«Я до сих пор этой любовью живу...»

Интервью с письмоводительницей архим. Тавриона (Батозского) монахиней Олимпиадой (Иус)

Матушка Олимпиада с сестрами из Преображенского братства

 

Матушка Олимпиада, Вы говорили, что Ваши родители с Украины, а фамилия у Вас латышская – Иуса, как это получилось?

Наша фамилия была Евусь – так она по-украински звучала. Один дед у меня служил (в армии. – Прим. ред.) 25 лет, и когда он в отставку выходил, ему написали вместо Евусь – Иус, как будто знали, что я в Латвию приеду. А уже здесь в Латвии мне написали Иуса.

А что Вы можете рассказать о своих учителях, от кого Вы веру восприняли, кто Вас наставлял на этом пути?

Мы в Киево-Печерскую Лавру часто ездили, и там один архимандрит нам сказал: что вы так далеко ездите? У вас в Челябинске своих двое есть, у кого можно совета спросить. Так мы нашли тетю Полю и иеромонаха Игнатия. Тетя Поля была семейная. В детстве ее вымолили бабушка и дедушка. Ее начали преследовать, а потом посадили в 1948 году. Но она ничего не подписала. И вызвали следователя из Москвы. Она уже в одиночной камере сидела и там она в окно Святую Троицу видела. А когда следователь вошел, он ее спросил: Вы не за дело сидите? А она: за дело – за веру! Потому что многие тогда говорили, мол, я ни за что сижу, время было тяжелое. А такой статьи не было – за веру. И он ей сказал: я Вас освобождаю, и освободил. Виктор его звали. Так вот она и говорила: как мне за него не молиться? Он меня освободил.

А второй был – иеромонах Игнатий, он был тайным монахом. Он когда принял постриг, то остался жить в своей деревне, на гармошке играл, и никто не знал, что он монах. Когда я его первый раз увидела, никто не знал, что это за старичка Лида привезла. А тетя Поля сразу в нем священника узнала и под благословение подошла. Так вот тетя Поля ему сказала: Господь дал дар, не зарывай его в землю! И он открылся и стал служить. Это в 1960-е годы было, храмы закрывались, слова не было. А он стал говорить проповеди, и его гоняли из храма в храм. И я за ним ходила, узнаю, где он служит, и иду туда. В то время никто из священнослужителей не говорил таких смелых проповедей, как он. Потом уже после смерти иеромонаха Игнатия я в его книжечке нашла запись: Олимпиада – 1000 поклонов. Вот как он за меня молился!

Когда тетя Поля из Челябинска уехала в Алма-Ату, я к ней часто летала за советом, она меня наставляла. На клиросе у нас тогда моя сестра Лида пела, и ей никто не рассказывал Устава.

Я тете Поле сказала, что вот если бы я знала, как нужно, я бы всем рассказала. А она сказала: будешь! Она же мне и сказала, чтобы я стояла на службе между клиросом и амвоном и училась. И когда я в Тобольск приехала, они меня в храме преподобного Серафима Саровского сразу на клирос поставили и удивлялись, что я весь Устав знаю.

Матушка, а Вы как-то рассказывали, что о. Таврион никого не постригал, что это запрещено было тогда, а за ним следили. А Вас ведь он постриг? Почему?

А я ведь когда к нему приехала, уже много испытаний прошла. Он видел мой путь исповеднический. У нас в Челябинске тогда один только храм был, тесно. Вот мы к тете Поле (она тогда в Алма-Ате уже жила) прилетели спросить, есть ли воля Божия нам храм хлопотать. Она говорит: да!

Но сразу я не знала с чего начать. Вот стояла как-то в храме на литургии и думала: почему так легко молиться сегодня? А потом вышел из алтаря архимандрит Всеволод. Всегда так легко молиться рядом с человеком, у которого на сердце любовь бескорыстная. И я пошла к нему на прием, чтобы спросить совета. А он на меня смотрел – кто я? Тогда много осведомителей было. Предлагали сотрудничать в обмен на карьеру (должности), и многие соглашались. И митрополит наш нынешний тоже. Он ведь еще священником не был, когда к о. Тавриону попал. И о. Таврион ему сказал: «Ты даже не представляешь, кем ты будешь!». А потом, когда митрополит Леонид (Поляков) болел уже, к нему пришли и сказали: только этот! А что он мог, лежал уже больной, как он мог противиться им?

Так вот, архим. Мефодий мне сказал тогда только адрес Патриархии Московской. Он же не знал, кто я, а тогда нужно было разбираться – кто осведомитель, кто нет. Он меня тогда только спросил – от кого Вы веру восприняли? Я задумалась – от мамы или от папы, а он сам ответил – от мамы. А я и правда в основном с мамой была. С папой редко.

В последний раз, когда я папу провожала на вокзал – он уезжал в сельскую местность, там сестра жила – он со мной не разговаривал совсем, мы по дороге шли молча. А он уже болен был, как потом оказалось. Он там заболел, и когда его в больницу привезли, у него крупозное воспаление легких оказалось, а его еще и помыли там. Вот к утру его и не стало. Мы еще этого не знали, а ночью мне сон приснился, ясный такой – что он поет, и Сама Божия Матерь его встречает. Он же был псаломщик. У него был очень красивый голос. Когда церкви были закрыты, они собирались и сами служили и пели на два хора. Так один хор – это папа был. Он сестру брал с собой. Вот однажды Пасхальная служба была, и сестра потом спрашивает – кто так красиво пел? Это папин голос она не узнала. А потом его арестовали за то, что народ собирал. А маму со всеми детьми в ссылку отправили...

Тетя Поля благословила храм хлопотать нас троих: меня, одну сестру, которая во время войны на фронте медсестрой была (вот она и шла везде первая, потому что бойкая была), и еще одну, которая наши письма на машинке печатала. А я их сочиняла. Вот так мы и ходили втроем – они молились, а я говорила. Я думала, как это делать, и пошла в библиотеку техническую. Атеистическую литературу нашла, а там так все ясно написано – что нужно, мол, двадцатку собрать. Пришла к уполномоченному и все выложила. А он на меня смотрит и думает: откуда она такая взялась? «Где Вы это все узнали?» – спрашивает. Я ему и сказала – в библиотеке прочитала, в такой-то книге. Но я не все успела прочитать. На следующий день пришла, а он, видимо, позвонил, и корешки этих книг убрали. А я корешки сохранила, подала их, и мне эти книги принесли. Так вот этот уполномоченный мне при первой встрече сказал: много обуви порвете, а ничего не добьетесь. Интересно, жив ли он сейчас, посмотрел бы, сколько сейчас в Челябинске храмов открыли. После того разговора он меня не однажды вызывал, ему было со мной интересно беседовать. Раз я вышла от него и, не думая, пошла в другую сторону от дома. Так было тяжело эти разговоры выдерживать, чтобы ничего лишнего не сказать. Но потом уже мы втроем ходили.

А потом мне разбор на работе устроили – на собрание вызвали. И сняли с меня «ударника труда». А «ударникам» нужно было все время какие-то «рационализаторские предложения» писать – выдумывать, значит. У меня тогда работал мой бывший ученик, так он, когда узнал, давай смеяться! Говорит, они же вам жизнь облегчили, ничего выдумывать не нужно. С начальником моим на работе тоже разговаривали (мы с ним в институте вместе учились): что это ты с ней плохо работаешь, не воспитываешь ее? А он и говорит: у меня по работе к ней никаких претензий нет, а остальное – не мое дело.

Так вот, мы храм хлопотали, и я подумала: нужно к нашему владыке Клименту на прием в Свердловск (нынешний Екатеринбург) попасть. Потом я у него была на послушании немного. Я ему сказала: простите, владыка, я одна жила, готовить не умею. А он мне в ответ: и я один жил, поэтому готовить умею.

Я тихонько приезжала к архиепископу Клименту. За ним страшная была слежка. Он нам говорил: радость уже то, что вы не положили голову на плаху и не ждете, что сейчас топор опустится. Потом он поехал в дом, где царских мучеников убили, и заболел, и вскоре умер в больнице. Тетя Поля потом мне открыла, что и меня хотели посадить, но Господь уберег. Когда я уже к о. Тавриону уехала, уполномоченный меня долго искал. Интересовался, куда я делась...

Это владыка Климент мне дал первую книгу – «Илiотропiонъ, или сообразованiе человеческой воли съ Божественною волею» митрополита Иоанна Тобольского¹. Я ее читала, поддерживала она меня. Я потом спросила у тети Поли, надолго ли он мне ее дал, а она сказала: на всю жизнь! И вот я подумала, что автор ее, митрополит Иоанн Тобольский, тут рядом, и я полетела к нему в Тобольск. В то время из Челябинска в Тобольск можно было поездом или самолетом добраться. Я самолетом решила лететь – так все рассчитала, чтобы на работу успеть. Приезжаю в аэропорт, а мне говорят – билетов нет. Я стою и не знаю, что делать, молюсь. Женщина в кассе мне говорит: что Вы стоите, я же Вам сказала – билетов нет. А я ей: Вы нажмите на кнопку, посмотрите – может, есть. Она плечами пожала, нажимает, а там билет. Приехала я в аэропорт и думаю: прилечу в Тобольск, а куда идти-то – не знаю. Смотрю, женщина сидит пожилая. Спросила у нее, и оказалось, что она тоже туда же, к владыке.

Потом мне Лида написала об о. Таврионе, и я к нему в Пустыньку ездила. Приехала и рассказываю ему все это, а он улыбается. Думаю, чему он радуется? Потом поняла: он всегда радовался, что есть еще люди в церкви, которые за нее борются. Он мне тогда сказал: сама ничего не делай, Господь укажет путь. И я вернулась в Челябинск, на работу. И все не было покоя, хочу к владыке в Тобольск.

Я поехала к владыке Клименту спросить – есть ли мне воля Божия оставить работу. Он сразу мне не сказал, и я ждала и думала, что если нет, то я не перенесу этого. А потом он сказал: да. Я от радости хотела к нему в ноги пасть, но он меня удержал и сказал, что сам митрополит Иоанн тебя вымолил.

Так я в Тобольск – в место нашей ссылки – через сорок с лишним лет попала. Когда мы в ссылке были, все храмы были закрыты, только в одном служили – Семи отроков (Ефесских. – Прим. ред.), редкое такое название – на кладбище. Там очень тесно было, потому что ссыльных много. Я все время на улицу выбегала посидеть. Сколько мне лет было? Лет шесть или семь. И маму во время литургии спрашивала – долго еще? Когда служба закончится? А она говорила: недолго, вот «Верую...» пропоют, и конец. А это сколько еще потом, это ж только середина службы! Вообще мама меня научила двум вещам: ежедневно Евангелие читать (я ей каждый день читала, потому что она неграмотная была), и благоговейному отношению к молитве.

В Тобольск ехать меня благословил архиеп. Климент (он был Оренбургский). Я когда к о. Тавриону поехала, то его благословение не сняла, и очень мучилась от этого. И о. Таврион меня отпустил съездить к владыке, все равно жилье мое в Елгаве еще не готово было. А владыка меня утешал, что ничего – все ведь Богу служим.

У о. Тавриона мы когда разговлялись на Рождество, он обычно сидел во главе стола, а я напротив, с другой стороны. Он и говорит – ее к нам Сам Бог послал. Как мне тяжело тогда стало. Сколько в меня стрел полетело в тот момент! Про меня говорили, что я сильно отличаюсь от предыдущих письмоводителей. Они все паломников делать просили, убрать что-то и т. д. А я очень хорошо понимала, что такое приехать к нам в Пустыньку, какие люди приезжали измученные. Я же на месте, поэтому старалась делать все сама. Потом меня о. Таврион в инокиню постригал и сказал: будет больше!

В Пустыньке была одна монахиня, она была приставлена топить у о. Тариона, когда он раз в неделю ванну принимал. Вот однажды он ей сказал протопить, а она не идет. Я и говорю, давайте я пойду, чтобы меня научили, и потом буду сама Вам топить. Только сказала, смотрю, летит она. Кто ей сказал... Она все на меня наговаривала: даже паломникам, которые еще ничего не знают, говорила, указывая на меня – с ней не общайтесь, ей нельзя доверять. Отец Таврион ее все время брал в поездки, когда ехал что-то покупать. Многие не понимали, почему. А потом он так ей по носу щелкнул и говорит: пять лет на тебя потратил – и все зря!

И там у о. Тавриона с нами один осведомитель жил. Я не понимала тогда – как это возможно, что его фотография на доске почета висит – и к нам он приезжает. Как-то провожала его, а потом вернулась, и о. Таврион мне говорит – ты с ним не общайся...

Еще помню, к о. Тавриону монахиня приезжала Ирина. Ее Кукша² постригал. Она, когда к нему приехала, уже к тому моменту пострадала немало, и он ее сразу в схимну постриг. Она смутилась: ей всего 24 года было, молодая, а он говорит: не могу Божией Матери противиться. Сама Божия Матерь тебя постригает. И Кукша благословил ее никогда монашеской одежды не снимать. За это она много пострадала. Когда в заключении была, то с нее хотели эту одежду снять, набросились на нее, а она как закричит, и все заключенные за нее вступились. Когда она к о. Тавриону приехала, то он меня послал помочь ей устроиться, воды принести. И мы с ней долго разговаривали, она рассказывала о своей жизни. Я потом думала: батюшка недоволен будет, что я так долго с ней была, а он ведь знал, куда меня посылал.

Вот так, один за одним, святые помогают...

Матушка, что Вам больше всего запомнилось из общения с о. Таврионом, что Вас вдохновляет, поддерживает сейчас?

У о. Тавриона я была с конца 1976 года и до 1978 – до его кончины. Самое главное воспоминание: он был весь исполнен любви. У него была такая любовь к людям, думал все время, как и чем еще можно им помочь. Я до сих пор этой любовью живу... До сих пор помню, как он выходил и говорил мне так ласково: «Будем принимать!» Не могу передать эту интонацию. Мне так радостно становилось на душе. В то время нигде так не принимали, как у нас. А люди уже выстроились веревочкой к нему на прием и ждут. И они могли свободно так все ему рассказать, ничего не боясь. Поэтому и ехали в Пустыньку со всей страны, что там общение было.

И еще он говорил, что если священник служит Богу, то люди, даже если он не будет у них ничего брать, ему через забор набросают. Вот о. Тавриону и «бросали через забор» – и посылки присылали с продуктами, и деньги... Каждый день он давал мне 150 рублей для тех, кто потребляет (алкоголь. – Прим. ред.). Когда они приходили, его не было обычно. Так вот, если они не придут, и мы никому не подали, то говорил – день прожит впустую.

Основной упор у батюшки был на чтение Священного писания. Было время, что духовной литературы не было, и народ окаменел. Вот батюшка и призывал к чтению Писания и непрестанной молитве: «Непрестанно молитесь – грешить не будете! В Писании ведь ясно сказано: Имя Господне призову... А имя Господне – это что? Иисус. Значит, Иисусову молитву нужно читать».

Батюшка призывал молиться всей церковью. Если бы все молились в церкви, а не были бы только захожанами, нам бы легче было жить. Почему сейчас так развелась магия? На прилавках прямо лежат книги – мракобесие одно. Народ еще ничего не понимает и покупает эти книги, а потом в храм идут. Почему мы, православные, дали возможность колдунам и мракобесам приходить в церковь? Как мы молимся? Почему-то при о. Таврионе их не было. Были осведомители, а не колдуны. И сейчас есть осведомители, только мы их не видим.

Сейчас самые благодатные условия для молитвы, но мы не умеем ими пользоваться. Нет у нас общей молитвы!

Кружка отца Тавриона

А о проповедях его помню, что он очень красочно говорил. Он так Евангелие раскрывал, что все сразу оживало. Например, про женщину кровоточивую. Там ученики Господа спрашивают: как нам узнать, кто тебя коснулся, так много народа? И сразу видишь перед глазами, сколько народу Христа окружает... А еще помню: про антихриста он говорил, что кто утром и вечером не молится (правило не читает), тот уже антихрист. Вот это я почему-то запомнила.

Матушка, а у Вас что-то сохранилось от о. Тавриона, чем он пользовался?

Да у меня только и есть – его кружка! Когда его не стало, я пришла в его келью и увидела ее. А она с дыркой уже была, поэтому ее бы выбросили. Вот я ее взяла, мне ее запаяли, и я первое время пила из нее, а потом уже поставила... Отец Таврион нас вечером собирал всех. Каждый рассказывал, как день прошел, как исполнил послушание свое. Некоторые неправду говорили, а я думала: кому вы это говорите... Он же всех нас видит насквозь. Вот после этого о. Таврион к себе уходил и там пил из этой кружки. Кипяток в ней с кухни приносил и кусочки сахара бросал в чай. Поэтому, когда я эту кружку увидела у него в келье, уже после его кончины, то подумала, что надо ее забрать. Сколько дум над ней он передумал! И все о людях – как им лучше помочь.

(Кружку о. Тавриона матушка Олимпиада передала музею Преображенского братства. – Прим. ред.)

17 октября 2016 г.
Елгава, Латвия
Беседовала Иоанна-Яна Калниня

----------------

¹ «Илиотропион» (греч. Ηλιοτροπϊον – подсолнечник) – труд святого Иоанна Тобольского (в миру Иоанна Макси́мовича Максимо́вича, 1651, Нежин – 6 (21) июня 1715, Тобольск), епископа Православной российской церкви, с 1711 года митрополита Тобольского и всея Сибири, известного своей миссионерской и богословской деятельностью. Труд, написанный в 1714 году, представляет собой перевод с латинского языка произведения немецкого писателя и проповедника Иеремии Дрекселя. – Прим. ред.

² Преподобный Кукша Одесский, Новый (1875–1964), схиигумен, чудотворец. – Прим. ред.

Кифа № 15 (217), декабрь 2016 года