«Вспоминай меня, глядя на небо...» Советский Союз 1930-х годов условно можно назвать комбинатом по производству коммунистического рая. Это время наиболее острого коллективного переживания скорого счастья. Вся страна поет песни, появляется звуковое кино, возвращается попавшая под большевистский запрет новогодняя елка, в свет выходит рассказ Аркадия Гайдара «Чук и Гек» с хрестоматийным финалом: «Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». Двадцатилетняя женщина, мать трехгодовалого ребенка Елена Раевская готова была честно жить, много трудиться и крепко любить. Но ее аристократическое происхождение стало помехой для входа в новый рай. «Контрреволюционерку» арестовали по сфабрикованному в НКВД «Кремлевскому делу» и отправили в Верхнеуральский политизолятор. Через два года Лёну, как звали ее близкие, приговорили к высшей мере социальной защиты – расстрелу. На дворе стоял 1937 год. Ее мужа Сергея – члена семьи репрессированной – ждали лагеря. Мать, Евдокию Евгеньевну Урусову, сослали в киргизскую глушь, где она и скончалась в 1939-м. Вообще, репрессии коснулись многих членов семьи Раевских-Урусовых. Во вступительной статье к сборнику писем, дневников и документов «Вспоминай меня, глядя на небо...» историк Павел Проценко подробно рассказывает об обстоятельствах дела молодой матери, дает его на фоне эпохи. После долгих мытарств молодой Раевской удалось устроиться в библиотеку ЦИК СССР, находившуюся в здании правительства в Кремле. В это время Сталин вел жесткую борьбу «со старыми большевиками». «Дело», к которому НКВД намертво прикрепил сотрудницу библиотеки, являлось важным элементом игры кремлевского горца с партийной номенклатурой. Так что, оказавшись во многом случайно в списке подозреваемых, молодая женщина не имела шансов спастись. Сама она, похоже, об этом даже не догадывалась. Ее подозревают в антисоветской настроенности. Но ведь это же неправда! Ее обвиняют в создании террористической группы. Но она же ничего не создавала! Как замечает Проценко, для заказчика этого нелепого и трагического спектакля, как и для исполнителей его воли, понятие «бывшие люди» увязывалось не столько с марксистской догмой, сколько с вульгарно понятым социальным дарвинизмом. Соответственно формуле: «Если ты из бывших, значит, ты неуклонно эволюционируешь в лагерь врагов рабочего народа». В основе книги, составленной Кириллом Раевским, лежат письма и дневники его матери и бабушки. Сначала между ними была переписка; потом, перестав получать письма от дочери и не зная о ее гибели, Евдокия Урусова вела дневник: «Мечтаю каждую почту получить от тебя что-нибудь в надежде, что перемены в НКВД как-нибудь отразятся и на вас». Она считала, что ее младшая дочь просто лишена возможности переписываться, и подробно рассказывала о своем быте, о домашних делах, о жизни Кирюши, как он поживает у родственников. Урусова надеялась, что дочь после отбытия наказания непременно прочтет ее незатейливые записи. Вообще, эта книга являет собой важную веху в истории повседневности советского человека. Письма и дневники бедны по содержанию, в них говорится, в общем-то, о вещах незначительных: о том, как растет сын, вспоминает ли маму, какие вещи можно прислать и как это лучше сделать, какие-то подробности тюремной прогулки, обрывки случайных мыслей по поводу прочитанной книги или вспомнившегося вдруг стихотворения. Но все это в целом создает скупую и правдивую картину. Причем рамка этой картины находится у наших ног. Можно сделать шаг – и мы окажемся внутри. Потому что все, действительно, предельно просто, понятно, знакомо. От обращения – «моя дорогая, милая, милая моя мамусенька!». До предложения смотреть в небо на звезды. Елена будет делать это из тюремного окошка, Евдокия Евгеньевна (пока еще не сосланная) вместе с внуком Кириллом – из окна коммунальной квартиры. Так родственные души окажутся вместе в одном пространстве. Они не были верующими людьми, но верили, что мысли и желания не проходят бесследно, что они каким-то образом связаны с космосом и душой. И еще: они понимали, в каком мире оказались. И принимали: без озлобления, без отчаяния. Они, действительно, достойно, как подлинные аристократы, прошли свое поприще. «О свободе стараешься не думать, это тем легче достигается, что тюрьма постепенно сама вытесняет остальной мир, становясь единственной реальностью, и именно это и дает возможность в ней жить, ибо постоянное ощущение воли сделало бы эту жизнь невыносимой», – говорит в одном из писем Елена Раевская. Всюду жизнь. В заключение хотелось бы отметить аппарат издания. Письма и дневники снабжены подробными комментариями. Во вкладке представлено немало редких фотографий из семейного архива, а в приложении помещены фрагменты уголовных дел, хранящихся в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации. Борис Колымагин Кифа № 13 (215), октябрь 2016 года |
