«Через скорби и унижения мы обрели новое познание жизни в благодати Святой Любви»

40 лет назад, 7 января 1977 года, во время рождественской литургии, в алтаре у престола, отошел ко Господу архимандрит Сергий (Савельев). Мы публикуем выдержки из воспоминаний и писем отца Сергия и членов его общины, написанных во время репрессий. День, когда арестовали почти половину из них, они считали днем рождения общины. Тогда были арестованы пять человек: отец Варнава, Душенька (Е. Савельева), Наташа, Юра, В. Савельев (в будущем – о. Сергий).  

Из воспоминаний о. Сергия (В. Савельева):

Камера, в которой оказался я, была довольно большая, примерно 120 квадратных метров, может быть, немного больше. Посреди камеры был кирпичный столб. Вокруг столба и вдоль стен – сплошные нары, между нарами очень узкий проход. Количество арестантов в камере постоянно менялось. Одних уводили, других приводили.

В отдельные дни камера переполнялась в такой степени, что лежать на нарах можно было только на одном боку и, чтобы перевернуться на другой, надо было приподняться из ряда слитых между собою тел, перевернуться и опуститься на свое место, но уже на другом боку.

Камера была наполнена самыми различными людьми. Уголовников почти не было. Большинство были люди интеллигентные. В то время проходила борьба с «вредителями», и поэтому в камере находилось много инженерно-технических работников. Среди них были металлурги, работники авиационной, бумажной промышленности и другие. Помнится, главный инженер бумажной промышленности, вернувшись однажды с допроса, с отчаянием и в то же время с каким-то странным облегчением сказал мне доверительно:

– Подписал, все подписал, нет больше сил.

Помнятся и другие.

Все насельники были дружелюбны друг к другу и откровенны, потому что, вероятно, никто из них серьезно не понимал, что с ним произошло и что его ожидает.

Пришлось мне встретиться в камере и с церковными людьми, их шло двенадцать человек. Все мы, служители церкви и верующие, в совокупности отражали печальное положение, которое было в православной церкви. То было время ожесточенной борьбы части церковного общества с митрополитом Сергием. Эта же борьба вспыхнула и у нас, как только мы освоились друг с другом.

Почти все священнослужители, находившиеся в камере, были противниками митрополита. Наиболее решительными из них были двое: молодой священник отец Петр из храма на Воздвиженке и отец Н. Дулов, происходивший, как он говорил, из княжеской семьи. Срединное положение занимал архимандрит Даниловского монастыря Стефан.

Быть противником митрополита Сергия в то время было соблазнительно, так как в представлении многих людей он был предателем церкви. Естественно, ведя борьбу с «предателем», они мнили себя исповедниками веры. Однако с этим трудно было согласиться, и мне пришлось разъяснять им, что они глубоко заблуждались и что митрополит Сергий – мудрый и достойный руководитель церкви*. Эта точка зрения им очень не нравилась, и так как они были бессильны разумно и православно опровергать ее, то обычно переводили вопрос о жизни церкви с идейной высоты на личную почву, стремясь опорочить митрополита Сергия, утверждая, что он издал свой указ о поминовении властей ради обеспечения своей безопасности и получения всяких благ в личной жизни. Доставалось и мне от них.

– Вам-то что, - обычно слышал я, – Вы с митрополитом. Вы для власти свой человек, Вас скоро выпустят. Вот наше дело – другое.

Смысл этих слов был ясен, и я думал: «Вдруг меня действительно выпустят?» Признаюсь, эта мысль для меня не была приятна. «Пусть лучше их оправдают, а меня осудят; или пусть меня осудят строже, чем их».

А тут еще так случилось, что Н. Дулову приговор был объявлен раньше, чем мне. Он был осужден на три года заключения в лагерь. Как я тогда жалел, что не я был на его месте, и мне очень грустно было слышать от него на прощанье такие слова:

– Вам-то что! Вы для них свой человек. Вас выпустят.

Однажды ночью я был вызван на допрос. Охранник привел меня в камеру следователя. За столом сидел средних лет человек, как будто бы по национальности латыш. Вид его был угрюмый и очень сонный. Предложил сесть за стол против него. Обычные анкетные вопросы, после которых ему не о чем было со мной говорить.

– Вы были в церкви в Старопанском переулке?

– Был.

– А зачем Вы устраивали собрания у себя? (Я пояснил).

– Но ваши собрания проходили конспиративно.

– Почему? – спросил я.

– Вы выставляли на окне особый знак, по которому ваши знали, можно ли зайти к Вам или нельзя.

Я с удивлением посмотрел на него и сказал, что и в мыслях у меня этого не было. Задал еще несколько вопросов. Вопросы были случайными.

...В конце декабря я заболел ангиной, и меня перевели в больничную камеру. Через несколько дней вызвали и прочли бумажку, в которой заключался приговор: пять лет заключения в исправительно-трудовом лагере. Это было поздно вечером, уже ночью. Кругом была мертвая тишина. Сердце болезненно сжалось, и тут я впервые, может быть, реально ощутил, что власть есть власть и что она с человеком может сделать все, что захочет. Было очень сиротливо на душе. Сверлила мысль: пять лет. Лет, а не дней. Ярко ожили во мне имена самых дорогих моему сердцу людей. Между ними и мною впервые ощутимо опустилась преграда.

Ночь прошла томительно. Но к утру я снова был бодрый. Меня сильно потянуло в свою камеру, и, по моей просьбе, меня вернули в нее. Там я еще застал старых обитателей, хотя и не всех. Один из них, иеродиакон Серафим, увидев меня, поспешил сказать мне, что его осудили на три года в лагерь. Сказав это, он безнадежно покачал головой.

– Не горюйте, Бог не без милости, – сказал я ему.

– Хорошо Вам так говорить, – ответил он, – Вы в ином положении, Вы с митрополитом, они это знают и Вас выпустят.

– А Вы?

– Я против митрополита, и за это меня осудили.

Когда же он узнал мой приговор, то изумленно воскликнул:

– Как так? За что же Вас осудили?

– За грехи, – ответил я.

Из воспоминаний м. Евфросинии (Е. Савельевой)

До нашего прихода в камере было сорок человек «уголовниц» и пять политических. В течение двух-трех дней состав изменился. Почти все были со ст. 58-10 или 58-11. Говорят, что уголовницы вели себя ужасно. Вплоть до того, что как-то надзирательницу, открывшую дверь, ударили по лицу крышкой от «параши». За это строго была наказана вся камера.

Итак, камера после такой шумной стала тихой. Надзирательницы были очень довольны нами, приносили нам иголки, нитки, опускали письма, а когда брали кого-нибудь на этап, то даже оплакивали. Состав камеры был разный, немало было верующих. Уже в один из первых дней мы, собравшись в кучку, стали тихонько петь. Кто не знает «Не имамы иныя помощи...», «Под Твою милость...» и т. д. Были хорошие голоса, особенно два альта. Одна из них была послушницей какого-то монастыря, лет 17-18-ти (позднее она «канонаршила» многое на память), а вторая была работница какого-то завода. Однажды кто-то заметил, что в «глазок» смотрят. Мы замолчали и вдруг услышали голос:

– Пойте, пойте, дорогие. Я вам постучу, если нельзя будет.

С этих пор мы уже не стеснялись. Всенощная, обедница, акафист (на память): Сладчайшему Иисусу, Матери Божией, преп. Серафиму (нараспев), Михаилу Архангелу, Георгию Победоносцу. Конечно, это не сразу, и не в первые дни, а постепенно. В основном состав задержался, так как многие долго не получали приговора.

Через две недели Наташе принесли приговор – «минус шесть». А на следующий день ее вызвали с вещами. Дня, кажется, через два-три принесли приговор и мне – «высылка в Северный край сроком на три года». Я расписалась. Надзиратель ушел. Кругом ахали, охали: «Северный край!»

Своих переживаний после получения приговора я не помню. Запомнилось только одно. На душе стало легко. Свобода! Паспорт отобрали, комнату тоже, на работу больше не идти. Терять больше нечего.

Уснула. Утром как всегда проснулась от чтения. На кровати, стоящей рядом со мной, каждое утро, рано-рано, усаживались три женщины и начинали читать тихо, монотонно псалом «Живый в помощи Вышняго». Кончали и опять начинали. Сколько раз повторяли, я не помню. Я очень любила это время и старалась не проспать. Вижу, одна из них читает и плачет. Кончили читать, спрашиваю:

– Что Вы плачете, Дарья Платоновна?

– Как же не плакать-то? Куда тебя угоняют, такую молодую, что ты там будешь делать?

Через нашу камеру прошло много пересыльных. Их приводили к нам на ночь, на день, на два. Помню, была слепая, припадочная; были и молодые, и старые. Большей частью все были молчаливы и безропотны. Никаких разговоров, за что и почему, почти не было.

Из воспоминаний м. Серафимы (Л. Савельевой):

Изредка давали свидания. Тяжелые ворота красного каменного здания раскрывались, проходили в мрачный двор, открывались железные двери и входили под давящие своды коридоров, в решетках. Между решеток ходили солдаты с винтовками. Кругом было много бледных, истомленных лиц. Каждый спешил и искал того, кто ему был нужен.

Увидела и я бледное лицо В. Две минуты свидания, через два окошечка, удаленные на метр друг от друга. Одно мгновение, в то же время очень долгое, ибо в нем раскрывалась новая жизнь. На вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» – услышала ответ:

– Как лев!

Катюня тянулась ручонками к нему... Я спешила задать самые необходимые вопросы. Тогда же он сказал, чтобы мы в трудные моменты обращались к архиепископу Филиппу.

На нашей заботе остался храм. Было ясно, что кое-что надо было срочно оттуда взять. Однажды, поздно вечером, мы проникли в него. Пришлось пройти в алтарь и взять с Престола крест с частицами мощей св. бессребреников Космы и Дамиана.

Ключи от храма мы куда-то сдали по указанию архиепископа Филиппа. Мы были у него на дому. Рассказали ему обо всем. Он был очень радушен и на прощание сказал:

– Встретимся где-нибудь в Казахстане.

Но судьба определила ему умереть в Ярославской тюрьме.

Из писем членов общины

14 ноября 1929 г. Родной В. Мы надеемся на Бога и Его милость. Не грустим и ждем твоего возвращения. Мама и близкие заботятся о нас от всей души. Обо мне не беспокойся. Первые дни было немного тяжело, да еще Катюня прихворнула. В субботу была в Петровском. Помолилась и успокоилась. Будь бодр и ты, родной. Господь да сохранит тебя и всех нас.

Твоя Лида.

30 ноября 1929 г. Если бы вы знали, какую радость принесли мне ваши письма, которые я получил вчера. Десятки раз я их перечитывал, перечитываю и сегодня, и все с тем же чувством радости. У нас нет ничего, кроме Христовой любви, но эта любовь и есть то, что единственно нужно нам в этой жизни. Возложим же все свое упование на Господа. Господь сохранит всех нас. Любимые мои, бодрствуйте!

Ваш В.

Поздравляю вас всех, дорогие мои, с именинницей. Где бы я ни была в этот день – сердцем я буду неотлучно с вами. Я чувствую себя спокойно и очень благодарна вам за то, что вы в этом не сомневаетесь. Очень соскучилась о вас. Спасибо за заботы и память обо мне. Целую всех.

Душенька.

* удивительно, что в своем отношении к посланному испытанию глубоко едины оказались - поверх всех человеческих разделений – и о. Сергий (Савельев), защищавший митр. Сергия, и о. Сергий Мечёв, относившийся к «непоминающим»