и такую ситуацию, когда и священнослужитель может быть в какой-то степени душевно дисгармоничным или даже душевнобольным, но при этом может быть замечательным пастырем.

Нужно сказать, что психиатров часто упрекают в том, что они не знают, как определить психическую норму – и как же тогда ставить диагноз? И действительно, общеутверждённого определения нормы психического здоровья не существует. Многие психиатры – но далеко, далеко не все, – и я тоже, считают, что норма психического здоровья апофатична (здесь как раз очень уместно богословское определение). Если нет душевной болезни, проявления которой мы знаем (обязаны знать, так как она описана в учебниках и руководствах и укладывается в определённые признаки-симптомы), то человек здоров, каким бы странным, чудным в своих верованиях, манере держаться, диетах, системах оздоровления он ни был. Это не означает, что его образ жизни, воззрения, деятельность не вызовет критики, неприятия, осуждения с других точек зрения. Понятия нормы статистической, религиозной, этической, юридической не совпадают.

Человек существо духовное, а дух, как говорил выдающийся психиатр и философ Карл Ясперс, не может заболеть (в медицинском смысле). Это и есть духовная свобода.

-----------------

* Слушателей Российского государственного медицинского университета им. Н.И. Пирогова

В одном из интервью, которые мы брали накануне конференции, о. Владимиром Шмалием был сделан акцент на необходимости прежде всего дескриптивной экклезиологии. Но если мы будем говорить прежде всего о дескриптивном подходе, то где-то будем выходить за границы не только нормы, но и, условно говоря, сущности: описывая церковную жизнь такой, какая она есть, мы иногда будем описывать явления, которые по сути не являются церковью. Как философия или, скажем, этика справляются с такими проблемами при дескриптивном подходе?

На пленарном заседании конференции. Г.Б. Гутнер, Б.А. Воскресенский, Т.Н. Панченко

Доктор философских наук, заведующий кафедрой философии, гуманитарных и естественнонаучных дисциплин СФИ Г.Б. Гутнер: Это довольно трудный вопрос. Если говорить о дескриптивной экклезиологии, то чем она может быть? Только эмпирическим описанием существующих типов церковной жизни. По-видимому, это может быть только начальной стадией, но её, как мне кажется, недостаточно.

В этике существует давнее противопоставление дескриптивного и нормативного аспекта. Но нет никакого окончательного решения относительно того, как этика вообще должна существовать. Она должна быть и нормативной, и дескриптивной, поскольку в принципе предполагается и то, и другое. А в каком соотношении – этого никто не знает. На протяжении столетий идёт «перетягивание каната» между подходами, и в этих бесконечных дискуссиях возникают разные формы взаимоотношений дескриптивного и нормативного.

Есть крайние формы. Одну из них представляет Давид Юм, который считает, что ничего нормативного в принципе быть не может, потому что достичь нормы просто невозможно для конечного существа – для человека. Человек исходит из опыта, а опыт даёт нам, в конечном счете, только описание. Если же мы делаем заявление «так должно», то создаём неправомерное обобщение опыта. Можно лишь сказать, что так поступают чаще всего, так поступает большинство. Юму резко возражал Кант, утверждавший, что моральный закон и долг вообще не соотносится с опытом, а обнаруживается разумом в умопостигаемой сфере. Сложность кантовского подхода в том, что моральные требования, вытекающие из умопостигаемого закона, могут оказаться просто невыполнимыми, иногда даже бесчеловечными.

Да, нормам до конца соответствовать невозможно, но ведь можно не выходить за какие-то границы.

Это так, но сами границы должны быть продиктованы некоторой жизненной потребностью, они должны быть жизненны, а не выдуманы, исходя из каких-то абстрактных оснований. Поэтому в этике и получается то постоянное перетягивание каната, о котором я говорил. С одной стороны, если ограничиться дескриптивной стороной дела, то мы действительно не поймем, как в принципе возможен разговор о границах. (А если применить это к экклезиологии – не поймем, где мы находимся, в Церкви или уже вне Церкви.) Но с другой стороны, момент нормативности невозможно в одночасье «родить», вывести путём подсчёта или дедукции или из какого-то универсального основания, посидеть за столом, поломать голову и решить. Норма всё равно должна опираться на какой-то жизненный опыт, в том числе на какую-то дескриптивную составляющую. И как одно с другим соотносится, ответа нет. Видимо, его нужно постоянно искать, а затем перепроверять, соотнося опыт с существующей нормой, а норму с опытом. Достигается это и путем размышления, и в результате постоянного общения.

И через предание?

А предание – это и есть живое общение между людьми, жившими раньше и живущими теперь.

Получается, что от каждого поколения требуется рецепция опыта предыдущих поколений.

А с другой стороны, переосмысление собственного опыта. Мне кажется, что в каком-то смысле то, о чём вы спрашиваете, лежит где-то в сфере, не побоюсь этого слова, диалектической взаимосвязи. Хотя можно этим термином не пользоваться, слишком уж много у него ненужных коннотаций.

Беседовали Анастасия Наконечная, Александра Колымагина

Кифа № 8 (226), июнь 2017 года