Как не идти на компромисс с разрушительным духом эпохи

Мы продолжаем публиковать материалы с вечера памяти архиепископа Михаила (Мудьюгина)

Архиепископ Михаил с митрополитом Никодимом (Ротовым) и близкими в день своей архиерейской хиротонии 6 ноября 1966 года

 

Интервью со священником Константином Морозовым, настоятелем храма Свт. Спиридона Тримифунтского (СПб), клириком храма Св. пророка Илии на Пороховых, к которому был приписан владыка Михаил (Мудьюгин) во время пребывания на покое

Из Вашего слова, из всего сегодняшнего вечера создаётся впечатление, что владыка Михаил умел в каких- то существенных вопросах идти как бы наперекор. В конце 1950-х были те, кто «разрукополагался», а он, наоборот, стал священником и свою причастность к церкви подчеркнул. Как Вы думаете, в чём можно у него учиться этому качеству и в чём ещё оно проявлялось?

Я бы сказал, что в первую очередь он был действительно целостен и честен, и это - основное. Поэтому он делал то, что не перечило его совести, его христианскому ведению. И именно честность, на мой взгляд, определяет его личность. Он не шёл на компромиссы, он был очень некомпромиссный человек.

Некоторые даже говорят, что авторитарный.

Я имею в виду, в отношениях с людьми. Может быть, именно поэтому жизнь у него и складывалось так. Потому что в семинарии он действительно не пошёл на компромисс, и в конце жизни он тоже не стал идти на компромиссы. Это была черта его характера.

Мы-то сейчас считаем, что это отрицательная черта, когда человек не готов идти на компромисс. Но на мой взгляд, иногда это очень существенная черта, ведь в советское время нельзя было идти на эти компромиссы, потому что они внутренне разрушали бы твою личность. И мне кажется, что владыка это хорошо понимал. Это то, о чём говорил Дмитрий Сергеевич Лихачёв: если ты на Соловках допускал какую-то нечестность, это разрушало тебя внутренне и ты очень быстро сгорал. Мне кажется, что этот разрушительный дух Соловков - это дух советской эпохи, и владыка понимал, что на компромиссы ни со своей совестью, ни с окружающими идти нельзя.

Как же этому научиться и надо ли? Сейчас уже не советское время, может быть, это уже не так актуально?

Знаете, я думаю, что это черта личности каждого. Конечно, нам надо учиться говорить мирно, потому что это очень сложно - сказать какому- то человеку: «Нет, я думаю иначе». Особенно, когда у тебя есть власть. Он мне как-то об этом сказал: «Знаешь, Костенька, как тяжело, когда ты всю жизнь управлял, и вдруг ты эту власть теряешь». Этот момент действительно тяжек для человека, который всю жизнь имеет большую служебную власть, и вдруг он этой власти лишается, но осознать это - ещё тяжелее, гораздо тяжелее. Поэтому мне кажется, владыка в этом велик всегда, потому что он всегда осознавал сущность происходящего. И то, что он до конца жизни не соглашался с тем, чтобы ему помогали, чтобы его водили, когда он был слепой, говорит о том, что он хотел быть независимым до конца своих дней. Это очень ценно.

Какова самая главная его черта, на Ваш взгляд, самое главное, что нужно человеку о нём знать?

Наверное, то, что он послужил церкви и пренебрёг своим замечательным положением в светском обществе. Немногие об этом знают.

Ведь он мог бы быть верующим, так же ходить в храм молиться и в то же время сделать хорошую по советским меркам карьеру вплоть до академика и не иметь вообще никаких проблем с власть предержащими. Его отношения с Богом могли остаться его «частным делом» и никак не сказываться на работе, как это было у многих.

Интервью со священником Димитрием Дашевским, настоятелем Князь-Владимирского храма в посёлке Лисий Нос под Петербургом

Владыка Михаил рукоположился в такое время, когда вообще-то «модно» было «разрукополагаться». Сегодня, вспоминая, говорили о такой его черте, как умение «идти против волны», делать то, что важно, невзирая на то, что принято. Можете ли Вы сказать, в чём ещё это проявлялось и как этому можно учиться у владыки?

Да, владыка шёл против течения, но знаете, у меня всё-таки было ощущение, что делал он это чаще всего дипломатично. И вообще, из того, что я о нём знаю и что рассказывал мой отец¹, - его решения никогда нельзя было предугадать. Он был настолько нестандартным человеком, что в некоторых случаях люди думали, что он поступит вот так, а он поступал прямо противоположно. И ещё - он был одним из немногих архиереев, способных публично признать свою неправоту, если оказывалось, что собеседник обладает лучшей аргументацией.

Многие о нём говорили, что он действительно князь церкви... да, он, безусловно, не дореволюционный архиерей, но дворянское - да, это в нём было. И самое главное, он был осколком старого Петербурга. Увы, таких людей уже нет. А владыка Михаил - он был плоть от плоти петербуржец.

Вспомнился один эпизод. Лето 1989 года. Владыка гостил у моих родителей в Тихорецке. Его возмутило то, что моя четырёхлетняя племянница тихо вышла после завтрака из-за стола без разрешения взрослых. По понятиям владыки, это было недопустимо. А для нас это было вполне нормальным. Встал, перекрестился и пошёл. Тогда я не понял этого, но запомнил на всю жизнь, и теперь мои дети, прежде чем уйти, спрашивают позволения старших.

Архиепископ Михаил с астраханским духовенством и мирянами. Рядом с ним (в камилавке) – священник Петр Дашевский

 

Он любил эту культуру и, наверное, как никто иной он бы соответствовал петербургской кафедре. Но никогда, конечно, ему не позволили бы её занять... Он был слишком непредсказуем, и это пугало всех. Смотрите, куда его назначают: сначала на очень почётное место ректора академии - и тут же его посылают совсем в абсолютнейшую дыру, в Астрахань², а потом в ещё более большую дыру, на север, в Вологду.

Ради назначения на пост ректора, ради того, чтобы быть на этом месте действительно полезным церкви, он принял монашество и архиерейство (по всему можно судить, что само по себе архиерейство его не привлекало, сан священника был для него пределом мечтаний).

По поводу своих размышлений о священстве владыка рассказывал, что пришёл он в Спасо-Преображенский собор к своему духовнику о. Михаилу Гундяеву и говорит: «Я могу представить себя служащим священником - богослужение я знаю и люблю. Я могу себя представить проповедником, потому что лекторство моя привычная работа, но я совершенно не представляю, что буду делать, если окажусь у одра умирающего человека. Смогу ли я найти нужные слова, чтобы утешить его?» Тогда о. Михаил сказал: «Миша, Вы ещё не стали священником, а уже думаете, как будете утешать. После рукоположения Господь даст Вам нужные слова для утешения».

Влияние этого дара впоследствии я ощутил на себе. Владыка рукополагал меня в диаконы в храме Духовной Академии в день своего небесного покровителя. Когда меня повели к Престолу, я так разволновался, что впал в состояние ступора. Ноги не слушались, я как будто одеревенел весь и с трудом опустился на колени. Владыка, видя моё волнение, наклонился ко мне и сказал два предложения. Я их не забуду никогда. Вдруг слёзы потекли по моим щекам. Мне было так стыдно своей слабости, но владыка взял меня за запястье и крепко сжал. Вскоре я и сам взял себя в руки. Был у владыки и дар слова, и какая-то особая харизма.

Я абсолютно уверен, что по поводу своей будущей епископской хиротонии протоиерей Михаил не питал никаких иллюзий и прекрасно понимал, что ректорство его не будет долгим, но владыка Михаил не думал, что всё закончится так стремительно, и был близок к отчаянию. Но и в глуши, в которую его послали, он старался принести максимальную пользу Церкви. Часто служил, неустанно проповедовал, повышал уровень духовенства.

Проповедник владыка был отменный. Помню, что в том же 1989 году я впервые услышал его проповедь на евангельский отрывок о посещении Пресвятой Девой Марией Елисаветы. Это было великолепно: одна мысль, живо, эмоционально, кратко и на прекрасном русском языке. У меня сложилось впечатление, что владыка присутствовал на этой встрече. Вообще умение владеть живым русским словом отличало владыку от всех известных мне проповедников, да и лекторов. Объясняется это просто: он много читал, в том числе и художественную литературу, и постоянно работал над своим языком. Он мне также говорил, что постоянно читает Священное Писание и пополняет свой запас цитат. В то время ему было уже за семьдесят.

Меня всегда восхищало в нём то, что он был готов к этой внутренней Голгофе следования за Христом, как и его предшественник по Астраханской кафедре. Возможно, архиепископ Павел (Голышев)³ прошёл этот путь исповедничества более концентрированно, в более жёсткой форме, но тем не менее и к жизни владыки Михаила подходят евангельские слова - «к своим пришёл и свои его не приняли». Ведь последние его годы прошли практически в нищете и забвении. Однокомнатную квартиру, в которой он жил до своей кончины, оплачивали протестанты. Они же его и приглашали с лекциями в последние годы. Архиепископ у нас оказался никому не нужен. Похоронили его за счёт средств Лавры на Никольском кладбище лишь потому, что наместником был его благодарный ученик.

Интервью с Татьяной Михайловной, дочерью архиепископа Михаила⁴

Каким воспитателем был владыка Михаил?

Он был воспитателем очень своеобразным. Во-первых, основной смысл своей жизни он хотел передать детям, как свечу, как основу их дальнейшего существования. Он говорил, что не знает, что делать с маленькими детьми: «Вот когда в ребёнке что-то зарождается в плане духовного развития, тогда мне с ним интересно». И он потратил массу времени, надо сказать, на наше воспитание, которое во многом заключалось в беседах. Во-первых, он всё-таки с нами проходил всю священную историю: просто садился, рассказывал, перелистывал, показывал иллюстрации. Он меня как-то довёл до слёз, потому что рассказывал о страданиях Христа с таким потрясающим ощущением, будто это происходит перед нами, и я просто разрыдалась. Мне было около пяти лет. Он сам очень расстроился и потом сказал: «Знаешь, это свято, когда ребёнок плачет о страданиях Христа».

Он уделял в нашем духовном развитии очень большое значение даже всяким мелочам. Я была ребёнком достаточно активным, несколько даже развязным в общении со взрослыми, и, когда мне было лет 9-10, любила за столом вставить какое-то слово («а я считаю, что это вот так»). В какой-то момент он сидел за столом, и даже, думаю, не смотрел на меня; а я хотела вставить слово в разговор взрослых. У него было старое аристократическое воспитание, и он считал, что дети среди взрослых вообще в лучшем случае помалкивают. И в какой-то момент, вспомнив его слова, я открыла рот и... закрыла. После этого закончился обед, он подходит и мне говорит: «Я тебя поздравляю». (А я уже и забыла про этот момент). «Ты сегодня совершила замечательный поступок, я просто счастлив: ты победила сама себя! Я это видел...» И мне это запомнилось на всю жизнь.

А Вы позже к нему наведывались, может быть, в подростковом возрасте или постарше?

Он присутствовал всё время, во всех решающих моментах нашей жизни. И чем дальше, тем больше мы дружили, тем больше он превращался в близкого человека. Когда мне было 15 лет, он первый привёз труды о. Александра Меня и дал мне: «Ты должна это прочесть». Это меня потрясло; вдруг мир предстал в иной архитектонике, и я превратилась из просто верующей (и, может быть, даже немножко формально) девочки в одного из тех людей, из которых состоит церковь. Я ведь думала, что она состоит только из священников...

О каком самом главном качестве Вашего отца люди обязательно должны знать?

Я считаю, что основной его шаг - это шаг из светской жизни в духовную. Это подвиг, когда человек, отбрасывая какие-то светские материальные блага, решается на такое после очень многих внутренних страданий (потому что он понимал, на что он обрекает семью, что жизнь как-то переменится, и переменится не к лучшему). И действительно, очень многое потом изменилось, и он пострадал, но, тем не менее, он на это пошёл.

Вас он учил идти против течения?

Он никогда не шёл против течения чисто внешне. Честно говоря, советскую власть он не любил, но он воспринимал жизнь такую, какая есть. Он говорил, что Церковь - это не пристанище для диссидентов. Церковь - это Церковь, она всех принимает.

Беседовала Анастасия Наконечная

---------------

¹ Протоиерей Пётр Дашевский входил в ближний круг архиеп. Михаила (Мудьюгина) в годы его служения в Астрахани.

² В 1966 году по инициативе митрополита Никодима (Ротова) о. Михаил Мудьюгин, с 1964 года преподававший в Ленинградской духовной академии и семинарии, был назначен её ректором (в том же году он был пострижен в монашество и возведён в епископский сан). Он старался обновить и приблизить к жизни систему семинарского и академического образования, повысить общий культурный уровень студентов, знакомить их с художественной литературой. Это показалось властям опасным, и в 1968 году он был переведён в Астрахань.

³ Архиепископ Павел (Голышев) вырос в эмиграции, окончил Свято-Сергиевский православный богословский институт со степенью кандидата богословия, был настоятелем некоторых парижских храмов, духовником организации «Православное дело». В период службы в городе Тулоне часто посещал размещавшийся здесь лагерь военнопленных, где очень много было пленных из России. За активную помощь пленным был арестован и доставлен в Париж, но вскоре освобождён. После Второй мировой войны перешёл под омофор Русской православной церкви, в 1947 году возвратился на родину. Сменил множество мест служения, в частности, с октября 1953 года по ноябрь 1954-го преподавал в Ленинградской духовной семинарии и академии и исполнял обязанности секретаря Учебного комитета Московской Патриархии.

После архиерейской хиротонии возглавлял епархии Молотовскую (Пермскую) - 3 года, Астраханскую - 3,5 года, Новосибирскую - 8 лет, Вологодскую - 8 месяцев. Перевод из епархии в епархию осуществлялся чаще всего по требованию недовольных его активной деятельностью органов КГБ.

В 1965 году подписал составленное архиепископом Ермогеном (Голубевым) обращение к патриарху Алексию I с просьбой отменить навязанные советской властью решения Архиерейского собора 1961 года, умаляющие права духовенства; в 1971 году во время работы предсоборной комиссии обратился к председателю комиссии митрополиту Крутицкому и Коломенскому Пимену с «Предложением», в котором высказал пожелание пересмотреть на предстоящем Поместном соборе решения Архиерейского собора 1961 года, в частности, раздел «О приходах», внеся в него изменения, расширяющие права духовенства в приходских делах. Архиепископ Павел не был допущен на Собор, а его предложения на нём не обсуждались.

В результате давления со стороны властей 11 октября 1972 года был заочно осуждён Священным синодом с формулировкой «за нарушение канонических норм, недостойное поведение и неспособность управлять церковной жизнью», освобождён от управления Вологодской епархией и уволен на покой. Проживал в городе Кисловодске.

Неоднократно устно и письменно обращался к патриарху Пимену с просьбой назначить его вновь на кафедру, но его прошения остались без ответа. Просил о выезде за границу, причём его просьба была поддержана президентом Франции Жоржем Помпиду. В октябре 1975 года выехал во Францию к своему брату, затем переехал в Бельгию. Управлял русскими приходами в Нидерландах, Бельгии и Германии, находившимися под омофором Константинопольского Патриархата, читал лекции в ряде университетов. Скончался от лейкемии, похоронен на военном кладбище под Парижем. Поскольку за содержание могилы никто не платит, захоронение будет уничтожено. Синодальное осуждение 1972 года так и не было отменено.

⁴ Владыка принял монашество через год после кончины жены.

Кифа № 1 (219), январь 2017 года