О милосердной любви и милосердном отношении к ближнему

Интервью с протоиереем Александром Шабановым

Фредерика де Грааф, доброволец Первого Московского хосписа имени Веры Миллионщиковой, и протоиерей Александр Шабанов во время встречи в Твери, посвященной опыту паллиативной медицины. 8 апреля 2016 года

Отец Александр, Вы являетесь руководителем создаваемого и уже действующего хосписа. Что побудило Вас взять на себя ответственность за открытие хосписа в Твери? Чего Вы ожидаете от этого события? Какие надежды возлагаете на общество и на церковь?

У меня была своя история, связанная с внезапной потерей близкого человека, и сложился свой священнический и личный опыт. В начале 2014 года, когда уже действовал Закон об оказании медицинской паллиативной помощи, я задался вопросом: почему в Твери нет хосписа, а в Санкт-Петербурге, Москве, Пскове, Самаре они уже давно открыты? И понял, что за продвижением такого рода проектов стояли не чиновники. В Санкт-Петербурге это были Дмитрий Сергеевич Лихачев и Даниил Гранин. Они вдохновились миссией английского журналиста Виктора Зорза; кроме этих людей инициатива принадлежала петербургскому врачу Андрею Владимировичу Гнездилову. Открытие московского хосписа связано с именем Веры Васильевны Миллионщиковой, которая была врачом, открытие хосписа в Самаре состоялось благодаря врачу Ольге Васильевне Осетровой. То есть за решением этой проблемы очень часто оказываются не те, кто должен за это отвечать, не чиновники, не напрямую врачи-онкологи, а те, кто лично когда-то соприкоснулся с этим делом. О многом говорит опыт служения митрополита Антония Сурожского, его духовной дочери Фредерики де Грааф. Это женщина-волонтёр, которая по благословению митрополита Антония приехала в Россию работать в Первом московском хосписе.

Паллиативная медицина, зародившаяся в 1960-е годы в Англии, - это не просто развитие новой медицинской отрасли. Здесь упор делается не на высокие технологии и серьезные исследования, а на правильно подобранную медицинскую терапию, психотерапию и духовное участие. Само явление паллиативной медицины как таковой - дар Божий. Чем выше уровень жестокости и десакрализации общества, тем ярче Бог отвечает на эти вызовы, являя Свою милость. Во время войн, эпидемий Он, как исцеляющая десница (по Иоанну Златоусту), действовал через руки врачей. Всё было от Него: открытие x-лучей, вакцинации, обезболивания и т. д.

С изменением уровня жизни растут экологические проблемы: повышается уровень излучений, распространяются канцерогенные вещества. Значит, онкологических больных будет больше, и им нужна будет не просто узкоспециализированная помощь, как лет 50 назад. Хотя хоспис является медико-социальным учреждением, он решает вопросы, связанные не со смертью человека непосредственно, а с качеством его жизни, поэтому он призван стать домом для достойной жизни, жизни до конца. Жизни, где к человеку относятся (и в этом я вижу очень важный антропологический срез) как к личности, разделяют его боль и страдания и максимально их облегчают. С больным человеком работает не один доктор, а работает команда. Как говорила Наталья Леонидовна Трауберг, ныне покойная, сама завершившая жизнь в хосписе, «там нет грязи, боли и унижения» – то есть того, что может стать невыносимым для больного. Создание такого дома жизни является абсолютно христианской задачей. Так, первые хосписы были организованы средневековыми монахами, ставившими эти дома, дома призрения, по дороге из Европы в Иерусалим. Там странники уже не могли получить медицинской помощи, но получали стакан воды, плащ, тот самый pallium (от этого – паллиатив), который их укрывал, получали духовную заботу, поддержку и т. д.

На кого Вы можете опираться, с кем уже можете взаимодействовать в Твери в этом деле? С какими приходами, сестричествами, братствами, может быть, даже неверующими людьми?

Есть очень разные люди. Кто-то принадлежит приходу, кто-то вообще далек от церкви, кто-то связан с медициной, кто-то не связан. Человек лично или через СМИ, через кого-то знаком с проблемой, и он говорит: «Вот это меня касается, я хочу здесь быть волонтером» или «Я хочу помогать». Были случаи, когда люди мне говорили: «Это, конечно, хорошо, но мы не будем в этом участвовать». Я спрашиваю: «Почему?» – «Детям мы поможем, а тем, кто попадает в хосписы, – все равно умирать». И здесь важен вопрос нашего отношения к смерти. Если смерть – это все равно поражение, тогда уже нет смысла помогать. Если смерть вошла в твою жизнь и в перспективе ее разрушает, то в ней нет никакого смысла, нет и необходимости к ней готовиться. Получается, нет смысла сопровождать последние дни человека так, как это делается в хосписе. Вот такое жесткое отношение.

Я опять вспомню Наталью Леонидовну Трауберг. Она рассказывала об одной католической монахине, жившей до II Ватиканского собора, которая упрекала людей такими жесткими словами: «Как ты можешь жить, если ты не любишь ад? Ты должен его любить!» То есть ты должен любить то место, где тебя накажут. Естественно, из этого делается вывод, что то, что происходит с человеком в этой жизни, он должен воспринимать как заслуженное. Если человек мучается – значит, он заслуженно мучается. Хорошо говорить такие слова, когда у тебя ничего не болит. А если у тебя болит 24 часа в сутки? Мы знаем, что значит сломать руку. Это очень больно. А если ты ломаешь эту руку каждую минуту, каждый день, каждую неделю, месяц? Это те же самые ощущения – переломанной руки. Только в случае с рукой – шину наложили, обезболили, и дальше идет процесс ремиссии, а здесь ремиссии от боли нет, ее можно только купировать. И все в голове у человека меняется, и это все касается его семьи.

А в Твери положение с онкологическими больными не очень хорошее. Поэтому хоспис и необходим – чтобы люди не оказывались в ситуации, описанной Сесилией Сандерс в ее известнейшей книге: вот эти лежащие молящиеся души, им уже ничего не остается, кроме как лежать и молиться, они брошенные.

Каким Вы видите в современных условиях дар милосердной любви?

Да, наверное, таким же, как и тысячу лет назад. Дар или есть, или его нет. И если он есть, человек считает возможным потратить свое время, средства, иногда свои психические, интеллектуальные, физические силы ради того, чтобы нечто отдать тому, кто в этом нуждается, и получить награду от Бога.

Как Вы считаете, возможна ли милосердная любовь без веры и надежды?

Когда мы говорим «любовь», «вера», «надежда», нужно очень четко сознавать, в каком контексте мы это говорим. В библейском понимании любовь человека к человеку – это проекция любви к Богу. А надежда – это надежда на пришествие Господне. Цитата из апостола Павла: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше», – хорошо святоотечески расшифровывается. Когда придет Господь, то надежда на Его пришествие будет реализована, вера уже будет не нужна, ибо Он пришел, остается только любовь. Очень простое богословское объяснение.

Как нужно жить церковному собранию, чтобы милосердная любовь была плодом жизни этого собрания?

Ну как жить? Разве бывает немилосердная любовь? К примеру, взять двух святых абсолютно разного времени. Преподобный Иосиф Волоцкий, которого знают больше как святого строителя, святого мужа, который боролся с ересями и т. д., – в житии же указано, что он 15 лет в Иосифо-Волоцком монастыре в келье ухаживал за своим отцом. Думаете, у него монахов не было, которых он мог бы, как у нас сейчас говорят, благословить на эти труды, а сам бы занимался административными делами? Нет, это было его личное, его милосердная любовь. Или же св. Иоанн Шанхайский, Иоанн Босой, который после литургии обходил, как говорит житие, больных, находящихся на попечении. Но все это они делали не собирая совещаний, не составляя графиков и планов. Просто решили, пошли и сделали.

Как Вы считаете, в какой помощи более всего нуждается современный человек?

В такой же, как и несовременный: он хочет, чтобы ему не нахамили, но чтобы его накормили, напоили и пожалели.

Беседовала Мария Лавренова

Кифа № 11 (213), сентябрь 2016 года