Если мы не понимаем, откуда росли корни, то к какому небу протягиваем свои ветви?

В день кончины Александра Исаевича Солженицына мы публикуем фрагмент из беседы с его супругой – Натальей Дмитриевной Солженицыной

Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна Солженицыны. Тверская область. 1996 г.

 

Мне посчастливилось разделить с Александром Исаевичем работу над «Красным Колесом», исторической эпопеей, к которой он шел, как он сам говорил, всю жизнь. Замысел пришел к нему в 18 лет, в 1936 году, и всю жизнь он собирал материал к этой эпопее. Он отвлекался от нее только на «Архипелаг ГУЛАГ», на «Раковый корпус» – по особенностям биографии и по остроте свежих впечатлений. Но всюду – и на фронте, и в лагере – он собирал материалы, в основном устно, от свидетелей.

А вырос он в Ростове и Новочеркасске, где в 20-х и 30-х сами камни еще помнили гражданскую войну. Люди помнили – и не задаваться вопросом: «почему так случилось?» было бы странным. Конечно, если ты нелюбопытен и ленив, ты мог об этом и не думать, но для молодого человека, который смотрел вокруг с интересом, это был естественный вопрос. И в 18 лет Александр Солженицын решил, что будет писать историю Русской революции. Тогда он, конечно, считал, что это Октябрьская революция, которая призвана осуществить не завершенные в реальности лозунги Французской революции и принести мир, свободу, равенство и братство, «и все будут смотреть на Восток, откуда поднялась заря». Тем не менее ему было ясно: для того, чтобы понять, как совершилась революция, нужно начинать с Первой мировой войны.

И он, будучи студентом физмата, сидел в читальне Карла Маркса в Ростове и конспектировал исторические работы по войне, и некоторые из этих выписок сохранились, а кое-что даже вошло (в переработанном виде) в окончательный текст. Но по мере работы над материалом он понял, что нужно будет углубляться дальше. Он нащупал, что в годы войны самая главная беда России была не в военных действиях, не в том, что в какие-то моменты не хватало снарядов, или что в армии было многовато запоздавших в своем искусстве генералов. А самое страшное было – тот накал напряжения и ненависти между властью и обществом, который существовал в России в 1915–1916 годах и был силен, как никогда прежде (хотя был и прежде), и просто гипнотизировал людей. Это становится очевидно, даже если просто изучить как следует газеты того времени. И Александр Исаевич поставил новую задачу: понять, откуда тянется эта ненависть, исключавшая какие бы то ни было компромиссы, делавшая невозможными никакие позитивные решения, ведь главной целью общества было не добиться тех или иных уступок, а смести эту власть. И, конечно, когда такое происходит во время войны, это может оказаться фатальным.

Куда было отступать в размышлениях? Естественно, к 1905 году. Но оказалось, что нет, гораздо, гораздо раньше началась эта рознь. К началу века существовал «Союз освобождения» – скорее атмосфера, чем организация. В него не надо было вступать, не надо было подавать заявление, не было членских взносов. Ленин говорил, что первый пункт любой организации – что нужно подать в нее заявление, вступить и платить членские взносы. В «Союзе освобождения» этого не было. Это было просто настроение: если ты против власти, то ты уже член «Союза освобождения» (это не карикатура, так и было). Но если ты при этом аплодируешь террору, то ты еще и ведущий член «Союза освобождения». Но тоже без «корочки» и без членских взносов.

Так вот, оказалось, что и это тоже вовсе не начало. И так он отступал и отступал, изучая массу источников. Это был путь и увлекательный, и очень важный. И по сегодня на этом пути можно найти ответы на многое, в том числе на вопросы, которые мы, может быть, себе не ставим, но которые перед нами наверняка встанут, и очень скоро. Потому что то межумочное постсоветское состояние, в котором находится наша страна, – неустойчиво, и вечно длиться оно не будет. И когда придут времена изменений, чем мы ответим? Даже на уровне семьи: чему мы учим наших детей? Они нашу историю сколько-нибудь знают? Каждый ли из вас считает своим долгом способствовать тому, чтобы дети знали историю своей страны? За то, что происходит в школе, мы напрямую не отвечаем, но за то, что происходит в семье, мы отвечаем в полной мере. Чего мы хотим впереди, какого будущего? Что из прошлого хотим сохранить? Ведь не все... Не случайно же случилась революция, у нее же были и вполне объективные предпосылки. Значит, что-то было, наверное, прекрасно, а что-то – плохо. И во всем этом разобраться абсолютно необходимо.

Мне удивительно повезло в том, что я была свидетелем этого пути недоумений, сомнений, переоценок и проходила его вместе с Александром Исаевичем. В начале пути нам казалось, что все как будто бы ясно. Вот есть античеловеческий коммунистический режим. Он пересажал либо запугал полстраны, он уничтожил лучшие умы, самых совестливых, самых смелых, о чем тут еще говорить? Мы должны его заклеймить и вывести на свет Божий его темные тайные дела. Это так, но встает тот же вопрос: чего мы хотим в будущем? Чего мы хотим от будущего? Куда мы идем и кто мы?

Мы не знаем своей истории: как не знали, так и не знаем. Гоголь говорил: «велико незнание России посреди России». Мы никогда особенно историей не занимались, а сегодня и вовсе весь интерес сосредоточен на том, что пошло не так после революции (Октябрьской, конечно): могло бы пойти и так, а вот пошло не так. И мы делимся на тех, кто осуждает большевиков, и на тех, кто говорит: «Ну что ж, да, были некоторые издержки, но вот построили же, в конце концов, великую страну, делали ракеты ит. д.».

Но допустим, мы сейчас были бы единодушны, и вся страна осудила бы большевистский режим. А что бы мы сообща восстанавливали? Какую Россию мы хотели бы видеть? Чьи мы наследники? Все эти вопросы стоят перед каждым из нас.

Эти же вопросы встали сорок лет назад перед Александром Исаевичем. Об этом лучше всего скажет он сам. Все, наверное, читали «Архипелаг ГУЛАГ» и помнят то место, где автор рассказывает, как за год до освобождения ему сделали операцию по удалению раковой опухоли: «В той самой послеоперационной... я пролежал долго, и всё один, бессонными ночами перебирая и удивляясь собственной жизни и её поворотам. Оглядясь, я увидел, как всю сознательную жизнь не понимал ни себя самого, ни своих стремлений. Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно, и я всё порывался в сторону, противоположную той, которая была мне истинно нужна. Но как море сбивает с ног валами неопытного купальщика и выбрасывает на берег – так и меня ударами несчастий больно возвращало на твердь.<...> Согнутой моей, едва не подломившейся спиной дано было мне вынести из тюремных лет этот опыт: как человек становится злым и как добрым. В упоении молодыми успехами я ощущал себя непогрешимым и оттого был жесток. <...> В самые злые моменты я был уверен, что делаю хорошо, оснащен был стройными доводами. На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление добра. Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями – она проходит через каждое человеческое сердце – и черезо все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце неискоренённый уголок зла.

С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.

С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах – и носителей добра) – само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство».

Вот тот нравственный багаж, те выводы, которые Александр Исаевич к этому времени сделал. И багаж знаний был большой, он уже собрал массу материала. И вот, опираясь на этот багаж, он начал погружаться в российскую историю. Еще в России, несмотря на запрет выдавать ему в архивах и библиотеках исторические материалы, он многое смог всё-таки получить с помощью целого отряда «невидимок», они доставали для него изданные в первые послереволюционные годы «Красный архив», «Белое дело», все эти журналы... Но, конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем, что ему стало доступно, когда нас выслали. Потому что в Гуверовском институте в Стэнфорде мы нашли самое большое собрание документов (ну разве что в наших закрытых архивах, может быть, более богатое). И там начался просто «пир источников».

Надо сказать, что наше соработничество было не только счастливым, но и успешным, эффективным еще и потому, что мы оба по образованию математики. А это связано с умением правильно выстроить огромный материал, в каждый момент правильно определять приоритеты большой работы ит. д. И вот мы жили с этими тысячами страниц материалов. «Математическая» точность и просто человеческое качество – невероятная добросовестность – заставили Александра Исаевича не воспользоваться в конечных своих текстах ни одним (даже совсем мелким) событием, если он не находил ему «перекрестного подтверждения» по крайней мере из двух независимых источников. Тогда в эмиграции было еще много людей, которые воевали в Первую мировую, были молодыми офицерами. Они все прочли придирчиво «Август Четырнадцатого» и не поправили ни в одной запятой. Этим по праву можно было гордиться.

Александра Исаевича несколько смущал тот поворот взгляда, который произошел после знакомства с новыми источниками. Вот что он писал об этом в 1976 году, через сорок лет после первого замысла книги:

Первый состав Временного правительства. Агитационный плакат. Март 1917 года

«Помню, профессор Кобозев часто и настойчиво меня спрашивал: "А как вы всё-таки точно относитесь к Февральской революции? что вы о ней думаете? Была ли она полезна для России? была ли неизбежна? и неизбежно ли из неё вытекала Октябрьская?" – Я всегда отмахивался: во-первых потому, что я ведь шёл к Октябрьской, всё определившей, а что там проходная Февральская? Во-вторых, неизбежность и полезность Февральской общеизвестны. В-третьих: если бы художник мог всё заранее сформулировать – не надо бы и романа писать. А всё откроется само лишь по ходу написания.

И действительно, начало открываться само – и вот только когда! Натуральными обломками предфевральских и февральских дней – мненьями подлинными и мненьями, придуманными для публики, лозунгами, лжами, быстро организовавшейся газетной трескотнёй с её клеймами, несвязанностью столичных событий со страною, ничтожностью, слепотой или обречённой беспомощностью ведущих вождей революции – я был теперь закидан выше головы как хламом, и выбарахтывался из этого хлама с образумлением и отчаянием.

Без нарастающего, громоздящегося живого материала тех лет – разве мог бы я до этого сам доуметь?!

Я был сотрясён. Не то чтобы до сих пор я был ревностный приверженец Февральской революции или поклонник идей её, секулярный гуманист, – но всё же сорок лет я тащил на себе всеобще принятое представление, что в Феврале Россия достигла свободы, желанной поколениями, и вся справедливо ликовала, и нежно колыхала эту свободу, однако, увы, увы – всего восемь месяцев, из-за одних лишь злодеев-большевиков, которые всю свободу потопили в крови и повернули страну к гибели. А теперь я с ошеломлением и уже омерзением открывал, какой низостью, подлостью, лицемерием, рабским всеединством, подавлением инодумающих были отмечены, иссоставлены первые же, самые "великие" дни этой будто бы светоносной революции, и какими мутными газетными помоями это всё умывалось ежедневно. Неотвратимая потерянность России – зазияла уже в первые дни марта».

Потом нам пришлось, как я уже говорила, отступать все дальше и дальше, чтобы понять, откуда вообще взялась вот эта февральская неподготовленность. Ведь что случилось? Наши лучшие умы, наши кадеты, которые были людьми образованнейшими (и многие из них еще и благородными, прекрасными, гордостью России), не сумели создать сколько-нибудь серьезного правительства. Из-под Временного правительства «вытащили кресло» на третий день. Дальше они просто занимали место. Как это могло случиться? Не хватало знаний? – Нет. А чего не хватало? Какие свойства нашего национального характера тут сказались?

Дело в том, что когда мы чем-то недовольны, что-то критикуем и пытаемся изменить, мы не готовимся по-серьезному к этим изменениям. А ведь когда у вас в руках огромная страна или даже просто какое-то объединение людей или какая-то местность, надо обязательно «думать вперед»: а как при желаемых переменах организуется повседневная жизнь ее – и физическая, и духовная? Пытаясь что-либо изменить (уж не говоря разрушить), необходимо брать на себя эту огромную ответственность, нужно об этом думать и быть к переменам готовыми. У русских людей есть великий дар мыслить, великий дар верить. Но в конкретных действиях нам свойственна какая-то благодушная лень и несобранность, и кроме того почти трагическая неспособность к самоорганизации.

Есть замечательное движение – читать имена репрессированных. Оно вызывает сердцебиение, оно вызывает слезы у прохожих, и хочется поклониться каждому, кто, стоя на морозе, читает эти списки. Но это ведь не может длиться вечно. Мы все дальше отходим от этого времени. Сейчас еще девочка, которая читает имена погибших в сталинских лагерях, знает, что её прадедушка был репрессирован, есть какие-то личные воспоминания. Но пройдет еще 20 лет и уже встанет вопрос: а почему мы это делаем? Мы же и перед многими другими виноваты, например, перед погибшими в Первую мировую войну, которых большевики затолкали в полное забытьё и неизвестность. В 2014 году впервые немножко стали об этом говорить. Но это же была трагическая война, на ней погибло огромное число русских мальчиков, и молодых людей, и замечательных молодых мужчин, получивших прекрасное образование (не обязательно высокое образование, пусть крестьянское, но образование). Они тоже были носителями большой цивилизации и они сгнили вообще неизвестно где – ни памятников, ничего нет. И как? И мы же все с этим спокойно жили. Мы все наше внимание обращаем только на то, что сделали большевики. Правильно, этого нельзя простить, за это нужно каяться, все так. Но что мы хотим восстановить? Как это узнать и как вспомнить? Да, они перешибли народу хребет. Мы делаем попытку узнать: а каков был тот хребет?

Ведь если мы не понимаем, откуда росли корни, то к какому небу мы протягиваем свои ветви, какого неба хотим достичь своей кроной? Эта связь была разрушена. И очень мало людей печалится об этом. Лишь некоторые из нас чувствуют эту боль от топора, который вонзился в ствол, и пытаются ее в этом чтении имен донести до тех, кто идет мимо равнодушно и ничего не чувствует. И если мы смотрим в будущее, то мы должны прежде посмотреть, откуда растут наши корни.

Именно в этих поисках мы пошли дальше, глубже, изучая при этом тысячи страниц книг, журналов, микрофильмов. В библиографии «Красного Колеса» больше трех тысяч наименований. И так отступая, мы дошли до Александровских реформ. (Конечно, можно было идти и дальше, дальше, к Рюрикам, но это уже было бы неконструктивно.) Почему до Александровских реформ? Потому что, хотя и считается, что до них страна управлялась монархом, но на самом деле крестьянами (т. е. 80-ю процентами населения) управляли помещики, и государство совершенно не вмешивалось в это управление. Монарх, конечно, тоже как помещик отвечал за своих крестьян – но не государство. Помещик отвечал за их благосостояние, за их физическое состояние, за их приверженность православию– за весь порядок жизни. Так что абсолютная монархия в жизнь крестьян не вмешивалась, это делал только конкретный помещик. Александр II, как мы знаем, освободил крестьян. И вот тут началась другая эпоха – кто будет отвечать, как управлять? Государство не взяло на себя ответственность за устройство жизни всего огромного населения. И тогда – к счастью для России, потому что это был удачный опыт – возникло земство. Земство – это выборное дело, у него должно было быть четыре ступени: волостное, уездное, губернское и всероссийское. Волостное – это несколько сёл, несколько деревень. И если бы оно было, то выбранные люди были бы крестьянами. Но вот тут государство вмешалось и волостного земства не допустило, как не допустило и всероссийского, то есть не допустило выборных подняться до самого верха. Допущено было земство уездное и губернское. Тем не менее началось бурное строительство земств уже при Александре II, а потом при Александре III это продолжилось и земства достигли очень больших успехов.

Мы с Александром Исаевичем первые два с половиной года после высылки жили в Швейцарии, а потом переехали в Америку. И там, и там мы наблюдали местное самоуправление, совершенно по-разному устроенное в этих странах. Но и там, и там оно имеет гораздо больше полномочий, нежели центральная власть. В Швейцарии любой кантон гораздо сильнее центрального правительства, а в Америке мы просто были участниками так называемого «таунмитинга»¹. В Новой Англии это просто городское собрание всех людей, и они поднятием руки решают: местные средства мы направим на то, чтобы починить крышу школы, или на то, чтобы сделать краеведческий музей? Так что жизнь людей на местах, скажем, в Америке зависит от местного самоуправления больше, нежели от Вашингтона. Почему это возможно? Почему это было возможно в России? Потому что местные налоги никуда не уходили. Земство собирало средства и само решало, как их использовать. Точно так же и в Швейцарии. Это и есть демократия. У нас сегодня есть некоторые признаки демократии: есть свобода печати (пусть и с определенными издержками), есть свобода передвижения – можно ездить за границу, и это очень важно. Но главного признака демократии, когда народ может участвовать в решении вопросов, которые касаются его ежедневной жизни, которые касаются его детей, пока что нет в нашей стране.

Александр Исаевич видел в возрождении реального местного самоуправления одну из главных надежд. Поэтому закончить мне хотелось бы его словами: «Введение земской системы не может быть иным, как медленно постепенным, как дерево растёт, не задаваясь никакими искусственными сроками... Развитие ступенчатой системы отнимет немало лет: чтобы каждая ступень имела время освоиться с задачами – и выделить представителей в ступень вышестоящую. (Конечно, и об этой, как и любой другой предлагаемой системе так же возразят: «да всё равно пролезут карьеристы и воры!» Но это – философия отчаяния: тогда вообще не надо ни искать, ни предпринимать ничего, а сразу опустить руки: мы погибли.)

...Такая земская вертикаль, независимо выросши рядом с вертикалью правительственной (у которой наибольшая компетенция наверху, но сильное сужение её книзу), создала бы в России [сочетанную власть – государственно – земский строй,] – при котором одновременно и сохраняется централизованное государственное управление – и жизнь народа реально направляется им самим. На каждом уровне – местном, уездном, областном и высшем – правительственная вертикаль проверяет земскую на строгое выполнение законов, а земская правительственную – на честность и открытость ведения дел. И власть так же оказалась бы под совестным просвечиванием земской вершины (чего ныне так не хватает нам). Государство должно строиться одновременно и сверху, и снизу»².

---------------
¹ Термин townmeeting образован из слов town  – небольшой город и meeting  – собрание.
² Из статьи «Россия в обвале».

Кифа № 9 (211), июль 2016 года