Гоголь на Святой земле

 

 

Среди самых известных паломников, посетивших в XIX веке Святую землю, имя Н.В. Гоголя, несомненно, стоит на первом месте. Многие годы писатель вынашивал планы направить свои стопы в Палестину. Но всякий раз находились весомые причины, чтобы не ехать. На него часто нападало состояние нерешительности, которое не раз его мучило и, по его собственным словам, часто расстраивало здоровье¹.

Он то собирался, то опять откладывал свою поездку. И все-таки однажды совершил самое дальнее, последнее в своей судьбе заграничное путешествие.

Религиозные искания Гоголя, выразившиеся, в частности, в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», вызвали в обществе противоречивые оценки. Автора нашумевшей книги больше ругали, чем хвалили. Писатели демократического направления увидели в ней оправдание подлой действительности. «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?!!» – обращается к нему с гневом Белинский (в знаменитом зальцбруннском письме по поводу «Выбранных мест»)².

Мало кто заметил, что поздний Гоголь вернул в общественное сознание тему «религия и культура». Проблема взаимодействия добра и красоты, нравственности и эстетики стала одним из важных вопросов поздних его сочинений. И какими бы наивными и сомнительными ни казались суждения классика относительно богослужения и практического устройства церкви, они не в силах отменить главное: Гоголь со всей остротой поставил вопрос о живом христианстве, об участии Христа в судьбе отдельных людей и всей общины.

Не случайно в письмах мы видим советы, идущие из глубины верующего сердца. Например, в письме графине С.П. Апраксиной он утверждает: «Не смущайтесь никакими событиями мира. Поезжайте с Богом повсюду. Справляйтесь только при всяком поступке вашем с Евангелием. Там сказано ясно, как нам быть с ближним нашим. Стало быть, сказано всё»³.

Частное и общее оказались соединенными у писателя с божественным. Простор, согласно Гоголю, не просто манит, а дает жизнь. Свобода во Христе связана со светом и перспективой.

Стены Иерусалима. Фотография XIX века

Гоголя критиковали и слева, и справа. И даже друзья высказывали опасения: не стал ли он фанатиком? Аксаковы, хорошо знавшие об усилении религиозных чувств писателя, сомневались в разумности поездки в Иерусалим. «Признаюсь, я не был доволен ни просветленным лицом Гоголя, ни намерением его ехать к Святым местам, – замечал Сергей Тимофеевич Аксаков. – Все это казалось мне напряженным, нервным состоянием и особенно страшным в Гоголе как в художнике...»⁴.

В начале февраля 1842 года Гоголь знакомится со святителем Иннокентием (Борисовым), который благословляет его на поездку ко Гробу Господню. Слухи о предстоящем путешествии растут и полнятся.

«Неистовый Виссарион» в том же письме 1847 года по поводу «Выбранных мест» так прокомментировал намерение писателя: «Времена наивного благочестия давно уже прошли и для нашего общества. Оно уже понимает, что молиться везде все равно и что в Иерусалиме ищут Христа только люди или никогда не носившие Его в груди своей, или потерявшие его. Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, – тот носит Христа в груди своей, и тому незачем ходить пешком в Иерусалим»⁵.

Нельзя сказать, что в словах Белинского нет доли правды. И в то же время критик не учитывает образовательный аспект поездки. Знакомство с географией Палестины, с теми местами, где разворачивалась библейская история, многое проясняет в понимании евангельских сцен и событий. Об этом размышляет первый начальник Русской духовной миссии Порфирий (Успенский), стоя на руинах монастыря Св. Феодосия недалеко от Иерусалима. В дневнике за 1844 год мы видим такую запись: «Там родился Спаситель, здесь он крещен, далее искушен, там пострадал и воскрес; и все эти места божественных событий видны для инока: как тут не молиться, как тут не задуматься!»⁶

Путешествия, тем более путешествия к святым местам, образуют человека. Но мысль великого критика отбрасывает «ради дела» этот аспект путешествия. Да, собственно, само словосочетание «религиозное образование» ассоциируется у Белинского с обскурантизмом. Церкви, которая не в бревнах, а в ребрах, он не видел, не знал, да и не хотел знать. Гуманизм Белинского еще не антирелигиозен, но уже антицерковен. Христос, по его словам, «первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем продолжает быть до сих пор»⁷.

«Мракобесие» Гоголя апеллирует к живым силам внутри церковной ограды. И свою судьбу автор «Мертвых душ» и «Ревизора» пытается переплести с жизнью Церкви. Не случайно на своем пути он встречает святителей Иннокентия (Борисова) и Филарета (Дроздова).

Фасад храма Гроба Господня. Гравюра Джорджа Вильямса, 1849 г.

К 1847 году писатель «дозревает» до поездки. Он подыскивает надежного попутчика и предлагает прот. Димитрию Вершинскому совершить совместное путешествие в Иерусалим, просит уведомить, сможет ли он приехать в середине февраля в Неаполь⁸.

20 января 1847года Гоголю выписан беспошлинный загранпаспорт и рекомендательные письма для путешествия к Святым местам⁹.

Кажется, путь свободен. Но поездка снова откладывается. Оказывается, что вырученные за последнюю книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» деньги пришли слишком поздно, а без них не с чем пуститься в дальний путь¹⁰.

Однокашник Гоголя по нежинской гимназии Константин Михайлович Базили, грек по национальности, русский генеральный консул в Сирии и Палестине по должности, зовет писателя погостить у него зиму в Бейруте: «Здесь климат лучше вашего неапольского»¹¹.

Из Бейрута удобно совершить паломничество в Палестину. Но Гоголь спешит медленно. «Хочу заняться крепко "Мертвыми душами". Съезжу в Иерусалим (чего стало даже и совестно не сделать), поблагодарю как сумею за все бывшее. Помолюсь, да укрепится душа и соберутся силы, и с Богом за дело», – пишет он Жуковскому¹².

Через знакомого художника Александра Иванова, живущего в Риме, Гоголь связывается с А.К. Бейне. Последний подробно описывает ему особенности странствия по Палестине и, в частности, говорит: «Ночевали мы обыкновенно в ханах: это кое-как выстроенные хлевы, где блохи и всевозможные гадости терзали нас до крайности»¹³.

12 декабря Гоголь посылает 100 рублей прот. Матфею Константиновскому для раздачи бедным, на молебны о его путешествии¹⁴. Составляет специальную молитву, начинающуюся словами «Боже, соделай безопасным путь его», и посылает матери и знакомым с просьбой отслужить молебен с включением написанных им молитвословий. В тексте молитвы, между прочим, звучат такие прошения: «Преклони сердца людей к доставлению ему покровительства, повсюду, где будет проходить он; восстанови тишину морей и укроти бурное дыхание непогоды! Душу же его исполни благодатных мыслей во все время дороги его! Удали от него духа колебаний, духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия, пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и боязни!»¹⁵.

Перед самым отплытием Гоголь просит о. Тарасия Серединского прочитать напутственные молитвы¹⁶.

Возможно, путешествие отодвинулось бы еще на один год, но политические разборки в Королевстве обеих Сицилий (куда входил Неаполь) заставили писателя срочно отправиться в путь. Бог, можно сказать, выгнал его силой. В письме к графине А.М. Виельгорской он так и пишет: «Из Неаполя выгнали меня раньше, чем я полагал, разные политические смуты и бестолковщина, во время которых трудно находиться иностранцу, любящему мир и тишину. Притом пора и к Святому Гробу. Несмотря на то, что далеко не в том состоянии души, в каком бы хотелось быть для этого путешествия, несмотря на всю черствость и прозу души своей, я все-таки благодарю Бога, что тронулся в дорогу, хотя не без ужаса помышляю о всех предстоящих затруднениях, впереди которых стоит морская болезнь, для меня ужаснейшая всего»¹⁷.

Как видно из письма, Гоголь хотел «поймать» нужное состояние души. Но ловить его можно вечно. Как можно вечно готовиться к причастию и не дерзать подойти к Чаше, считая себя недостойным.

22 января 1848 года писатель сел в Неаполе на корабль и вскоре очутился на Мальте. До острова он добрался совершенно разбитый. Но желание двигаться дальше не пропало. С грехом пополам он едет морем до Смирны и здесь садится на пароход «Истамбул», который направляется в Бейрут. Гоголь путешествует в обществе отставного генерала М.И. Крутова и членов Русской духовной миссии, как раз направлявшихся к месту своего служения, – архимандрита Порфирия (Успенского), иеромонаха Феофана (Говорова) – будущего святителя Феофана Затворника, послушников Николая Крылова и Петра Соловьева¹⁸.

Последний, к слову, оставил воспоминания об этой мимолетной встрече с классиком: «Маленький человечек с длинным носом, черными жиденькими усами, с длинными волосами, причесанными a la художник, сутуловатый и постоянно смотревший вниз. Белая поярковая с широкими полями шляпа на голове и итальянский плащ на плечах, известный в то время у нас под названием "манто", составляли костюм путника».

Соловьев знакомится с Гоголем. И тот показывает ему «маленькую, вершка в два, живописную (масляными красками) на дереве икону святителя Николая Чудотворца и спрашивает мнения, – искусно ли она написана?» «Затем он, пока я всматривался в живопись, поведал мне, что эта икона есть верная копия в миниатюре с иконы святителя в Бар-граде (Бари), написана для него по заказу искуснейшим художником и теперь сопутствует ему в путешествиях, потому что святитель Мирликийский Николай – его патрон и общий покровитель всех христиан, по суху и по морям путешествующих», – вспоминает Соловьев¹⁹.

В пристани Бейрута корабль с писателем на борту оказался 30 января 1848 года²⁰. Гоголь пожил несколько дней у Базили и двинулся в Иерусалим через Сидон, Тир и Акру, а оттуда через Назарет²¹. Путешествовал знаменитый сатирик не без удобств – его сопровождал не только Базили, но также пешие и конные провожатые. Интересно, что Гоголь приехал в Святой град 16 февраля (4-го по новому стилю), днем раньше, чем члены Русской духовной миссии.

Его приезд в Палестину вызвал искреннее удивление у В.А. Жуковского, пожалуй, самого близкого писателю, если брать литературную среду, человека. «С изумлением и с радостью, мой милый Гоголь, получил я твое письмо из Иерусалима. В то время как я полагал, что вокруг тебя шумит возмутившийся Неаполь, ты спокойно стоял у Гроба Господня...» – не скрывает своего восхищения поэт²².

* * *

И все-таки: зачем Гоголь поехал в Палестину? Что ожидал найти у святынь Иерусалима? Судя по письмам, он искал очищения, особых благодатных молитв и прозрений. Но этого не случилось. В письме матери и сестрам он жалуется: «Теперь более чем когда-либо чувствую бессилие своей молитвы»²³.

Надо сказать, что Гоголь приехал в Святой град в непростое время. Постоянно шли религиозные разборки, связанные с доступом к святым местам, между православными греками, католиками и армянами, доходившие порой до драк. Но они не коснулись сознания русского путешественника.

В поисках духовного утешения он посетил многие святыни. И самым главным из них был Гроб Господень. В письме Жуковскому наш паломник описывает его такими словами: «Пещерка или вертеп, в котором лежит гробовая доска, не выше человеческого роста; в нее нужно входить, нагнувшись в пояс; больше трех поклонников в ней не может поместиться. Перед нею маленькое преддверие, кругленькая комната почти такой же величины с небольшим столиком посредине, покрытым камнем (на котором сидел ангел, возвестивший о воскресении). Это преддверие на это время превратилось в алтарь».

Здесь Гоголь присутствовал на Божественной литургии. Он стоял один в алтаре. Перед ним находился только пресвитер. «Диакон, призывавший народ к молению, уже был позади меня, за стенами Гроба. Его голос уже мне слышался в отдалении. Голос же народа и хора, ему ответствовавшего, был еще отдаленнее. Соединенное пение русских поклонников, возглашавших "Господи, помилуй" и прочие гимны церковные, едва доходило до ушей, как бы исходившее из какой-нибудь другой области. Все это было так чудно! Я не помню, молился ли я. Мне кажется, я только радовался тому, что поместился на месте, так удобном для моленья и так располагающем молиться. Молиться же собственно я не успел. Так мне кажется. Литургия неслась, мне казалось, так быстро, что самые крылатые моленья не в силах бы угнаться за нею. Я не успел почти опомниться, как очутился перед Чашей, вынесенной священником из вертепа для приобщенья меня, недостойного», – рассказывает он Жуковскому в том же письме из Бейрута от 6 апреля 1848 года²⁴.

Возможно, Гоголь участвовал в богослужении на церковнославянском языке. Известно, что патриарх Иерусалимский Кирилл дал разрешение членам Русской духовной миссии совершить Божественную литургию у Гроба Господня.

Кажется немного странным, что ни Гоголь в письмах, ни о. Порфирий (Успенский) в своем дневнике не оставили упоминаний друг о друге, хотя встречались на корабле и в Иерусалиме. Они, безусловно, были знакомы, о. Порфирий рекомендовал Петра Соловьева писателю. В Палестине Гоголь пожертвовал Русской духовной миссии определенную сумму, из которой российский вице-консул в Яффе Н.С. Марабути потратил на нужды паломников в конце февраля – марте 1848 года около 9 рублей серебром²⁵. Базили в первые дни в Иерусалиме, можно сказать, разрывался между Гоголем и о. Порфирием, церковной дипломатией. Но связующим мостиком так и не стал. Встречи как таковой не произошло. Культура светская и церковная в лице сих достойных мужей не пересеклась. Бывает.

Как и о. Порфирия, Гоголя мало интересовала строгая научная обоснованность местоположения святыни. Он вполне искренне говорит, что на Елеонской горе он видел «след ноги Вознесшегося, чудесно вдавленный в твердом камне, как бы в мягком воске, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты»²⁶. Отец Порфирий, помимо этого следа видел отпечатки ступней Христа близ Назарета, в том месте, где иудеи хотели сбросить Иисуса с утеса²⁷.

В Иерусалиме духовные лица, видимо, с подачи Базили, выказывали Гоголю полную почтительность, а митрополит Петроаравийский Мелетий подарил ему «часть камушка от Гроба Господня и часть дерева от двери храма Воскресения, которая сгорела во время пожара»²⁸.

Кроме Иерусалима писатель был в Вифлееме и других местах. Впрочем, об этом сохранилось совсем немного сведений. Известно, например, что он ездил к Мертвому морю и рассказал о самом сильном впечатлении от этой поездки: «Я ехал с Базили, он был моим путеводителем. Когда мы оставили море, он взял с меня слово, чтоб я не смотрел назад, прежде чем он мне скажет. Четыре часа продолжали мы наше путешествие от самого берега, в степях, и точно шли по ровному месту, а между тем незаметно мы поднимались в гору; я уставал, сердился, но все-таки сдержал слово и ни разу не оглянулся. Наконец Базили остановился и велел мне посмотреть на пройденное нами пространство. Я так и ахнул от удивления! Вообразите себе что я увидал! На несколько десятков верст тянулась степь все под гору; ни одного деревца, ни одного кустарника, все ровная, широкая степь; у подошвы этой степи, или, лучше сказать – горы, внизу, виднелось Мертвое море, а за ним прямо, и направо, и налево, со всех сторон опять то же раздолье, опять та же гладкая степь, поднимающаяся со всех сторон в гору. Не могу вам описать, как хорошо было это море при захождении солнца! Вода в нем не синяя, не зеленая и не голубая, а фиолетовая. На этом далеком пространстве не было видно никаких неровностей у берегов; оно было правильно овальное и имело совершенный вид большой чаши, наполненной какою-то фиолетовою жидкостию»²⁹.

Впрочем, подобные живописные картины в рассказах Гоголя соседствуют с более строгими и сухими, в которых развенчиваются воспетые другими художниками красоты Палестины. «Что может сказать поэту-живописцу нынешний вид всей Иудеи с ее однообразными горами, похожими на однообразные серые волны взбугрившегося моря? Всё это, верно, было живописно во времена Спасителя, когда вся Иудея была садом и каждый еврей сидел под тенью им насажденного древа, но теперь, когда редко-редко где встретишь пять-шесть олив на всей покатости горы, цветом зелени своей так же сероватых и пыльных, как и самые камни гор, когда одна только тонкая плева моха да урывками клочки травы зеленеют посреди этого обнаженного, неровного поля каменьев, да через каких-нибудь пять-шесть часов пути попадается где-нибудь приклеившаяся к горе хижина араба, больше похожая на глиняный горшок, печурку, звериную норку, чем на жилище человека, – как узнать в таком месте землю млека и меда? Представьте же себе посреди такого опустения Иерусалим, Вифлеем и все восточные города, похожие на беспорядочно сложенные груды камней и кирпичей; представь себе Иордан, тощий посреди обнаженных гористых окрестностей, кое-где осененный небольшими кустиками ив; представь же себе посреди такого опустения у ног Иерусалима долину Иосафатову с несколькими камнями и гротами, будто бы гробницами иудейских царей» (Из письма к Жуковскому от 28 февраля 1850 года)³⁰.

Сопровождавший писателя однокашник Базили был загружен ежедневной консульской работой и не всегда мог находиться рядом. Гоголь, предупреждая беспокойство супруги Базили, сообщает ей в Бейрут: «Супруг ваш здрав с головы до ног, но навьючен депешами, донесеньями, отношеньями и всякими переписками»³¹.

В начале апреля Гоголь вернулся в Бейрут и вместе с семейством Базили выехал в Константинополь. 14 апреля он уже сел на корабль, отправляющийся из Константинополя в Одессу.

«Путешествие свое совершил я благополучно. Я был здоров во все время, – больше здоров, чем когда-либо прежде, – пишет он графу А.П. Толстому. – Удостоился говеть и приобщиться Святых Тайн у самого Святого Гроба. Все это свершилось силою чьих-то молитв, чьих именно – не знаю; знаю только, что не моих. Мои же молитвы даже не в силах были вырваться из груди моей, не только возлететь, и никогда еще так ощутительно не виделась мне моя бесчувственность, черствость и деревянность»³².

Из этой эпистолы ясно, что Гоголь находится в некоторой растерянности. Это подтверждают строки из письма протоиерею Матфею Константиновскому: «Скажу вам, что еще никогда не был я так мало доволен состояньем сердца своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима. Только разве что больше увидел черствость свою и свое себялюбье – вот весь результат. Была одна минута... но как сметь предаваться какой бы то ни было минуте, испытавши уже на деле, как близко от нас искуситель»³³.

Зная о состоянии Гоголя, К.С. Аксаков режет ему в лицо правду-матку: «Не вы ли, беглец родной земли, жили на Западе и вдыхали в себя его тлетворные испарения? Или вы думаете, что ничего не значит для человека то окружение, в котором он находится? Не вы ли собирались ехать в Иерусалим, шесть лет, у святого Петра, в католическом Риме или других землях? Не Успенский собор, не Софийский, не православная Русь и не пустыня готовили вас к подвигу...»³⁴.

Думается, все-таки, Константин Степанович неправ. И путешествие Николая Васильевича дало плоды. Может быть, не очень заметные. Но дало. И дело тут вовсе не в Риме и не в Третьем Риме, а в духовной брани и в способности воителя устоять в ней.

Федор Чижов в письме, отправленном 1 июня 1848 года из Киева художнику Александру Иванову, говорит об этих плодах: «Четвертого дня приехал сюда Гоголь, возвращаясь из Иерусалима, он, кажется, очень и очень успел над собою, и внутренние успехи выражаются в его внешнем спокойствии. Сегодня он едет к матери в Полтавскую губернию, и потом в Москву»³⁵.

Отец К.С. Аксакова – Сергей Тимофеевич – отметил, что паломничество пошло на пользу: «Талант ваш не только жив, но и созрел»³⁶. Так высказался он после прослушивания нескольких глав второго тома «Мертвых душ». Другое дело, что среди лиц, которым Гоголь безусловно доверял, нашлись те, кто резко критиковал роман. И его страницы оказались в огне. Рукописи горят. Об этом свидетельствует опыт Гоголя.

28 февраля 1850 года писатель отвечает Жуковскому, который просил «милого Гоголька» набросать несколько живописных картин Святой земли. Выше я цитировал фрагмент этого письма. Гоголь выполнил просьбу, сделал несколько словесных зарисовок, хотя полотнам явно не хватает сочных красок. В Палестине с этим оказалось как-то туго. Но главное не в описаниях. И даже не в знакомых уже жалобах: «...Я не стал лучшим, тогда как все земное должно было бы во мне сгореть и остаться одно небесное»³⁷.

Главное – в расстановке акцентов, в понимании того, что важно, а что не очень. Святыня, по Гоголю, сначала открывается в сердце человека. Внутри открывается пространство для молитвы и собственного становления. Дорога может только что-то дополнить, помочь уточнить то, что уже есть.

Буквально Гоголь выражается так: «Соверши же, помолясь жаркой молитвой, это внутреннее путешествие – и все святые окрестности восстанут пред тобою в том свете и колорите, в каком они должны восстать. Какую великолепную окрестность поднимает вокруг себя всякое слово в Евангелии! Как беден перед этим неизмеримым кругозором, открывающимся живой душе, тот узкий кругозор, который озирается мертвыми очами ученого исследователя!»38.

Борис Колымагин

--------------

¹ Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в семнадцати томах. - Москва - Киев: Издательство Московской патриархии. Т. 16. С.  639. (Далее цитация писем Гоголя по этому изданию. - Авт.)
² Lib. ru / Классика: Белинский В.Г. Письмо Н.В. Гоголю.
³ Письма. Т. 15. С.  45.
⁴ Цит. по: Воропаев В.В. Гоголь в Иерусалиме.
⁵ Lib. ru / Классика: Белинский В.Г. Письмо Н.В. Гоголю.
⁶ Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего. – СПб.: Императорская Академия Наук, 1894. – Т. 1. С. 634.
⁷ Lib. ru / Классика: Белинский В.Г. Письмо Н.В. Гоголю.
⁸ Письма. Т. 16. С.  578.
⁹ Там же.  С.  583.
¹⁰ Там же.  С.  595.
¹¹ Там же. Т. 15. С.  9.
¹² Там же. С.  14.
¹³ Там же. С.  27.
¹⁴ Там же. Т. 16. С.  604.
¹⁵ Там же. Т. 15. С.  22–23.
¹⁶ Там же. Т. 16. С.  606.
¹⁷ Там же. Т. 15. С.  30.
¹⁸ Там же. Т. 16. С.  608.
¹⁹ Цит. по: Воропаев В.В. Гоголь в Иерусалиме.
²⁰ Порфирий. Указ. соч. Т. 3. С. 192.
²¹ Письма. Т. 15. С. 39.
²² Там же. Т. 15. С. 66.
²³ Там же. Т. 15. С. 37–38.
²⁴ Там же. Т. 15. С. 42.
²⁵ См. Виноградов И.А. Документы о паломничестве Н.В. Гоголя к Святым Местам.
²⁶ Там же. Т. 15. С. 305.
²⁷ Порфирий. Указ. соч. Т. 3. С. 257.
²⁸ Письма. Т. 15. С. 39.
²⁹ Цит. по: Воропаев В.В. Гоголь в Иерусалиме.
³⁰ Письма. Т. 15. С.  303–304.
³¹ Там же. С.  39.
³² Там же. С.  44.
³³ Там же. С.  48.
³⁴ Там же. С.  83.
³⁵ Там же. Т. 16. С.  613.
³⁶ Там же. С.  638.
³⁷ Там же. Т. 15. С.  303.
³⁸ Там же. С.  306, 307.

Кифа № 8 (210), июнь 2016 года

Ещё материал по теме:
Святых чудес заветные места, или Палестинские впечатления князя П.А. Вяземского