Парадоксы церковной истории

Интервью с историком Сергеем Фирсовым

Один из участников «группы 32-х» священномученик Михаил Чельцов

 

В некоторых исследованиях движение церковного обновления начала XX века связывают с последующим обновленческим расколом. Между тем лишь очень немногие из деятелей этого движения ушли в 1920-е годы в раскол: известно, например, что из «кружка тридцати двух» только один человек, протоиерей Павел Раевский, впоследствии стал обновленцем. Думаю, если вспомнить процент приходов, отпавших в 1920-е годы в раскол, один из тридцати – это будет гораздо меньше, чем в среднем по стране. Как Вы думаете, почему так случилось?

Не надо соединять несоединимое – движение обновления в Русской церкви начала ХХ века и обновленчество начала 1920-х годов. Обновленческий раскол возник потому, что противники патриарха Тихона были использованы государственной властью в целях развала церковной институции. Деятели же начала века – люди искренне и романтически настроенные. Их нельзя назвать ни церковными либералами, ни церковными консерваторами. Они хотели возрождения церковной жизни, быть может, на принципах ранней церкви. Наивно, конечно. Никак невозможно восстановить раннюю церковную жизнь во всей полноте в условиях православной государственности Российской империи начала ХХ века. Но, тем не менее, они искренне считали, что возрождение соборности, включающее в себя и восстановление института патриаршества, есть путь к возрождению приходской жизни, и, соответственно, путь к возрождению церкви.

Это были так называемые тридцать два священника. На самом деле их было тридцать. Я в свое время даже писал статью «Записка тридцати двух священников как источник по истории Русской православной церкви». (Я тогда определил только десятерых авторов, но в дальнейшем было установлено значительно больше имен.) Так вот, я хочу сказать, что эти люди должны нами восприниматься в контексте того непростого времени – времени «победоносцевской» церкви. Тогда сама идея церковного реформирования не могла восприниматься иначе как крамольная, а стремление изменить, улучшить церковную жизнь на приходском уровне сталкивалось с революционными пертурбациями, и эти последние самым негативным образом влияли на развитие церковной жизни. Ибо нет ничего ужаснее, чем проводить реформы в условиях социально нестабильной страны. А у нас, как мы знаем, получилось именно так. Эпоха первой русской революции – время, когда начинают всерьез разговаривать о реформе церкви и созыве собора. В 1906 году с марта по декабрь проходят заседания Предсоборного присутствия. 1917 год – это время подготовки и созыва Поместного собора. То есть реформы, надо признать, проходили в эпоху, когда либо изменялась некоторым образом власть, либо, как в 1917 году, менялся социальный строй. Безусловно, успешность проведения реформ в таких условиях может ставиться под сомнение.

Глава обновленческого раскола Александр Введенский. Фото 1941 г.

Теперь несколько слов об обновленчестве 1920-х гг. Нужно сказать, что обновленчество 1920-х годов есть еще и результат глобальных социальных изменений, повлиявших на сознание части духовенства и мирян. Безусловно, они жили в сложное, переломное время, и кто-то симпатизировал старому монархическому строю, кто-то (таких было меньшинство) считал необходимым поддерживать идею демократической республики. Но, конечно, ни те, ни другие не думали о наступавшей эпохе богоборчества и кровавых гонений на церковь. В свое время Антон Владимирович Карташёв, последний обер-прокурор Синода, а затем министр исповеданий Временного правительства¹, говорил, что главным в его деятельности было добиться не отделения, а отдаления церкви от государства. Это не просто игра слов. Это искренняя убежденность человека, выросшего в церковной среде (Карташёв заканчивал Петербургскую духовную академию). Он понимал необходимость реформ, искренне надеялся на проведение собора, но не мог себе представить (как не могли этого представить многие его современники), что государство будет существовать отдельно от церкви, более того, станет антиклерикальным. Наступившая гражданская война во многом усилила противостояние внутри общества (и по религиозным вопросам тоже) так же как и разделения внутри самой церкви. Появились, условно говоря, «красные» священники. Среди них были люди разных политических симпатий, даже бывшие черносотенцы, как, например, Владимир Красницкий- кстати говоря, однокашник владыки Вениамина (Казанского). Были и такие люди, как священник Александр Боярский или священник Александр Введенский, человек исключительно яркий, талантливый, экзальтированный. Может быть, если бы он жил в другое время, с ним не произошло бы того, что произошло. Но время наложило на его жизнь свой трагический отпечаток. Я как-то назвал его «романтиком православия», хотя выражение это не совсем удачное (на мой взгляд, прилагать к нему такую характеристику было не вполне правильно). Но он был, безусловно, романтиком.

Конечно, «белое» духовенство и до революции было во многом скептически настроено по отношению к архиерейскому корпусу. Это своего рода парадокс, который нам сегодня трудно оценить. Дело в том, что архиерейский корпус на тот момент состоял из людей, родившихся и выросших не просто в православной среде, а в священнических, дьяконских, псаломнических семьях. Более того, в эти годы многие члены Святейшего правительствующего синода и до трети (!) епископов Русской церкви были людьми, ранее женатыми, ставшими архиереями после личных трагедий, после смерти жен. Казалось бы, кто лучше них знал приходскую жизнь? Очевидно, они понимали жизнь церкви во всех смыслах: и как глобальной правительственной структуры, и как идеологической машины империи, и как столпа и утверждения Истины...

Тогда зачем нужен был «кружок тридцати двух», если все было хорошо?

Кружок тридцати двух священников, понимая, что соборность – это великое благо, пытался восстановить ее в той полноте, которую считал присущей ранней церкви. Это, как я уже говорил, было наивно, но наивность их была искренняя, добрая, бескорыстная. Они, желая обновить церковь, стремились не вперед, к модернизации жизни, а назад, к восстановлению того, что было много веков назад. Их обновление – это взгляд в прошлое, к лучшим, как им казалось, образцам церковного бытия. Обновленцы же 1920-х годов были «повернуты вперед» в социальном и политическом смысле слова. Они были политически ангажированы. Конечно, среди них были разные люди. Некоторые искренне стремились к возрождению лучших идеалов древней церкви, некоторые же стремились лишь устроить свои дела.

Безусловно, церковь помимо догматов и канонов живет еще и традициями. Они часто оказывают существенное влияние на сознание верующих. Бессмысленно говорить, что епископ может быть мужем одной жены, и, соответственно, женатым, хотя практика эта до XI века имела место быть. Если мы вспомним о монашеской традиции, то здесь тоже достаточно много вопросов. По идее, монашеская традиция – уединение, жизнь в Боге, в отдалении от больших городов. Но в византийскую, а потом в русскую традицию монашество вошло не только как то, что помогает жить с Богом, спасаясь от мира. Монашество вошло и в государственную плоть. И монахи в лице иерархов стали первыми лицами государства, влияющими и на его социально-политическую жизнь. На мой взгляд, это не хорошо и не плохо. История развивается так, как она развивается. Традицией стало учитывать взгляды, мнения и призывы иерархов церкви. Постепенно сложилось такое положение, что церковь вплоть до Петра играла в России роль нравственного института общества.

Но наступает Новое время, происходит размежевание между светским и духовным в области культуры. Г.П. Федотов сказал, что со времен Петра можно было писать историю России без учета истории церкви. Это очень грустное признание, но оно по сути правильно. Церковь существовала, но светская история от Петра и до 1917 года была бы полновесной и без рассказа о церковных делах. Это можно воспринимать как своего рода моральную катастрофу. Петр построил новое общество на расколотом основании. В какой-то степени Петр был, по словам поэта М. Волошина, «большевиком на троне».

Обновленцы 1920-х годов попытались «вписаться» в новый исторический контекст.

Они готовы были жертвовать людьми, своими собратьями, ради своего успеха.

Так вопрос они не ставили. Не забывайте, что это были люди, пережившие революцию и гражданскую войну, видевшие фронт, смерть... Не будем вырывать их из их времени, со всеми минусами и плюсами этого времени. Нам сегодня кажутся странными и грубыми слова о классовой борьбе, классовом сознании. Но для многих в то время это были совершенно не пустые слова. Духовенство в том контексте однозначно воспринималось как классовый враг. Обновленцы пришли заявить, что это не так, что они тоже «преданы добру и справедливости». Они считали себя обличителями «церковных фарисеев». Так поступал Александр Введенский, в том числе и выступая в роли обвинителя «староцерковников» в своей позорной работе «За что лишили сана патриарха Тихона?»².

А почему они так бесславно кончили?

Как власть помогла создать обновленчество, так помогла и в его ликвидации. Если бы не эта «помощь», обновленчество еще какое-то время, несомненно, существовало бы, по крайней мере, в Средней Азии.

После того, как митрополиту Сергию (Страгородскому) позволили восстановить церковную жизнь в той полноте, в которой ее можно было восстановить после тотального погрома, учиненного большевиками, Сталин сделал ставку на патриаршую церковь. А после создания Совета по делам Русской православной церкви при Совете народных комиссаров власть постепенно руками этого совета проводила политику укрупнения и усиления церкви. В том числе, содействовала тому, чтоб от обновленцев ничего не осталось, например, нарушая связь между Введенским и его единомышленниками в Советском Союзе: телеграммы обновленческого «первоиерарха» не доходили до адресатов. И проблема была решена очень быстро. Дело не в реформах обновленцев, не в том, что они стремились ввести женатый епископат, разрешить второбрачие духовенству, изменить язык богослужения, перейти на новый календарь – за исключением второбрачия они от всего этого отказались после 1929г. Дело в том, что обновленцы были трубадурами коммунизма в церковной упаковке, и многие из них – до определенного времени – были, безусловно, в этом искренними.

Проблема обновленчества – проблема бесстыдного сервилизма. Конечно, и «сергианство» можно обвинить в сервилизме. После того, как Сталин позволил митрополиту Сергию созвать Собор, нужда в обновленчестве как противовесе «староцерковникам» отпала полностью. Ведь обновленчество, я подчеркиваю, это не столько реформы, сколько следование в фарватере государственной политики.

Беседовала Анастасия Наконечная

--------------

¹ 25 июля 1917 г. А.В. Карташёв был назначен обер-прокурором Синода (до него в первых двух составах Временного правительства эту должность исполнял В.Н. Львов), а 5 августа того же года, с упразднением Синода, – министром исповеданий Временного правительства.

² Доклад А.И. Введенского на обновленческом соборе 1923 года был издан отдельной брошюрой под названием «За что лишили сана патриарха Тихона?» (М., 1923).

Кифа № 12 (214), сентябрь 2016 года